Человек находит себя - Андрей Черкасов

Перед Токаревым лежали Танины документы: путевка, диплом, экзаменационный лист.

Таня ждала, сидя в кресле перед его столом, и волновалась. Куда-то поставят?!

А Токарев задумался о чем-то и, по-видимому, не торопился с ответом. Наконец, он вернул документы и медленно проговорил:

— Значит, будем работать. Ну, и на какой бы участок вы хотели?

— Туда, где не слишком легко, — просто ответила Таня.

— Но и не слишком трудно? — с едва заметной улыбкой спросил Токарев.

— Если мне доверят самый трудный, я буду благодарна.

— Нам нужна не благодарность, а работа, товарищ Озерцова.

— Я понимаю…

Директор некоторое время думал, потом нажал кнопку звонка.

— Попросите главного инженера, — сказал он появившейся в дверях секретарше.

На лице Токарева застыло недовольство. В самом деле, фабрике нужны опытные инженерные кадры, а министерство посылает девчонок, едва успевших окончить институт. И это называется практической помощью!

Вошел Гречаник и сухо поздоровался с Таней.

— Вот, знакомьтесь, Александр Степанович, — сказал Токарев, — инженер Озерцова. Куда ставить будем?

— Мне бы хотелось в цех, — робко попросила Таня.

— А в самом деле, Александр Степанович, если сменным мастером в станочный, а? Костылева надо разгружать…

Гречаник молча пожал плечами. По его лицу Токарев понял, что главный инженер в душе не соглашается с ним. Не дождавшись ответа, директор обратился к Тане:

— Вы просите не очень легкую работу. Там, в станочном, будет трудно. — Подумав, он добавил: — И даже очень трудно. Видите ли, с качеством обработки у нас плохо, а отвечает за это качество сам мастер, никаких бракеров у нас теперь нет. И спрос, надо сказать, будет строгий. Так вот…

Глаза Тани просияли. Тихо, но твердо она проговорила:

— Я буду стараться, товарищ Токарев, пусть только вначале мне помогут.

— Это будет сделано.

Токарев вызвал начальника станочного цеха Костылева. Это был человек высокого роста, с узким угловатым лицом и тонким прямым ртом. Его маленькие, широко посаженные глаза произвели на Таню неприятное впечатление. Чего только в них не было: и любезность, и настороженность, и холодное безразличие.

Токарев велел пообстоятельнее ознакомить Таню с производством и помочь на первых порах. Костылей понимающе наклонил голову. Его маленькие темные усики чуть заметно дернулись.

Когда Таня ушла с ним, Гречаник сказал:

— Я и тут не согласен с вами, Михаил Сергеевич.

— Да? — Токарев приподнял брови.

— Вы не жалеете девушку. Сразу в цех, в такие условия! Я бы на вашем месте…

— Чертежницей назначили бы? — перебивая, спросил Токарев.

— Во всяком случае, дал бы осмотреться вначале.

— Если бы я не жалел молодого инженера, я сделал бы то же самое: месяца на два-три поручил бы какую-нибудь архиспокойную работенку: пусть присматривается. Нет! Солдат проверяется в бою. И мне нужно знать, кого нам прислали, понимаете?

— Вот увидите, она не справится.

— Вы же, помнится, говорили мне, что Костылев опытный, знающий работник. Так вот, пусть он и поможет.

Костылев повел Таню по фабрике. Он подробно рассказывал о работе разных цехов. И все время лицо его не покидало выражение любезной предупредительности и готовности ответить на любой вопрос. И в движениях, и в уверенном тоне его угадывалось самодовольство. В его пространных объяснениях Таня не нуждалась, однако из вежливости терпеливо выслушивала их.

В станочном цехе — просторном, светлом помещении — Таню приятно поразило обилие нового оборудования. Здесь она увидела даже станки, каких не было на московской фабрике.

В проходе между станками двое слесарей собирали электромотор. Уступая Тане дорогу, черноволосый красивый паренек с цыганскими глазами нечаянно задел ее замасленным рукавом комбинезона. Он извинился, обнажая в улыбке ровные белые зубы:

— Просим прощения… — На минуту оставив работу, он смотрел вслед удалявшейся девушке, потом восхищенно проговорил: — Ананас!..

— Да не про вас, — в тон ему сказал товарищ и спросил:

— А ты, Васька, признайся, кроме редьки-то, фрукты видывал?

— Фрукт вроде редьки для слесаря Федьки, — не растерявшись, залпом продекламировал Васька и довольно рассмеялся.

Таня прошла за Костылевым в фанеровочный цех, посредине которого возвышался корпус нового гидравлического пресса.

— Этот участок не ваш будет, — сказал Костылев, — здесь отдельный мастер. Вам только за последующую обработку отвечать. Обрежете, отфрезеруете на станках и на промежуточный склад, вот так…

В дверях к Костылеву подошла пожилая работница из вечерней смены:

— Николай Иванович, — сказала она, — мне бы вас ненадолго.

— Ну что у тебя, Федотова? — поморщился Костылев.

— Переведите меня в первую смену… ребенок заболел… всю ночь не спала сегодня… — Женщина всхлипнула и утерла ладонью глаза.

— Никаких переводов! — отрезал Костылев. — У меня не детский сад.

— Так я же не из-за себя, Николай Иванович. Иначе-то мне безвыходно. Днем соседка с мальчонкой побудет, а вечером-то кто останется? Денька бы натри мне…

— Я сказал, и конец! Пойдемте дальше, товарищ Озерцова.

Женщина расплакалась. Таня, нахмурившись, сказала:

— Неужели нельзя помочь ей?

— Да вы не беспокойтесь, это так, — каприз, — махнул рукой Костылев, — людей у меня больше сотни, все равно на каждого не уноровишь… — И Костылев повел Таню дальше. И чем дольше она ходила с ним, тем все больше обращала внимание на то, что с рабочими он говорит резко и с оттенком высокомерия, в то время как с нею предупредителен и вежлив. И ей было неприятно, что придется работать в его подчинении. Разговаривая с Таней, Костылев как бы между прочим обмолвился несколькими словами и о себе. На фабрике он работает с первого дня ее пуска. Дел ему всегда по горло. Вот и сейчас он совмещает две должности: начальника цеха и сменного мастера, и вроде бы успевает неплохо.

— Во всяком случае, на мою смену никто из начальства не обижается, впереди идем, вот так… — похвалился он и добавил: — Так что можете не беспокоиться, трудно вам не будет. Ну, а в случае чего, где подзаест, поможем по мере сил, сколько вот здесь хватит, — и постучал себя пальцем по лбу.

Закончив обход, Костылев посоветовал Тане еще побродить по цехам, поближе познакомиться с фабрикой.

— Вон туда, в гарнитурный загляните, — сказал он, показывая на дверь в соседний цех, — а я пойду, дела!

Таня вошла. То, что она увидела здесь, поразило ее. Два почти законченных спальных гарнитура ласкали глаз причудливым рисунком ореха и карельской березы, зеркальным блеском полировки. Пахло политурой, лампадным маслом и дорогим деревом. В цехе работало несколько «старичков».

— Вам, друг-товаришш, кого? — спросил Таню сутулый старик с очень подвижными глазками, глубоко спрятанными в покрасневших веках.

— На работу вашу посмотреть зашла, — ответила Таня.

— А что рядом-то не смотрите? — старик показал на дверь. — Аль не глянется? Хе-хе! Там у нас для рядовых лепят, ну а мы для начальства…

Глазки старика вдруг стали колючими и забегали еще быстрее, словно изнутри кто-то дергал их за ниточку.

— Что, внучка, работой любуемся? — спросил Таню другой столяр. И обращаясь к старику с бегающими глазками, сказал: — Ты бы, Ярыгин, взял да по цеху девушку провел, со всеми бы познакомил. А ты только и знаешь, что шипишь, как пила в кренёвой доске… Посмотрите, посмотрите на художество наше, — снова обратился он к Тане.

Новый собеседник был постарше Ярыгина. У него было доброе простое лицо со светлыми, глубоко запавшими глазами и совсем белой реденькой бородкой, которую он то и дело подергивал пальцами.

Таня подошла поближе к ореховому гарнитуру и долго стояла возле, как очарованная, хотя и не впервые видела такое.

— Не хотите ли купить гарнитурчик? — спросил старый столяр, улыбаясь и подергивая бородку.

— Не отказалась бы, только…

— Чего там! Не стесняйтесь, — подбодрил старик. — Тыщонок двенадцать свободных найдется?

— Это столько стоит! — ужаснулась Таня. — У нас на московской фабрике…

Три рубля семь гривен такие игрушки? — посмеиваясь, прищурился собеседник. — Нет уж, милая, все равно басням не поверю. Чуть получше да почище — тут тебе и тыщи! Так-то вот. Я худого не скажу, только мы, мебельщики, за последнее время вовсе совесть потеряли… Вы работать к нам или так, наездом?

— Работать…

Вернувшись в станочный цех, Таня долго еще присматривалась к работе. Шесть лет провела она на московской фабрике, и добрых пять из них прошли возле станков. Таню тянуло к ним. Возле них она чувствовала себя как в родной стихии.