Заложница любви - Оливия Уэдсли

И вот, внезапно, сидя здесь в одиночестве в этой огромной комнате, она почувствовала страстное желание, чтобы кто-нибудь вошел и властно заключил ее в свои объятия, сказав: «Дорогая, как ты прелестна!» Она насмешливо усмехнулась при этой мысли и старалась позабавиться над своей сентиментальностью, считать это театральным позированием, но в глубине своего сердца она знала, что это желание было реальным.

Как ужасно, что для счастья нужны такие мелочи! Нужно, чтобы кто-нибудь вошел и сказал: «Как ты красива!», чтобы можно было вместе смеяться, с кем-нибудь спорить, на кого-нибудь смотреть и кому-нибудь принадлежать, – хотя это уже нельзя причислить к категории мелочей. И вдруг она вспомнила, как Коти пришел однажды, топая ногами от холода, с посиневшим, темным лицом, но с блестящими глазами, и крикнул ей со своей обычной манерой:

– Как чудесно, что есть кто-то, к кому можно вернуться! Для этого стоит жениться…

И он сказал ей в этот вечер, прежде чем идти на «блестящее сборище бездельников», как он назвал холостые обеды, что очень много мужчин только и женятся для того, чтобы было к кому прийти.

– Так скверно приходить вечером и не находить никого! – рассуждал он. – Одиночество – своего рода ад, и если дорога, ведущая в ад, вымощена добрыми намерениями, то параллельно с нею идет дорога к одиночеству.

О, если б она могла опять услышать этот добрый хриплый голос! Но она больше не услышит его никогда! Он умолк навсегда, члены его стали неподвижны, и его быстрые блестящие глаза потускнели. Только за тяжелыми ресницами, быть может, еще что-нибудь жило и двигалось.

Лукан сказал: «Нет!», но Коти был таким оптимистом всегда, таким жизнерадостным, что Сара не могла поверить, что мозг, так любивший жизнь, перестал ее ощущать.

В комнату вошел слуга, чтобы убрать чайный поднос. Сара повернулась и быстро вышла.

Ее горничная-англичанка, служившая у ее матери за повариху, дворецкого, портного и главного советника в маленьком мрачном домике на Керцон-стрит, последовала за нею в Париж. Леди Диана, несмотря на то что ценила эту женщину и ее бесспорную преданность, отпустила ее, пожимая плечами и говоря: «Ну что ж, если Гак предпочитает Сару, то пусть она уходит к ней. Можно долго держать у себя лучшего слугу, но никогда нельзя знать, когда он вас покинет».

Сара надлежащим образом поблагодарила свою мать и заключила на момент костлявую фигуру Гак в свои объятия.

У этой женщины были две характерные особенности, которыми она хвасталась: во-первых, она отказывалась учиться говорить по-французски, а во-вторых, она особенно забавно сокращала некоторые слова. Но слушатель, который освоился с этими особенностями ее произношения, находил ее разговор подчас весьма остроумным и интересным.

Гак была очень высока, очень худа, рот у нее был большой, но зубы прекрасные.

– Вы опоздаете, миледи, – сказала Гак, поклонившись Саре. – Вам придется сократить чтение его сиятельству.

– Никогда, – прошептала рассеянно Сара, отдаваясь в искусные руки своей горничной.

Сара произнесла это по-французски, и Гак, услышав иностранный язык, проговорила агрессивным тоном:

– Извините, миледи…

– Как мне хотелось, чтоб ему стало лучше! Но Лукан говорит, что новое лечение не принесло пользы, – сказала Сара по-английски, будто извиняясь ей в ответ.

– Я могла предсказать ему это, – заметила Гак презрительно. – Так будет и с другими способами, миледи. Я нахожу, что это стыдно – пробовать эти новые способы на бедном господине.

– Никаких новых опытов не будет, – тихо ответила Сара.

– Как прошел ваш званый вечер сегодня, миледи?

– Кажется, хорошо… Благодарю вас, Гак. Только все эти собрания становятся как-то очень похожи друг на друга.

– Вообще-то сходство можно найти между многими вещами, я думаю, – сухо заметила Гак, втыкая в волосы Сары черепаховую шпильку, украшенную бриллиантами. – Мне кажется, если вы философ, то легко сравните разнообразные явления. Мы все рождаемся и все умираем, а в промежутке все влюбляемся, более или менее согласно с нашей природой, и все мы находим для себя других людей в спутники, смею сказать, и нас находят тоже, своим чередом. Когда вы действительно задумаетесь над жизнью, то вам покажется забавным интерес, который люди находят в ней, потому что все мы едим, спим, разговариваем, работаем, ссоримся, целуемся, и так без конца! Мне смешно читать о людях, которые ищут приключений. Ничего нового не найдешь, даже если будешь терпеливо искать.

– Бывают случайности, – засмеялась Сара.

– Я только что хотела сказать это, – с достоинством возразила Гак.

Она ловко, одним движением, надела на Сару через голову юбку из серебристой ткани с волнами из легкого, как пена, шифона.

– Ты что-то принарядила меня сегодня вечером, не правда ли? – спросила Сара, точно удивляясь этому.

– Вы сказали мне, что будут танцы в опере, а по-моему, в оперу надо надевать что-нибудь особенно изысканное, – с твердостью возразила Гак. – Я уверена, мисс Сара, что вы будете в этом наряде так хороши, как картинка.

Сара на мгновение представила себе, как она выглядит в своем изящном туалете, в парчовых башмачках, шелковых чулках, в платье из нежной, тонкой материи, с венцом блестящих волос на голове и нитями жемчуга, ниспадающими на юбку и мерцающими, словно лучи лунного света.

– Дайте мне бархатный красный плащ, Гак, – сказала она. – Хорошо. Дайте мне перчатки. Я пойду в комнату графа в этом наряде. Во время чтения я могу спустить плащ… Знаете, ведь сегодня чудесный вечер! Заметили ли вы, как ярко сияют огни в эти весенние ночи и как ясно слышны все звуки?..

– Смотрите не простудитесь, миледи, – наклоняясь в открытое окно, настаивала Гак. – Я знаю только одно, что в эти весенние ночи легко можно схватить простуду, как бы ярко ни сияли огни и как бы ясно ни раздавались звуки в ночной тиши. И это факт!

Сара рассмеялась и сейчас же отошла от окна.

– Не сидите долго, милая Гак. Я вернусь, вероятно, очень поздно. Доброй ночи.

– Желаю вам веселиться, – ответила Гак и несколько минут стояла неподвижно и смотрела на удаляющуюся по коридору высокую, стройную фигуру своей госпожи.

Двери в покои, занимаемые хозяином дома, оставались всегда открытыми. Сара отдала такое распоряжение под влиянием странного, чисто детского страха, что Коти может вдруг почувствовать, что он заперт, и страдать от сознания, что он отделен от всех, не будучи в состоянии выразить этого никак.

Когда она прошла через первую комнату и вошла в спальню Коти, то его лакей поднялся со стула, на котором он сидел возле окна. Это был маленького роста, гладко выбритый, опрятный человек. Он обратился к Саре: