Макарыч - Эльмира Нетесова

Колька глянул в ящик и удивился еще больше. Там лежало столько банок с ваксой, сколько не имел ни один чистильщик.

— Держи, — протянул Макарыч деньги.

— Ой, зачем столько?

— Матери дай. Пусть от хворы избавитца.

— Откуда вы знаете все?

Но Макарыч уже уходил. А Колька испугался оставить ящик и стул. Догонять с ним было тяжело.

— Дяденька! Дяденька! Спасибо! — тонула в толпе запоздалая благодарность.

А возвращаясь из отпуска, Макарыч не нашел мальчишку на прежнем месте. Поспрашивал о нем у ребят из того дома. Те ответили, что Колька теперь один. Мать его померла от чахотки. Кровь горлом вся вышла. А сам Колька ушел из дома. Где он теперь, никто ничего не знал. Добавили, что в их квартире живут другие люди.

Макарыч спросил, не ушел ли Колька к отцу. Но те понимающе захихикали, а один тощий и ушастый ответил:

— Откуда это у Него отец возьмется? Он же незаконный. Мне мамка так сказывала.

— Цыть, стервец! Я ево отец, слышишь! Язык анчихристу выдеру за такие пакости. Мать твоя — баба, потому ума в ей не боле, чем у червя. Ты жа мужик. Тибе бабье повторять не гоже.

Кипел Макарыч, заходясь злобой.

— Он, дяденька, с пацанами плохими дружит. Это не мамка, это я сам видел. Они в поездах ездят. На крышах.

— Каких?

— Обычных.

— Я не про то. Куда они ездют?

— Те на море сбегали. Обещались моряками сделаться. А Колька с ними. Да они иногда назад ворочаются.

— Бреши больше! Моряки с них, как с твоей сопли конфета. Шпана они, вот, — перебил говорившего рыжий парнишка.

Ребята затеяли драку, кулаками устанавливая истину. А Макарыч пошел к вокзалу.

Он и сам не знал, что его потянуло сюда, к этой проводнице и Кольке. Он иногда вспоминал обоих. Может, не стоило ездить, тогда бы все повернулось иначе. Но что толку теперь? И он, терзаясь, шел в толпе один.

На вокзале было шумно, людно. Все куда-то спешили. Макарыч тоже взял билет. А к вечеру уже ехал. Он задремал, когда в вагоне послышались свист, крики, брань.

— Кого-то поймали. Сейчас этого жулья, что жуков в навозе, — выдохнул сосед по купе.

Макарыч вышел. Его чуть не сшибли с ног.

— Держите! Воры! — кричали бабы.

Рука Макарыча крепко ухватила кого-то за шиворот.

— Дяденька, пустите!

Голос был очень знаком. Он толкнул пойманного в купе, закрыл дверь. Лишь на секунду включил свет. Крепко зажал рукой рот Кольке. В кромешной темноте закинул его на свою полку. Буркнул для соседа:

— Вот не повезло. В разных купе с сыном еду. А в етой заварухе дите за ково угодно примут…

Всю ночь пацан вздрагивал, стонал во сне. Макарыч, успокаивая, гладил его по голове, укрывал.

А наутро, когда сосед еще спал, разбудил, накормил, переодел в свою непомерно большую рубаху и велел молчать.

На первой же остановке купил все нужное. А потом они перебрались в отдельное купе. Там Колька рассказал Макарычу обо всем. Тот слушал молча, не перебивая. Курил.

— Отец мой геолог. Поначалу хороший был. А потом ругаться с мамкой стал. Уходил куда-то ночами. Потом и насовсем нас кинул. Сказал, что умирать из-за мамки не хочет. У ней чахотка была. Он и боялся. Раньше мы хорошо жили. И у меня, и у мамки теплое все было. Потом продали. Один раз я в магазин пришел за хлебом. И вдруг услышал его голос. Глянул, а он с какой-то теткой стоит. У отца на руках ребятенок сидит и большой кусок сахару в рот пихает. Я отродясь такой кус и в руках не держал. Подошел к ним поближе, а тот пацан шиш свернул и мне показывает. Я ему — кулак, а он, дурак, как разревется и на меня пальцем той тетке показывает. Она кинулась на меня и давай по голове бить. Отец даже ничего ей не сказал. Я еле удрал. Мать дома тоже выругала. Сказала, что это был мой брат, потому обижать его нельзя. А меня, значит, можно лупить по голове? — всхлипывал Колька.

— Ты, едрить твою в кочерыжку, тово, не реви. Прошло ето. Типерь тибе нихто и пальцем не тропить. Будишь со мной жить. Лесовать зачнем, на охоту пойдем. Только ты дядькой не зови. Как хошь, по не так. Усе. Хошь Макарычем кличь. Как тебя полюбитца. А ишо дружков ентих закинь, с какими ты свелси.

— Так те пацаны тоже не с добра такие. С голодухи все. У меня, когда мамка померла, совсем не-

чего есть стало. Отец-то даже на похороны не пригнел. Я долго поджидал его с работы. Он заметил меня и в другой проулок свернул. Я за ним побег. Л ноги в калошах застыли, не поспеваю. Вижу — уходит совсем. Закричал: «Папка! Возьми меня!» Так он даже не оглянулся. Воротник пальто поднял только.

Макарыч подвинул ему чай. Сам закурил новую трубку. Оба смотрели в окно на убегающие назад деревья. Они, как уходящее прошлое, цеплялись ветками за дым паровоза, взгляды людей и отставали.

— Ты душу сибе не трави, не бередь.

— Я ничего не украл. Я побирался. На работу меня никуда не брали. Говорили, что маленький. Так есть-то я тоже хотел! Было, пойду просить, а меня гонят, сказывают, что своей нужды полон дом. Я на свалки ходил. Где очистки картох найдешь, где кусок хлеба. Воровать не умел, да и боялся. Вот один раз только на базаре повезло, у торговки колбасу спер. Думал, целый круг тяпнул, да просчитался. Торговки — за мной. Догнали. начали лупить. Я упал, колбасу в рот пихаю. Пока меня волтузили, я все съел. Только потом круги перед глазами загорелись. Всякие. Больно дрались тетки. Понял, не убежать. Сначала заплакал, а потом закричал: «Мама!» Ее уже не было. А вот торговки враз замерли. Перестали бить. Ух-х. А меня тошнить стало. Встать не могу. Отполз подальше, к вечеру еле отдышался. Боле на базар не ходил. Я бы и тогда не пошел, да три дня не евши тяжко, вот и не выдержал.

— А ты грамоте ученай?

— Не-е, нынче мамка отдать хотела.

— Ладно, Коль, потерпи. Вот ужо до места доберемся, тады и порядок будет.

— А у нас с тобой тоже тетка есть?

— Нет, нету.

— Хорошо, — обрадовался Колька.

— Пошто?

— Зачем она нам?

— Так ведь у всех есть.

— А нам не надо, ладно?

— Ладно, чево наперед боисси?

— Я и не боюсь, просто не надо их. — Подумав немного, мальчишка спросил: —А мы куда едем?

— На Сахалин.

— А зачем ты меня взял?

— Заместо сына станешь.

— Правда? А ты не дерешься?

Макарыч рассмеялся:

— Чево тибе, горемыку, бить? Ты и так ужо битый. Мине не боись. Я ить только с виду такой што лешак. Худова тибе не учиню.

А про себя подумал, что теперь он снова вернется в зимовье. В лес, в свою избу. Там, он знал, после него никто не поселился. Не пошли работать на этот участок. Вдвоем с Колькой им будет куда веселее. Вместе станут охотиться, ходить за грибами, ягодами, орехами, ловить рыбу. Макарыч чувствовал, — приемыш полюбит тайгу.

В лесничестве Макарычу обрадовались. Послали на прежний участок. Геологи, поняв, в чем дело, принесли проводнику в подарок «тулку».

— Пусть малец привыкает. Глядишь, когда-нибудь нашим станет, — шутили, а может, и не шутили они.

На Каторжанку Макарыч с Колькой приехали в полдень. Снежное морозное утро выбелило все живое. Колька, укутанный в тулуп, сидел неподвижно, по-галочьи раскрыв удивленный рот. И вдруг он вздрогнул. Испуганно огляделся.

— Не пужайсь, — успокоил его Макарыч и показал па кургузую березу над обрывом: — То моя судьбина звенит. Слышь, воет, што пес на цепи. Лешаком в дупле согласился б прожить, только не там. А ты не пужайсь, Колюнька. Цепи на той березе есть, вот и звонят по прошлому.

Мальчишка вслушивался в звон, и ему показалось, что где-то он уже слышал такое. Да, конечно. На похоронах мамы, когда он продавал подаренный Макарычем сундучок, чтобы купить гроб.

Мальчонка едва держался на ногах.

— Пошли в избу, — прервал его воспоминания Макарыч. И, не дожидаясь, когда Колька выкарабкается из тулупа, схватил его в охапку и пошел к дому.

— Р-р-р-р, гав! — неожиданно выскочила навстречу Мэри. Но, увидев Макарыча, подпрыгнула, заскулила, извиняясь за оплошку, и принялась лизать руки хозяина, заодно обнюхивала Кольку.

— Не узнала, каналья! Шельма лупатая! Ах ты черт бесхвостый, срамница! Ты ето как жа от мужиков сбегла? Так ить и сдохнуть могла ба, стерва лысая! — радовался лесник.

Он уже знал от ребят, как Мэри, пожив у них до вечера, убежала и не вернулась.

— Поди, обидели ее? Иначе с чево ба эдак? Сгинула она, верно. Эх! Бездушные, креста на вас нету, — сетовал тогда Макарыч. Ребята сидели, опустив головы.

— Думали, по нужде выскочила. Не углядели. Она же, как сиганула за дверь, так и все, — тихо сказал кто-то. И, пытаясь утешить, добавил: — Мы тебе взамен другую принесем…

Макарыч еле открыл примерзшую дверь. И, усадив Кольку на лавку, затопил печь.

— Обживайся, привыкай.

Окончательно согревшись, оба повеселели.

Вскоре закипел самовар. Колька, увидев целый мешок сахара, опешил.

— Ого! Я никогда столько не видел.

— Ты не болтай зря. Тут все твое. Бери, сколь душа примет, садись и ешь.