Красный дракон. Китай между Америкой и Россией. От Мао Цзэдуна до Си Цзиньпина - Виталий Поликарпов

Известный исследователь культуры Китая эпохи Тан (VII–X вв.) Э. Шефер в интересной книге «Золотые персики Самарканда» пишет: «Многовековое знакомство с различными народами и племенами не прошло бесследно. Ученые знают, что культура китайского народа, при всей ее монолитности и непрерывности развития, включает в себя множество элементов, объяснить наличие которых можно только заимствованиями. Иногда это предметы, легенды, обычаи, отдельные слова, о происхождении которых можно только строить догадки, ибо народы, от которых китайцы все это взяли, уничтожены или поглощены и давно исчезли с лица земли. В других случаях мы имеем дело с более мощными культурными пластами: с буддизмом (и буддийской культурой), пришедшим в Китай из Индии во II в. н. э., или с элементами центральноазиатской музыкальной культуры, которые неоднократно вливались в китайскую музыку на протяжении, во всяком случае, двух последних тысячелетий, и т. п.»51. Можно утверждать, что в процессе взаимодействия китайской цивилизации с другими цивилизациями ее культура так прочно соединилась с заимствованиями, что в ее составе невозможно выделить собственно свое и чужое.

Исследования проблемы взаимодействия классовых обществ с первобытной периферией показывают, что сложившееся в средней части Хуанхэ (после середины II-го тысячелетия до н. э.) раннее классовое общество этноса хуася (одно из самоназваний китайцев) не только испытало влияние иранского, средиземноморского и индийского центров, но и взаимодействовало с «внутренней» периферией побережья Южного (Южно-Китайского в европейской терминологии) моря52. Этническое и культурное влияние хуася транслировалось через верхние слои культуры южно-китайской периферии, причем ее религиозная система во многом осталась своя и ряд ее элементов (например, почитание дракона) вошли в великую классическую китайскую культуру.

Каждая из великих классических культур Востока уникальна, не является исключением и китайская культура53. Своеобразие, уникальность китайской традиционной культуры сводятся прежде всего к тому хорошо известному феномену, который на уровне обыденного сознания давно уже получил достаточно точное название – «китайские церемонии». Конечно, в любом обществе и тем более там, где существуют восходящие к глубокой древности традиции, немалое место занимают жестко сформулированные стереотипы поведения и речи, исторически сложившиеся нормы взаимоотношений, принципы социальной структуры и административно-политического устройства. Но если речь идет о китайских церемониях, то все отступает в тень. И не только потому, что в Китае сеть обязательных и общепринятых норм поведения была наиболее густой. В общинно-кастовой Индии аналогичных регламентов и запретов было, видимо, не меньше, однако только в Китае этико-ритуальные принципы и соответствующие им формы поведения уже в древности были решительно выдвинуты на первый план и явно гипертрофированы, что со временем привело к замене ими столь характерного едва ли не для всех ранних обществ преимущественно религиозно-мифологического восприятия мира.

«Демифологизация и даже в немалой степени десакрализация этики и ритуала в древнем Китае имели следствием формирование уникального социокультурного генотипа, бывшего на протяжении тысячелетий основным для воспроизводства и автономного регулирования общества, государства и всей культуры древнего Китая. Это имело для истории Китая далеко идущие последствия»54. В частности, место мифических культурных героев заняли искусно демифологизованные мудрые правители легендарной древности, чье величие и мудрость были теснейшим образом связаны с их добродетелями. Место культа великих богов, прежде всего обожествленного первопредка Шанди, занял культ реальных клановых и семейных предков, а «живые боги» были вытеснены немногими абстрактными божествами – символами, первым и главным среди которых стало безлично-натуралистическое Небо. Словом, мифология и религия по всем пунктам отступали под натиском десакрализованных и десакрализующих этико-ритуальных норм на задний план, что нашло свое наиболее полное и яркое завершение в учении Конфуция.

С концепцией обожествленного первопредка Шанди, а затем абстрактной идеей Неба сопряжена новая концепция государства, которая основана на доктрине Небесного Мандата. «Она останется практически неизменной вплоть до XX столетия, – пишет Х.Г. Крил, – за три тысячелетия в политической культуре Китая не возникнет даже сравнимой с ней по глубине и масштабности идеи… Доктрина Небесного Мандата не только требовала от правителя осознания его огромной ответственности и обеспечивала верность чиновников и вассалов; она также была той центральной скрепляющей силой, что спаивала воедино всю китайскую нацию, включая тех, кто находился в самом низу социальной лестницы… Эта доктрина устанавливала для каждого человека его собственную и в чем-то неповторимую роль в развертывающейся исторической драме. Если государство учреждено для людей, то ни одно, даже самое законное правительство не сможет выстоять перед лицом народного неудовлетворения и гнева»55. Мандат Неба, как бы предоставленный универсальной духовной силой, управляющей космосом, давал правителю сохранять власть только в случае обеспечения им благосостояния народа. Это представление составляет сердцевину всей китайской культуры и цивилизации. Следовательно, китайский народ всегда имел легитимное право (и на практике использовал его) для ниспровержения и наказания несправедливых императоров.

Еще одной из особенностей китайской культуры является то фундаментальное обстоятельство, согласно которому ее функционирование определяется ученой бюрократией. Западный исследователь Э. Балаш пишет: «Если окинуть взором безбрежное море китайской истории, то нельзя не подивиться стабильности и постоянству одного фактора в жизни китайского общества, а именно – “чиновничества”, самой заметной и яркой чертой которого явилось непрерываемое господство правящего класса служилых людей – ученых… Нет ни одной области китайской культуры, от ее базовых институтов до самых отдаленных потусторонних сфер мифологии, включая литературу и искусство, в которой бы не проглядывала и не сказывалась их роль». И далее он называет служилых ученых «доминирующей социальной группой, характерной только для Китая и неизвестной другим обществам»56. Появление этих служилых ученых (ши) восходит к империи Шан, где они относились к непосредственным родственникам царей и выступали в качестве священников-писцов. Их роль изменилась в империи Восточного Чжоу, где они стали дворянами, исполняя и функции рыцарей, и чиновников, полагаясь на свои личные качества.

«Изменения, которые произошли в обществе в период Восточного Чжоу, дали ши небывалые возможности для личного продвижения по служебной лестнице, к славе и богатству. Некоторые ши вполне удовлетворялись военной службой, работой в административном аппарате или даже коммерческой торговле, многие же из них предлагали новым правителям свои экспертные услуги. Поскольку в тот период общество стало более сложным, а жизнь – чреватой непредсказуемыми событиями и испытаниями, находящиеся во власти часто были в затруднении насчет того, как лучше привести в порядок свое царство, чтобы сохранить безопасность его границ и улучшить благосостояние своего народа. На помощь этим новым правителям пришли именно ши – образованные эксперты, советники, мыслители, философы, называйте их как угодно, – каждый из которых считал, что нашел уникальный ключ к политическому и социальному успеху»57. Все эти эксперты совершали свои путешествия по империи и предлагали свои услуги местным правителям в качестве советников. К ним относятся Конфуций, Сунь-цзы, Мэн-цзы или Мо-цзы, чьи имена почитаются и чьи сочинения используются до сих пор.

Наконец, уникальной особенностью китайской культуры (цивилизации) является то, что она обладает языком шести тысячелетнего возраста, выражаемого иероглифической письменностью. «Мир никогда не знал более уместно применяемой каллиграфии, даже с учетом того, что западному глазу все еще сложно исчерпывающе оценить красоту и глубину этого письма или понять эстетическое послание, содержащееся в его линиях. Характер письменного языка и использование для письма кисти и чернил явились залогом того, что написание иероглифов стало составной частью истории китайской живописи»58. Именно иероглифическая письменность скрепляет китайскую культуру, поскольку, несмотря на существование множества диалектов, именно она всегда использовалась прежде всего для записи официальных документов. Специфической чертой иероглифической письменности является то, что «китайское письменное слово добивается эффекта действия, что обычно присуще устной речи»59. Иероглифическая письменность не является аналитичной, она выразительна, она нацелена на то, чтобы обрисовывать мысль, вызывая определенное чувство.