Тезисы о Воображаемой партии - Степан Михайленко

цели, рядом с которой они находятся. В нашем случае действующие лица движутся в плоскостях столь чуждых друг другу, что они встречаются только в очень редких точках пересечения, и с учётом всех обстоятельств их встреча сильно зависит от воли случая. И сама эта чуждость асимметрична: если для Воображаемой партии Спектакль не содержит загадки, то для Спектакля Воображаемая партия должна всегда оставаться тайной. Из этого проистекает следствие, имеющее первостепенную важность для стратегии: несмотря на то, что мы можем легко обозначить нашего врага, который, к тому же, по своей сути является обозначаемым, наш враг, в свою очередь, не может обозначить нас. Не существует униформы Воображаемой партии, поскольку униформа является главным атрибутом Спектакля. Теперь любая униформа и любое единообразие, а вместе с ними и всё, что они поднимают на свои знамёна, должны ощущать угрозу. Другими словами, Воображаемая партия распознаёт только своих врагов, а не своих членов, потому что её враги – это именно все те, кого можно распознать. Бойцы Воображаемой партии, реапроприировав своё Блум-бытие[16], реапроприировали анонимность, к которой они были принуждены. Посредством этого они обернули против Спектакля те условия, которые он им навязал, и используют их как залог непобедимости. В определённом смысле они заставляют общество заплатить за не имеющее срока давности преступление, заключающееся в лишении их имени (то есть осознания их суверенной уникальности) и, следовательно, любой по-настоящему человеческой жизни, в исключении их из всякой видимости, всякого сообщества, всякого участия, в отбрасывании их в неразличимость толпы, в небытие обычной жизни, в массу ходячих мертвецов – homo sacer[17], в ограждении их существования от доступа к смыслу. Они рвутся прочь из этого состояния, в котором ЛЮДИ хотели бы их удержать. Являются совершенно несостоятельными и вместе с тем свидетельствуют о безусловной интеллектуальной импотенции замечания о том, что в этом терроризме невиновные получают наказание за то, «что они теперь никто, что у них нет собственной судьбы, что они лишены своего имени, лишены системой, которая сама анонимна и которую они, таким образом, символизируют… Они являются конечным продуктом социального, абстрактной и ставшей сегодня всемирной социальности» (Бодрийяр)11. Поскольку каждое из этих убийств без мотивов и выбранных жертв, каждый из этих анонимных саботажей является актом Тиккуна. И этот акт – исполнение приговора, который этот мир уже вынес самому себе. Он возвращает небытию то, что уже покинул Дух, смерти – то, что не жило, а лишь выживало, руинам – то, что уже давно было обломками. И если в отношении этих действий допустимо абсурдное определение «немотивированных», то это лишь потому, что они стремятся продемонстрировать исключительно то, что уже было правдой, но всё ещё скрытой, реализовать то, что уже было реальным, но не признавалось таковым. Они ничего не добавляют к ходу катастрофы, они принимают во внимание и действуют соответствующе.

XVII

То, что у её врага нет ни лица, ни имени, ни чего-либо, что можно было бы назвать личностью; то, что, несмотря на свои грандиозные замыслы, он всегда оказывается под личиной безукоризненного Блума, – всё это способно возбудить у власти паранойю. Иоганн Георг Эльзер, который осуществил взрыв бомбы 8 ноября 1939 года в Мюнхене и лишь по случайному стечению обстоятельств не ликвидировал Гитлера, является примером того, что в ближайшие годы будет наводить на рыночную власть всё более и более осязаемый ужас. Эльзер – образцовый Блум, если, конечно, такое выражение не содержит неразрешимого противоречия. Всё в нём говорит о нейтральности и небытии. Его отсутствие в мире совершенно, его одиночество абсолютно. Его банальность сама по себе банальна. Бедность духом, отсутствие индивидуальности и незначительность – его единственные качества, но они так и не смогли выделить его среди остальных. Когда он рассказывал о своей жизни столяра, это было подобно пропасти безличия. Ничто не вызывало в нём страсти. К политике и идеологии он был одинаково равнодушен. Он не знал ни что такое коммунизм, ни что такое национал-социализм, хотя и был рабочим в Германии в 30-е годы прошлого века. И когда «судьи» спросили его о мотивах действия, на подготовку которого у него ушёл целый год тщательной работы, он лишь упомянул об увеличении вычетов из заработной платы рабочих. Он даже заявил, что собирался уничтожить не национал-социализм, а лишь нескольких человек, которых он считал плохими. Вот такой человек чуть было не спас мир от мировой войны и беспрецедентных страданий. Его проект основывался на одном лишь единоличном решении уничтожить то, чьё существование он отвергал, то, что было ему бесконечно враждебно, то, что выражало гегемонию Зла. Он получил своё право от себя самого, от всесокрушающего абсолюта своего решения. «Партия порядка» уже начала сталкиваться и ей ещё предстоит по-настоящему столкнуться с увеличением числа подобных примитивных актов терроризма, которые она не может ни понять, ни предвидеть, поскольку они не опираются ни на что, кроме непоколебимого метафизического суверенитета, кроме безумной возможности катастрофы, которую несёт в себе, пусть даже и в бесконечно малых дозах, любое человеческое существование. Абсолютно ничто, даже известность и популярность, не смогут защитить от таких вспышек, нацеленных на социальное в ответ на терроризм социального. Их цель столь же обширна, как и мир. И все, кто намеревается остаться в Спектакле, отныне должны жить в страхе, под угрозой уничтожения, и никто не знает, откуда эта угроза исходит, на кого она направлена, и о которой можно лишь предположить, что она стремится стать примером. В подобных прекрасных поступках отсутствие явной цели непременно является частью самой цели: именно таким образом они проявляют экстериорность, чуждость, неподвластность рыночному виду раскрытия потаённого, и именно таким образом они его разрушают; это вопрос распространения беспокойства, которое делает людей метафизиками, и сомнения, от которого в здании господствующей интерпретации мира этаж за этажом появляются трещины. Поэтому нет смысла приписывать нам какую-то непосредственную цель, кроме, может быть, стремления вызвать более-менее длительный сбой в работе всего механизма. Нет ничего настолько же способного уничтожить весь мир управляемого отчуждения, как одна из подобных чудесных аварий, когда внезапно возвращается всё человеческое, обычно затмеваемое Спектаклем, когда рушится империя разделения, когда уста вновь обнаруживают слова, для которых они предназначены, и когда люди возвращаются к заботе о своих собратьях и к непреодолимой потребности друг в друге. Власти иногда требуется несколько десятилетий, чтобы полностью оправиться от одного из таких моментов интенсивной искренности. Но будет грубой ошибкой сводить стратегию Воображаемой партии к погоне за катастрофой. Не менее ошибочным будет приписывать