NUMERO - Мишель Альба

Одолев еще какое-то расстояние, обозначенное опять же часиками в час с небольшим, я все-таки остановилась передохнуть, и, предварительно обезопасив мое девичье здоровье от возможной сырости и весьма ощутимой прохлады пола драгоценным кулем с одеждой и сумкой, превращенному на время в пуфик, присела, с удовольствием вытянув ноги. Но, облокотившись о стену, неожиданно для себя задремала.

… Ручка летит по бумаге. Я что-то торопливо записываю. Непонятный мне набор букв, выстраивающихся в какие-то слова, так же мне непонятные. Кружево слов ни о чем мне не говорит. И еще… цифры. Это я в состоянии понять, но…

Очнувшись, тут же забыла об увиденном во сне. Надо скорей отсюда выбираться.

Подобрав небогатый скарб, снова тронулась в путь. Но, не пройдя и трех шагов, вдруг уловила неясное многоголосье. Оно гудело где-то далеко сзади, а, может, впереди. Разобрать было довольно трудно из-за гулкого блуждающего эха.

Замерев, прислушалась. Неужели это те самые монахи? Ну, конечно, они обнаружили вход в это подземелье и теперь спешат по моему следу в предвкушении легкой добычи.

Я вжалась в стену, лихорадочно ища выход. Темнота, хоть глаз выколи. Ну, не стоять же на месте на самом деле. Подобрав подол, побежала, уже не разбирая, где какая из четырех сторон света.

Голоса то удалялись, то приближались. Вконец запутавшись, я тормознула, напряженно вслушиваясь. Как будто тихо. Кажется, мне удалось от них удрать. Облегченно вздохнула, но тут же спохватилась: „Интересно, чему я радуюсь? Ни еды, ни воды, ни света. С пути, кажется, сбилась. Поздравляю! От погони я ушла“.

И мой нос подсказал, куда ушла, довольно болезненно упершись в ту же шероховатую стену, едва я сдвинулась с места.

Теплая струйка крови возвестила о том, что отделалась не только ушибом. Но страшнее было другое – я попалась. В сжимающие объятья каменного мешка.

Беспорядочное тыканье в разные стороны убедило, что вокруг все та же стена.

„Господи! Нет, нет, нет. Только не это“, – я боялась сойти с ума. Мне уже было все равно – костер, пытки. Неважно. Только бы увидеть свет и людей. И, может быть, именно этот крик души вернуться к миру, пусть и давно исчезнувшему, подтолкнул меня на возобновление попыток выбраться отсюда. Как-то же я сюда забралась.

Метания увенчались успехом. Найденный узкий проход из тупика (и как я в него протиснулась прежде? Что только не сотворишь в панике!) я оценила с тем же накалом чувств, как, вероятно, и обнаруженный когда-то Колумбом путь в Новый свет. С той лишь „незначительной“ разницей, что его поиски сопровождались наличием солнечного света и помогающей ему команды единомышленников.

Уже не отлипая от стены, двинулась вдоль нее. Но не далеко. Свалившись в голодном обмороке.

Сколько я пролежала здесь, сказать трудно. Хотя бы потому, что, придя в себя, не заметила каких-то существенных изменений ни снаружи, ни внутри меня. Только лишь пить хотелось еще больше, а тело лениво отмахивалось от призыва разума подняться и идти дальше.

Сопротивление охватившему бессилию немедленно подавилось диким головокружением, потребовавшим не дергаться и лежать смирно.

Уже вновь теряя сознание, в полузабытьи успела узнать все те же буквы, настойчиво выводимые моей рукой, но…

Небытие утащило за собой.

Глава 11

– Осторожно! Да осторожней же! Не хватало ее еще и уронить. Сюда, сюда. Сестра Анна, поправьте ей руку.

Кто-то довольно небрежно приподнимает обозначенную часть моего тела и устраивает ее у меня на груди.

Я все слышу, чувствую, но почему-то не могу открыть глаза, а рот и подавно, чтобы хотя бы спросить, куда меня несут. И кто, собственно, несет. Первая мысль, что это те самые загадочные „черные“. Подсмотреть бы, но отяжелевшие веки категорически протестуют.

Мягкое убаюкивающее покачивание вновь погружает в сон: „Ну, и пусть. Какая в конце концов разница – черные, белые, хоть в крапинку. В этой темноте все равно не разберешь“.

Очередное пробуждение вызвано попыткой кого-то меня напоить. Кто-то осторожно раздвигает мне губы и каплю за каплей вливает в рот удивительно вкусную воду. Появляется дикое желание пить и пить без остановки. И не по капле. Но этот некто протирает губы чем-то мягким, и на этом „водопой“ заканчивается.

Я хочу подбодрить незнакомца: „Не стесняйтесь, продолжайте!“, но фраза всего лишь прозвучала у меня в голове. Озвучить не вышло.

Глаза словно склеили скотчем. Как, впрочем, и все тело.

Слышу чей-то равнодушный женский голос.

– Ее состояние ухудшается.

Интересно, на каком основании обладательница этого голоса сделала такой вывод? Я, напротив, чувствовала себя довольно сносно. Ну, если не брать в расчет потерю контроля над моими же конечностями.

– До утра не доживет.

Кто-то зевнул.

Это про кого „не доживет"?

– Слишком долго она там пробыла.

Щеки коснулось чье-то дыхание, не совсем аппетитно пахнущее, прямо скажем.

„Лук, какая-то приправа и… нечищенные зубы“, – составила я список ингредиентов, напрочь отбивших мне аппетит. Хотя пообедать жареной форелью я была бы не против. Да и не только форелью.

– Дыхания нет.

Кто-то наклонился еще ниже и, прижавшись к моей груди, замер в ожидании признаков сердцебиения.

– Ничего не слышу. Сестра Бенита, позовите преподобную мать Френсис. Может ее перенести вниз, в карцер?

Так это я „не доживет до утра"? И опять вниз? Да что это за издевательство?

Я, вернее, мой мятежный дух восстал, возмутившись. Но, к сожалению, только он и смог восстать. Все остальное, во что он был заключен, не то что не восстало, а, прямо наоборот, скованное абсолютной неподвижностью, представляло собой образец полного равнодушия к мятежу духа.

– Проверьте ее зрачки, сестра Анна, – этот голос тоже не внушал надежды на сочувствие.

Чьи-то пальцы приподняли мои веки, и прямо перед собой, на расстоянии считаных дюймов я уперлась во взгляд женщины лет шестидесяти с крупным в оспинах носом. Бело-черное покрывало монахини не красило это лицо.

– Она умерла.

Я не сразу вникла в смысл сказанного. Но все тот же мятежный дух, соображающий побойчее вследствие услышанного заключения, взорвался в немом вопле протеста: “ Это я-то умерла? Да это от вас уже и пыли не осталось!“.

Вопль, поскольку был немым, никого особенно не заинтересовал.

Женщина отпустила мои веки, тут же послушно закрывшиеся, и удовлетворенно проговорила:

– Ну, вот и закончились ее страдания.

„Да как вы смеете? Еще не закончились!“ – я была безмерно возмущена.

– Бедная девочка, – кто-то третий присоединился к поминкам. Этот голос озвучил большую благожелательность, – ну, что же, мы сделали все, что могли. Упокой, Господи, ее душу.

Но моя душа решительно не желала успокаиваться.

„Ребята, вы в своем уме? Я же живая!“.

Присутствующие, определенно, придерживались другого мнения по данному вопросу, поскольку последовало предложение от более сочувствующей:

– Перенесите ее в капеллу. Отпевание и обряд погребения совершим как обычно.

“О, Боже! Да что же это? “ – я почувствовала солоноватый вкус слез.

– Но Устав монастыря…, – начала нерешительно та из сестер, которая весьма решительно констатировала мою кончину.

Завершение мысли я услышала уже из уст той, что предложила капеллу вместо карцера:

– … запрещает противоречить аббатисе монастыря. Займитесь необходимыми приготовлениями, сестра Анна. И накройте ее.

На лицо опустилась мягкая, но удушливо-плотная ткань.

– Но мы обязаны сообщить о ней, и вряд ли они допустят упокоить ее на монастырском кладбище, – настаивала сестра Анна, ассоциировавшаяся теперь только с тошнотворным запахом.

– Я разрешаю вам, сестра Анна, пропустить завтрак и помолиться за упокоение ее грешной души, – в голосе ее оппонентки вдруг появились жесткие нотки.

Меня снова несли. Уже недолго. После чего оставили, наконец, одну.

Глава 12

Итак, я в гостях у преподобной матери Френсис. Последнее, что я запомнила перед тем, как оказаться здесь – накинувшаяся на меня чернота подземелья.

Значит, меня нашли. И я должна была бы радоваться очередному чудесному спасению. Ведь добралась до адресата, где, по словам неизвестно как подоспевшего на помощь… Пекаря, должна была найти безопасность. А что в итоге? Все то же самое. И хуже. Булыжником здесь уже не защитишься. И вообще ничем. Я скована, в прямом смысле, по рукам и ногам, и они вольны делать со мной все, что им придет в голову. Да уже пришло – похоронить заживо. А перед этим отчитаться перед кем-то о кандидатке на панихиду. И этот кто-то, возможно, лишит меня даже положенного всем смертным обряда захоронения. Зачем же Пекарь спасал меня, если я пришла к тому, от чего ушла?

Покрывало блокировало нос. Задохнуться бы не получилось, но свежего воздуха, явно, не хватало.

Безотчетно начала уговаривать тело образумиться и восстановить, наконец, двигательные функции. И не знаю, вполне возможно, что до него, наконец, дошло, что это единственно возможный вариант очередного его спасения, или, напротив, на него повлияла усиленная работа мозга, напуганного нехваткой воздуха, но кончики пальцев рук дрогнули, и через минуту я сорвала накрывший меня саван.