«Рубин» прерывает молчание - Богдан Петецкий

— Не забудь о компрессорах, — добавил я, — пригодятся!

Мота посмотрел на меня. Усмехнулся и кивнул.

— Да, — бросил он. — Пойдем под воду!

— Если там ничего нет, — отозвался через несколько секунд Фрос, — я могу передать корабль автоматам. Я хотел бы это увидеть.

— Сам говоришь, — буркнул я, — что здесь ничего нет. Пока внутри трансер!

Наушники умолкли. Наступила тишина. Даже ветер успокоился. Мы лежали друг против друга, лениво обводя взглядами пляж и просторы океана. Шли минуты. Ничего не происходило. Зашло солнце, внезапно, как на Земле вблизи экватора и атмосфера вокруг словно загустела. Но видимость по-прежнему была хорошей.

Почерневшие контуры суши, взметающийся ввысь океан, повисшие над нами просторы противоположного дневного сейчас полушария все обрисовывалось четко и выразительно, как под затемненными прозрачными стеклами.

Я поглядел вверх и подумал о звездах.

Мота заметил мое движение и проследил за моим взглядом, потом он легонько кивнул, словно соглашаясь с чем-то и пробормотал:

— Здесь никогда нет звезд…

— Жаль, — пробормотал я.

— Жаль, — повторил он как эхо.

2.

Разбудил меня холод. Не открывая глаз я потянулся к климатизатору. Манипулируя правой рукой у левого плеча, я перевалился на спину и только тогда осознал, что место рядом со мной пусто.

Я сел и осмотрелся. Моты не было. Обеими руками я взялся за шлем и потряс головой. Прием действовал нормально. Я подтянул ноги, выпрямляясь, и в этот момент в наушниках послышался его голос:

— Пока ничего больше сделать не можем! Иди сейчас спать. Мы тебя разбудим перед рассветом!

Я понял, что он разговаривает с Фросом.

— Где ты? — спросил я.

— Что случилось? — забеспокоился Фрос.

— Ничего, — буркнул Мота. — Конец связи…

— Где я? — это было уже для меня. — Недалеко.

Я услышал звук шагов, шорох трущейся о камень рукавицы, и из-за края глыбы показалось светлое пятно шлема. Без слов он вернулся на прежнее место рядом со мной, сел и уставился перед собой.

Я спал не больше часа. Несмотря на это, сна не было ни в одном глазу. Меня охватило чувство нетерпения, хотелось двинуться, сойти на пляж, поискать следы чьего-то присутствия в этом черно-фиолетовом запустении.

Я глубоко вздохнул и опомнился.

Мота был прав. Единственное, что мы могли сделать, — это ждать.

— Теперь ты отдохни, — сказал я. — Что это было?

— Пришел трансер. Я оставил его там, под скалой, на противоположной стороне. У нас теперь достаточно средств, чтобы вразумить… кого следует!

— А кого следует? — поинтересовался я.

Он усмехнулся.

— Если хочешь спать, — пробурчал он вместо ответа, — иди в машину. Нет смысла торчать здесь и тратить кислород баллонов.

— Сейчас твоя очередь, — возразил я.

Он молчал несколько секунд, потом тяжело двинулся, выпрямился и без слов пошел вдоль глыбы.

— Я буду на фонии, — дошел до меня его голос, когда он сам исчез из глаз. — И в случае чего будет достаточно, если ты что-либо скажешь. И ты даже не обязан сразу кричать…

— Ничего не скажу, — обиделся я. — Ты спи спокойно!

Со стороны океана не долетал ни малейший шум, но его поверхность не была гладкой. Пусто. Более пусто, чем мог бы себе вообразить кого-то, прибывающий из мира, населенного людьми.

И однако, это тоже наш мир. Его хозяева привезли сюда полный багаж традиций земной цивилизации, память его упадков и взлетов.

С тех пор, как еще в лицее я узнал, историю колонизации Альфы, во мне укоренилось убеждение, что дело это было по меньшей мере преждевременным. Двести тридцать… Нет, даже двести тридцать один год тому назад Землю покинули те восемь огромных примитивных сигар, каждая из которых унесла к звездам пятьдесят людей. Только потому, что техника это позволяла, что первая и единственная разведка в системе Альфы представила после возвращения ее третью планету, как правдивый рай из книжки для детей, что среди современников нашлась группа людей, по их мнению, овеянных духом открывательства, а по-моему, просто неприспособленных добровольцев, не было чуть ли не двести раз больше, чем могли вместить ракеты.

Полет тогда длился восемь лет. И закончился полным успехом. Приходящие с ближайшей звезды сообщения распаляли воображение молодежи и публицистов. Стало модным философствование на тему развития дорог земной цивилизации. Ставилось под сомнение приспособительская нацеленность разумной деятельности поколений со времен мифического Ноя… Как фактографическая иллюстрация служили корреспонденции эмигрантов, среди которых первую скрипку начали играть биоматематики и генетики…

Развилась разновидность космического диалога, которая должна была показать людям, как далеко они отстали и отошли от единственно правильной линии развития, заданной им природой. Наконец, кто-то мудрый сказал, что наша адаптационная модель образовывалась в условиях, полностью отличных от тех, что будут у людей, заселяющих сейчас иные миры. Что Земля создавала эту модель на пустом месте, а ее давние обитатели, располагая первоосновами того, что можно назвать сознательным мышлением, и увеличенные орудиями, которые только что появились в их жизни, и так проявили беспримерную эволюционную динамику. Что нет смысла, в конце концов, посылать людей к звездам, если по прибытию на место они должны засыпать нас деструктивными и демагогическими размышлениями на тему ценности их и наших традиций, нашей — но уже не их — цивилизации. Не прошло и года, а эта развитая специалистами реплика, стала обязательным толкованием официального отношения Земли не только к ее эмиссарам, но также, а может и прежде всего, к ее истории. О том, что в конце концов не колонисты с Альфы, а оставшиеся на нашей родной планете публицисты развязали весь этот псевдофилософский диалог, казалось, забыли. А вскоре и действительно забыли. Место энтузиазма заняли неохота и снисходительность. В прессе появлялись целые серии анекдотов о «благословенных наивных», которые отлетели к звездам, чтобы с них поучать ближних своих, чего они стоят, в действительности и как должны жить. Остаток дополнила разница, естественная в тех условиях технологического прогресса, какой совершался на Земле и в каких условиях адаптации в полностью новом окружении был возможен на Альфе.

С этой направленностью двинулись в сторону Центавра очередные очертания. Их отлет был в мае, кажется, четырнадцатого мая сорок лет назад. Еще жили люди, даже немалая группа, которые участвовали в церемонии прощания с двумястами, на сей раз стоместными кораблями на ольберской базе Луны. Я читал, что тогда раздавались голоса протеста, критикуя позицию, какую заняли в официальных кругах, предстартовых заявлениях заняли координаторы новой эмиграционной экспедиционной экспедиции по отношению к хозяйствующим на Альфе уже более восьмидесяти лет участникам первой вылазки. Однако, в сопоставлении с тоном сообщений и господствующими везде настроениями эти голоса раздавались как бы в пустоте. Представители Старой Земли улетели уверенными в себе, оснащенные наиновейшими достижениями науки, орудиями и автоматами, которые их предшественниками даже не снились. Если не раздалось слово «пацификация», то — есть «умиротворение», то благодарить за это следует не столько дух земного братства, сколько обстоятельства, которые никто перед стартом не взял во внимание. А именно, большинство второй группы колонистов вообще не считало себя эмиссарами своего мира. Так как насколько взгляды, о которых я только что вспомнил, вызвали в этих людях ощущение высокомерия по отношению к первым эмигрантам, настолько память аргументов, которые приводили обе стороны во время недавней дискуссии о приспособительных процессах, была на Земле, особенно в некоторых кругах, все еще очень свежа, а мнения на эту тему, значительно более разноречивые, чем можно было судить на основе официальных заявлений.