Самая крупная победа - Виктор Пушкин

Справа, у стены, четверо, стоя под толстыми деревянными козырьками, словно стараясь друг друга общеголять, изо всех сил колотили по туго надутым грушевидным мячам. Было просто невозможно уследить, как они по ним попадают. И вот эти-то самые мячи, с бешеной скоростью мотаясь под козырьками, и производили тот самый непонятный грохот.

«Постой, постой, а где же их учитель… Тьфу! Тренер-то?..» — повел я глазами по залу. Натолкнулся взглядом на высокого, подтянутого, коротко остриженного человека в сером свитере и складно сидящих спортивных брюках, с четкой линией пробора на левой стороне головы. Он бесстрашно расхаживал с секундомером в руках среди качающихся груш, мешков, беспрерывно двигающихся фигур и мелькающих перчаток. Время от времени тренер наклонялся то к одному, то к другому, что-то говорил, показывал и шел дальше. Всмотревшись получше, я ахнул: он тоже выступал в парке! Ему еще больше всех хлопали за то, что он очень ловко увертывался от ударов противника и бил сам. У того под конец все лицо было в синяках. Ну, уж он обязательно научит!

Человек в свитере подошел к парню, который остервенело колотил по лоснящемуся кожаному мешку, остановил его и стал что-то строго говорить, а я вцепился обеими руками Мишке в плечо: «Так ведь он же… так ведь этот парень такой же, как и мы! Когда прыгал вокруг мешка и тузил его, было как-то незаметно».

Я лихорадочно обвел глазами зал. И все остальные такие же. И даже меньше меня ростом есть.

От этого открытия сердце забилось еще сильнее, но теперь не от страха — уж за это ручаюсь! Я обернулся к Мишке, встретился с ним глазами и понял, что и он думает о том же.

Потом человек в свитере скомандовал: — Первая пара — на ринг!

И за белые канаты, которые так же, как и в парке на эстраде, были растянуты между блестящими столбиками, привычно забрались и важно пожали друг другу руки два паренька в огромных, по сравнению с ними, перчатках. Потом они отскочили в разные стороны, прицелились перчатками и начали — ну как настоящие боксеры! — прыгать на мысках и тузить друг друга.

— Вот здорово! — задыхаясь от восторга, прошептал я. — Не хуже, чем те, на Массовом поле.

— Да нет. Не то, не то… — не спуская с ребят придирчивых глаз, махнул рукой Мишка.

— А что?

— Да синяков-то совсем нету.

В самом деле, лица у обоих совершенно чистые, хотя нет-нет да заезжают друг другу. Вообще-то прыгают, руками все делают правильно, а вот синяков действительно ни одного.

— Слабаки! — с презрением кивнул на них Мишка.

— Да-а, — разочарованно протянул я. — Не умеют, не умеют по-настоящему!

Потом за канаты полезла другая пара, за ней — третья.

И по-прежнему ну хоть бы один паршивенький синячишко у кого!

Мишка только руками разводил.

— Ну и слабаки! Вот уж слабаки!.. — А потом вдруг спохватился: — Может, здесь так и полагается? Вот у взрослых, уж там наверняка все по-настоящему… Надо будет поглядеть.

В это время тренер опять крикнул: «Время!» И все, перестав махать руками, прыгать, бегать, тузить друг друга, окружили его и стали о чем-то наперебой говорить.

Меня снова охватило волнение.

Наконец тренер громко спросил:

— Теперь всем ясно, да? В таком случае, быстро в душевую, а то скоро старшая группа придет!

И все, вразнобой крича: «До свиданья, Вадим Вадимыч!» — смеясь и толкаясь, наперегонки бросились к двери.

Мы с Мишкой едва успели посторониться, чтобы дать проход.

«Вадим Вадимыч! — повторял я про себя. — Его зовут Вадим Вадимыч!» И это обыкновенное, не раз слышанное имя показалось мне каким-то особенно мужественным и красивым.

4

Вадим Вадимыч попрощался с последним учеником, обернулся и, как мне показалось, глядя на меня одного, пошел к нам. «Все… вот сейчас!.. — закрывая глаза и пятясь, с ужасом подумал я. — Сейчас он мне первому трахнет!»

— Что с тобою? Куда же ты пятишься? — услышал я спокойный голос и, открыв глаза, увидел удивленное лицо тренера.

Оглянувшись и убедившись, что все равно бежать некуда, я, не поднимая глаз, шепотом сказал, что вот пришел, чтобы записаться на боксера, и снова зажмурился, в отчаянии говоря себе: «Ну уж теперь пусть… пускай бьет!» — и весь напрягся в ожидании удара.

Но ничего подобного не произошло, а вместо этого я вдруг услышал:

— Ах, так вон оно что!

Я открыл глаза: Вадим Вадимыч оглядывал всех, кто стоял у дверей.

— И вы?

— И мы… — опуская голову, безнадежно ответил Мишка.

— Та-ак… — Вадим Вадимыч теперь уже зорко осмотрел всех, задержался взглядом на Ереме. — Тогда тебе, дорогой, придется расстаться со стильной прической: боксерский зал не танцевальная площадка, здесь не должно быть ничего лишнего. Вот как надо, — и указал прямо на меня, отчего мне сразу стало жарко.

Ерема опустил голову, засопел, а Вадим Вадимыч уже снова обращался ко всем:

— Ну, а учитесь как?

— Хорошо-о-о… — последовал недружный ответ.

Я невольно покосился на Верблюда и его приятеля. Что-то больно не верилось, что и у них все хорошо. Уж такие два…

— Только так, иначе у нас нельзя, — говорил Вадим Вадимыч. — С тройками не принимаем. Дневники сам буду проверять.

«Пожалуйста! — чуть было не вырвалось у меня. — Ох, да уж я тогда!..»

— И еще одно. Кто из вас курит?

— Я… — страдальчески сдвигая к носу брови, негромко, после тягостного молчания, прогудел широкоплечий парень с добрым лицом.

Ерема прикрыл было ладонью рот, но спохватился и спрятался за спины других. А Верблюд сразу присел, чтобы его не было видно; он сделал страшные глаза, когда я удивленно посмотрел на него.

— Больше никто? — строго спросил Вадим Вадимыч. Все молчали. И тогда он обернулся к курильщику:

— Что честно признался — хорошо. Но ничего у нас с тобой, дорогой, не выйдет.

— А если… брошу?

— Вот тогда посмотрим. Ну, а вы, — Вадим Вадимыч обернулся к нам, — ступайте во врачебный кабинет, осмотритесь и принесите старосте группы справки, которые вам там дадут.

«Но почему… почему же он никого не ударил? — опасливо поворачиваясь и вслед за новыми товарищами выходя из зала, удивленно думал я. — Ведь нам же с Севой сказали, что… Так неужели же это все враки?»

Первыми прошли медосмотр мы с Мишкой. Ерема и его дружок сосали конфетки, чтобы табаком не пахло.

Когда вышли из кабинета, Мишка зловеще зашептал:

— Ничего-ничего, врач, он все равно узнает!..

И мы опять пошли в боксерский зал, чтобы отдать врачебные справки.

Там нас строго встретил староста группы, коротко остриженный, высокий серьезный парень — наверно, из девятого или из десятого класса, — так же, как и я, в кителе, только с комсомольским значком на груди. Он провел нас через раздевалку в тренерскую — небольшую комнату без окон, с письменным столиком и двумя стульями. Усевшись за стол, он долго и подозрительно рассматривал наши справки, точно они были поддельные. Потом строго сказал, что теперь ладно, запишет нас в секцию, но условно.

— То есть как условно? — испугался Мишка.

— Очень просто. Вы должны еще заполнить вот эти карточки. — Он выдвинул ящик стола, достал оттуда две голубенькие бумажки и протянул сначала Мишке, потом мне. — А когда это сделаете, пусть ваши родители подпишутся, что они не против, чтобы вы занимались боксом. Без этого не принимаем. Да не забудьте полотенца и мыло: в душе обязательно будете мыться. Понятно?

Мы дружно сказали, что понятно, и, попрощавшись, вышли из зала.

— Фи-и! — тоскливо просвистел Мишка, когда мы оказались на улице. — Моя мать ни за что не подпишет и отцу не разрешит.

Мне стало жалко его, да и потом очень не хотелось терять такого хорошего товарища, с которым только познакомился, а казалось, знал уже десять лет.

— Да ты уговори. Или даже, знаешь, лучше вот что: скажи одному отцу по секрету. Понимаешь?

— Верно, правильно! — обрадовался Мишка. — Здорово придумал! Так и сделаю! — Он в возбуждении огляделся и ахнул, натолкнувшись взглядом на часы, которые висели на углу дома: — Вот это да! Уже десятый час, а мне еще ехать сколько!

Я тоже заволновался: ой, да я же никогда не бывал в такое время далеко от дома, вот теперь когда до него доберусь?

В метро спустились вместе с Мишкой. Оказалось, он жил недалеко от нас, на Зубовской площади. Говорили мало. «Мамочка, миленькая! — репетировал я про себя. — Это я во Дворце спорта был, на боксера записывался. Поздно потому, что у врача осматривался».

Мишка хмуро считал мелькавшие за стеклянной дверью вагона огни. А когда мы выбрались из метро, то, не глядя, сунул мне руку и зашагал прочь.

«А жалко, если ему все-таки не разрешат», — забывая о себе, с сожалением подумал я, входя в парадное своего дома.

Шагая сразу через две ступеньки, хотя в подъезде едва светила мохнатая от пыли лампочка, я поднялся на второй этаж и, как ни уговаривал себя, все же оглянулся на чердак, к которому круто шла ветхая деревянная лестница.