Хайноре (СИ) - Миллер Ронни

Хайноре тут же слетела с постели, упала ему прямо в ноги, ухватила за сапог, прижалась.

— Я не хотела! не хотела, прости! прости дуру, не буду так больше, ни за что не буду, никому не скажу, прости, прости, прости! он сам! сам спросил, сам догадался, я не хотела говорить, не хотела, не калечь, молю тебя, молю! что скажешь, все, что скажешь сделаю!..

А сама ревела, себя не помня, страшно ей было, так страшно, как только может быть человеку, так она кары Всесоздателя не боялась, как этого северянина.

Сгреб он потом ее одной рукой, бросил на кровать, она сжалась, забилась в угол, глаза руками закрыла и наревелась всласть, досуха. А когда пришла в себя, поняла, что не стал северянин ее наказывать, подняла тяжелую голову и огляделась.

Рыжий уже деловито обшаривал Гаваровы пожитки, и складывал все самое ценное на краю постели. Там и кошель увесистый был, и три головки овечьего сыра, и хлеб, и бурдюк с брагой и еще всякое по мелочи. Только на тело у стены Нора старалась взгляд не опускать…

— А улов-то хороший, — усмехнулся северянин, разглядывая Гаваров меч. — Старый, конечно, видно. Но добротный. На первое время сгодится. — Сунул его себе за пояс, а потом глянул на Нору. — Ну, подельница, вставай, собирайся. Тикать будем. Да побыстрее.

Жена

Из Выселок они ушли быстро, окольными путями, стараясь кузнецу и старосте на глаза не попадаться. Ушли и долго долго шли вперед то по тракту, то через лес, чтобы ненароком патруль не встретить. Уж очень северянин боялся, что его признают. А чего его признать? Мужик мужиком, а что с северными корнями, так то приглядываться надо. Не понимала Нора его, но слово лишнее сказать боялась. Ежели велел рыжий с дороги свернуть, значит свернет, куда скажет пойдет.

Шли до самой ночи, а ночью встали лагерем на берегу Маслички, развели костер и грелись, поедая сыр, да запивая брагой. Нора вздыхала грустно, очень уж ей хотелось хотя бы ночку в постели поспать, всяко мягче, чем на земле. Интересно, а северянин в самом деле хотел в Выселках осесть, пока у кузнеца монетку не заработает?

— Сдурела что ли? — хохотнул рыжий, когда она спросила. — Вот мне надо время терять. Обчистил бы его как липку в первый же день, и поминай как звали.

— Ты ещё и вор…

— Поглядел бы я на тебя, окажись ты одна на наших островах, — фыркнул рыжий. — Ты б не только воровать стала, ты б и легла под кого придется.

— Уж после тебя хоть под лешего!

Северянин расхохотался, шлепнул Нору по заду и снова к бурдюку приложился. Сегодня он что-то добрый был, даже за колкость не наказал, не иначе как захмелел… и впрямь. Развалился у костра, голову на бревно опустил, а глаза блестят, бледные его, будто маслом смазанные. Хорошо ироду, зло думала Нора, вот бы вынуть сейчас нож его, перерезать глотку, а может и обождать пока заснет… Мысль крамольная грела ее пуще огня.

— Домой хочу, — вдруг сказал рыжий, глядя на распускающуюся луну. — К ледяному мокрому ветру, стылой земле, к горячему очагу, настоящей браги хлебнуть, а не этого пойла из пастушей мочи.

— Глядите, размечтался как.

— Ты ядом плюйся, не плюйся, а я все равно вернусь. Пусть не ждет никто, но вернусь. Да так, что запомнят… — взгляд его маслянистый вдруг помрачнел, сжал рыжий в кулаке мягкий бурдюк и выплеснул остатки в костер.

Огонь жарко вспыхнул, заурчал, заговорил. Что ты шепчешь, огонек, о чем рассказываешь? Смотри, говорит, задремал твой мучитель, гляди, вот вот, бери, жги, режь, не убоись, я посвечу, я подсоблю… Вздрогнула Нора, будто и впрямь защекотало ей в ухе… Нельзя так, нельзя, огонек, о злом ты мне говоришь, о греховном… А если Отец услышит, увидит? Негоже так боговерному человеку поступать, негоже, так тебе самый распоследний подлец скажет — грех это исподтишка убивать беззащитного и безоружного, убивать и вовсе грех, сколько его потом вымаливать в приорате, как священнику потом в глаза смотреть…

А огонек все шепчет, не унимается, говорит — это право сильного, это закон природы, кто сильнее, тот и прав, кто хитрее, тот победит, либо ты, либо тебя, при свете дня или в ночи, боги благоволят сильнейшему. Если одолеешь его, врага своего, если выдюжишь, то не осудит тебя солнце, не осудит луна, земля и небо, никто не посмеет судить победителя.

Нора опомниться не успела, как руки уже сами потянулись к его сапогу, как сверкнула сталь от пламени костра, будто огонек подмигнул, как нависла беззвучной, недышащей, недвижимой тенью над похрапывающим телом… и в миг этот сладостный ощутила Хайноре, дочь лесника, будто вся власть этого мира у нее в ладошке зажата, будто все она может и горы свернуть и реки осушить, будто в миг этот познала и поняла мир, и все свелось к одному, и все стало едино.

— Ну что замерла? Режь, раз такая смелая.

Нора вздрогнула, обернулась на огонь — неужто и впрямь он с нею заговорил?

— Долго мне ждать-то? Ты либо дело делай, либо поспать дай.

Тьфу ты, ну ты, рыжий!.. Бросила она нож, да рядом легла. Не буду больше огонь слушать, дурное он говорит.

Только не шел у Норы сон. Все думала, думала, глядя на луну. Что ей теперь, как быть. Куда идти. Куда северянин идет? Ведь идет же он куда-то, есть же у него цель какая-то, вот, домой вернуться хочет, только его там почему-то никто не ждет. Как так? Это же дом, там непременно должны ждать. Вот если бы она вдруг далеко от дома оказалась, её бы родные точно ждали. Почему же его не ждут? Да и как он вообще в лесах королевских оказался? Ничего о нем не знаю, вдруг поняла Хайноре. Надо бы спросить, пусть хоть расскажет куда и зачем они идут. Повернулась к нему, нет, думает, не стану будить, еще обозлиться опять, что-то нехорошего сделает. Тятька всегда говорил, не дразни зверя, если по ушам получить не хочешь.

Рыжий разбудил ее рано утром, велел сходить к ручью набрать воды в дорогу. Сонно протирая глаза и зевая, Нора побрела в лес, ноги заплетались, голова плыла, кажется проспала она совсем мало, а когда вернулась, рыжий расстилал на траве карту.

— Ты где ее взял?! — Нора тут же проснулась.

— Пока ты опять ревела самозабвенно, я время даром не терял, — фыркнул северянин, прижимая карту за уголки камушками. — Бумажек у твоего неудавшегося муженька, как у сановника… Зато с этой грамотой нас в любой город пустят.

Хайноре выхватила у рыжего бумагу, жадно впилась в нее глазами…

— Сим до-ку-мен-том доз-во-ляю… — стала читать, потом запнулась, нахмурилась, — что там дальше? Не пойму.

— Почетному господину, нести культуру гильдии, чего-то там, начальник гильдии пастушьего хозяйства, и тому подобное, — нехотя пробубнил северянин, не отрываясь от карты. — Говоря короче, был твой Гавар почетным хреном какой-то королевской гильдии, вот ему и жилось вольготно, куда не придешь, везде примут.

— Это ты что, — хохотнула Нора, — пастухом прикинуться решил?

— А что, ты прикинешься что ли?

Нора вдруг вспомнила, о чем ночью сама с собою кумекала, села рядом и аккуратно спросила.

— А куда мы идем?

— Куда надо.

— А куда надо?

— Не отвлекай, — отмахнулся рыжий, — черт разберет тут в ваших каракулях, островитяне совсем иначе карты пишут.

Нора опустила ладошку на его лапищу, тот недоуменно поднял взгляд.

— Я помогу. Ты мне только скажи…

— Чего сказать? — нахмурился рыжий.

— Когда отпустишь меня?..

— Доберусь до места, отпущу, куда угодно пойдешь.

— Ну зачем я тебе?..

— Занадом, — буркнул тот, сбрасывая ее руку.

— Ну скажи, пожалуйста, устала я гадать…

— Мужик, у которого на морде написано, что с островов родом, шатающийся в одиночку по тракту у любого деревенского дурочка подозрения вызовет. А мужик с бабой — это уже другое дело. Проще так, вот и все. Вот ежели б не твой Гавар, никто б и не подумал дурного.

— А если… а если я сбегу?

— Ну попробуй, — хохотнул рыжий, чертя что-то пальцем на карте.

— А вот если?!

— Да ты я погляжу и впрямь по хорошему не понимаешь, — он зыркнул на нее угрожающе исподлобья, Нора и притихла.