Хайноре (СИ) - Миллер Ронни

— Из Тарони, говоришь? Больно говор у тебя странный.

— Дак я родом с северных берегов. Жили там, пока мирное время было, потом ушли. Оттуда и говор.

Кузнец снова оглядел северянина с ног до головы.

— Иди со старостой потолкуй, там посмотрим.

— Нора! Норка! Ты что ли? Вытянулась-то как! А тятька твой где?

К ним шел какой-то тучный бородатый мужичина, которого Нора признала не сразу. Гавар, тятькин знакомец из Пастушьего Дола, гостил у них года три тому назад. И чего он в Выселках забыл? Ягнят что ли своих на продажу привел?

Нора неловко улыбнулась, но улыбка сама собой сползла, когда северянин вдруг подошел и приобнял ее покрепче.

— А ты, друг, кем будешь и откуда жену мою знаешь? — спросил рыжий.

Гавар хохотнул, отвечая северянину его же прищуренным взглядом.

— Друг семейства, так сказать. Надо же, выдал таки тятька тебя. А то все берег, берег, так и в девках засидеться не долго. Что, молодые, не захотели со стариками жить?

— Ну а чего нам, — заулыбался северянин, будто бы расслабившись. — Я свой дом хочу, что мне на чужих харчах сидеть.

— И то верно. Хороший тебе мужик достался, Хайноре, да и она девка видная, повезло тебе, Вурза. Имя знакомое какое-то… Может я тебя знаю все ж таки?

Нора закусила губу, чувствуя как северянин вдруг сжал ее за бок покрепче.

— Да нет, отец, я б запомнил.

Гавар кивнул с улыбкой осматривая их, щурил и без того маленькие глаза, что казалось те вот вот выкатятся на пухлые румяные щеки. Нора вспомнила сладкие рогалики и соленый сыр, что Гавар привозил им из Пастушьего Дола, и натужно улыбнулась, чтоб тот ненароком не подумал чего не того, а рыжий ей потом не всыпал.

— Ну ладно, муженек, ты иди со старостой потолкуй, а я пока Норочку приючу. Что ей с тобой ходить, девке эти ваши разговоры скучные не сдались, так сказать.

Рыжий глянул на нее, явно сомневаясь, но Нора смолчала.

— Ну идите, конечно, почему нет, в конце концов не чужой человек. Где мне найти вас опосля?

— Иди в харчевню, у меня там комната, смогу и вас рядом на ночку-другую уложить, пока чего как. Норин муж, мне как брат, так сказать, — хохотнул Гавар, ударив себя кулаком в грудь.

Северянин усмехнулся в ответ, приобнял Нору покрепче, да как поцелует смачно и в губы и в шею, и шепчет: "Смотри мне, девка, не сболтни лишку".

Хайноре только неловко улыбнулась ему, и они разошлись.

— Так значит тятька твой все лесом промышляет?

Нора кивнула, как можно непринужденнее, разглаживая складки на платье.

— Как дела у него идут, все с Таронью торгует или как?

— Не очень дела, зверь что-то не уродился нынче…

Гавар давлел над ней как туча, сидя на стуле. Комнатка у него была неплохая, видно что не бедствует. А может… а вдруг… нет, рыжий не простит, рыжий страшный человек, нельзя, молчи Норка, молчи да улыбайся…

— Так может мне это, навестить родичей твоих? Тут же близко, ежели по большаку, пара денечков.

— Ой да не утруждаетесь, пожалуйста, — смущенно заулыбалась Нора. — Тяжко, конечно, но справляются они, Н… Нейка помогает…

Ох, братишка… больно ей было о таком врать, больно говорить о мертвых, как о живых, больно… Врет, будто самолично их… того… Будто они с рыжим подельники… Хайноре вздохнула прерывисто, тихонько, чтоб Гавар не заметил.

— Вот как, значит, — прицокнул Гавар. — Ну ладно, ладно, раз уж ты так говоришь… А то я было соскучился по стряпне твоей мамки. Галушки с грибами в меду, похлебка на зайчатине наваристая. Все ж таки в наших краях такого не отведаешь. А уж какое твой тятька варил бродило!

Заулыбалась Нора. Вспомнила и мамкины галушки и тятькино бродило с кислинкой на языке. От него потом ходишь веселый, легкий, как перышко, и на душе сладостно, как от поцелуя любимого. Тятька совсем недавно перестал ей бродило водой разбодяживать, сказал мол взрослая уже, можно и так пить. Ох как Нейка потом на нее взъелся…

— Ну а плачешь ты чего, Нора? — И впрямь… смотрит на платье, а оно все в разводах от слез. — Давай говори мне правду, что стряслось?

И Нора вдруг разрыдалась пуще прежнего и все как на духу выложила.

Гавар хмурился, ругался, грузно вышагивал по скрипучему полу, то за голову хватаясь, то размахивая кулаками.

— Падаль северянская! Безбожник! Чуял же, чуял сразу что мракобес он, ирод проклятый! У-у-у! Ну я ему устрою! Ты не плачь, Норочка, не плачь, будет земля им пухом, Отец на том свете теперь о них заботится, — сел Гавар на постель рядышком с Норой, погладил ее по плечам, заговорил ласково. — А тебя я пристрою, не бойся, миленькая, все сладится у нас. Дом у меня большой, хозяйство приличное, а бабы в доме не хватает. Как жена померла в том годе, так я еще и не женился, а наследники то нужны, сама понимаешь…

Нора вся съежилась от чего-то, сжалась, глядела на Гавара исподлобья. Не хотела она замуж за него… старый уже, совсем неладный… как вообразишь такого на себе, так сразу дурно становится… Тут она и вовсе пожалела, что все ему рассказала, встала, слезы утерла…

— Не нужно так, пожалуйста. Не хорошая я жена, порченая, без приданного, нищенка, еще и северянином помеченная, негоже такому видному человеку до потаскухи опускаться…

— Да что ж ты наговариваешь на себя, глупая, брось! Это ж не ты под северянина легла, это ж он тебя силой взял, черт окаянный, ух я ему! Невиновная ты, а Отец Всесоздатель все видит, все понимает, и я понимаю…

Норе вдруг совсем страшно стало. И ведь неплохо же это, стать женой человека состоявшегося, богатого, не пропадет с ним, ну а старый что… ну потерпит, рыжего же терпела… Но отчего ж ей под варваром и убивцем приятнее оказаться, чем под честным человеком?.. Устыдилась Хайноре самой себя, заругалась последними словами, точно же потаскуха, точно же дрянь… осквернил ее бес рыжий, мысли дурные в голову посеял… он все виноват, он! Пускай Гавар его прирежет, задушит как скотину, пускай отомстит за них за всех! Может тогда она от бесовского влияния очистится… в храм сходит, снова Отцу поклонится, больше не будет с солнцем разговаривать… честной женщиной станет, за честного человека замуж выйдет и честных детишек нарожает, пущай так и будет.

Вот как они с Гаваром порешили. Пускай, значит, Норочка сидит на постели, а как только этот мракобес, так сказать, окаянный явится и в дверь постучится, так она скажет голоском своим соловьиным "Заходи, родной", а Гавар тем временем за дверью схоронится, и как только пес северянский зайдет, он ему меч свой на темечко и опустит. Рука у меня, так сказать, тяжелая, клинок еще от прадеда достался, добротный, не раз на дорогах лихих спасал.

Нора кивала и слушала, раздумывала уже как хозяйством мужненым будет распоряжаться, как ей все завидовать будут, как станет самой богатой в Постушьем Доле. Пригляделась она к Гавару, как тот мастится тушей своей меж дверью и стеной, дак вроде и не такой он и старый, седины совсем чуточку, борода густая мясистую шею прячет, а брюхо… ну так тятька к своим годам тоже брюхо знатное наел, это, можно сказать, гордость…

И вроде бы смирилась она уже с судьбой такой, как дверь без стука отворилась.

— Ну, со старостой я… Ах ты сука!

Не успел Гавар меч опустить, как северянин раз и отскочил! А клинок бах! и в пол как ударится, а рыжий как прыгнет на Гавара, как скрутит его, гибкий, увертливый, что змей. Нора вскрикнула, с ногами на кровать вскочила, а эти двое давай бороться и пыхтеть, один душит, другой рвется, кулаками как молотами в разные стороны машет, да без толку. А потом рыжий как рыкнет, как сожмет со всей силы, Гавар глаза закатил, посинел и хрусть! сразу обмяк. И уже не Гавар это был, а мешок бездыханный, сломанная кукла… рыжий разжал руки, и тело грузно съехало на пол.

Он смотрел на нее страшно глазами вращая, дышал часто и громко, как загнанный зверь, и чувствовала Хайноре, как сама, точно мертвая на постели оседает.

— Что ж ты, дура, наделала…

— Я?..

— Ты! Молчать надо было, молчать! Ну давай сюда язык, сука ты такая, он тебе уже не нужен…