Она умерла как леди - Джон Карр

Рита поднесла тыльную сторону ладони к полным слез глазам, качая из стороны в сторону головой. Потом она посмотрела на стакан в другой руке.

– Приготовлю лед для напитков. – Повернувшись, Рита вышла в столовую. Казалось, она поднимается на эшафот. Стук ее каблуков смешивался с голосом из громкоговорителя. Скрипнула кухонная дверь.

«Полковник Линдберг[8] добавил, что Соединенные Штаты, по его мнению, не заинтересованы в каких-либо трансатлантических конфликтах, которые…»

– Пойду-ка я помогу ей, – сказал Барри Салливан.

Алек в третий раз обернулся, закатив глаза и призывая к молчанию.

Молодой человек словно не замечал его. Аккуратно поставив стакан на стол, Салливан последовал за Ритой. Но из уважения к Алеку он шагал почти бесшумно. Даже дверь в кухню едва скрипнула, когда он коснулся ее. Под ней виднелась полоска света.

Я не уверен, что могу объяснить, чего я ожидал увидеть, когда эти двое вернутся. У меня так разыгралось воображение, что я бы не удивился при виде молодого человека, крадущегося назад с чем-то острым в руке. Конечно, они едва ли стали бы нападать на Алека при свидетеле. Хотя почему бы и нет? Байуотерс и Стоунер поступили именно так. И Рита, и Салливан были наполовину пьяны. Как выглядит убийца, подкрадываясь к жертве сзади?..

Когда эти двое вернутся…

Но они не возвращались.

Голос по радио, казалось, собирался говорить бесконечно. Я слышал все эти новости в шесть и приходил в ужас, вспоминая размеры каждого сообщения. Алек сидел неподвижно, лишь изредка кивая в наиболее значительные моменты. Кухонная дверь не скрипела.

«Вы слушали новости. Сейчас восемнадцать с половиной минут десятого. В девять двадцать вы услышите…»

Алек выключил радио, повернулся и посмотрел на меня. Должно быть, он обратил внимание на выражение моего лица. Его губы изогнулись в странной улыбке.

– Мой дорогой доктор, – мягко произнес он, – вы думаете, я не знаю?

– Не знаете о чем?

Алек кивнул в сторону кухни:

– О том, что эти двое проделывают у меня за спиной.

Самым жутким казалось то, что эти слова произнес прежний Алек Уэйнрайт. Коренастая маленькая фигура расслабилась. Лицо больше не было пустым – юмор и всепонимающая мудрость вернулись, а веко перестало дергаться. Даже тембр голоса и выбор слов слегка изменились. Откинувшись на спинку кресла, он сложил руки на животе.

– Да, – согласился Алек, проследив за моим взглядом. От смущения я не мог смотреть ему в глаза и уставился на стоящую на столе бутылку. – Напившись, я привел себя в умиротворенное состояние. Я даже начинаю забывать об этом. – Он притронулся к радиоприемнику.

– А я должен сидеть и смотреть, как вы напиваетесь до смерти, приводя себя в умиротворенное состояние?

– Вы весьма точно суммировали ситуацию, – бодро подтвердил он.

Это был прежний Алек Уэйнрайт, если не считать слишком покрасневшего лица и набрякшей вены на виске.

– Кстати, о Рите… – продолжал он.

– Давно вы знаете о ней и о молодом Салливане?

– О, с самого начала.

– И что вы собираетесь с этим делать?

– Ну, – Алек расправил плечи, занимая более удобное положение в кресле, – а что бы сделали вы? Устроили скандал и выставили себя дураком? Муж-рогоносец всегда объект для насмешек. Разве вы этого не знаете?

– Выходит, вы не возражаете против происходящего?

Алек закрыл глаза.

– Нет, – задумчиво ответил он. – Почему я должен возражать? Для меня подобное уже в прошлом. Я очень люблю Риту, но не в том смысле. И я ненавижу суету. Если хотите знать, это не первое ее падение.

– Но она клялась мне в моей приемной…

– Ага! – Алек открыл глаза. – Значит, она говорила с вами? – Он засмеялся. – Понимаю, почему она вам не рассказала. Честно говоря, я даже горжусь ее успехами в этом направлении. Барри Салливан славный парень. Она могла найти кого-нибудь куда хуже. Нет, я предпочитаю притворяться, что ничего не замечаю.

– Думаете, так лучше?

– Это самое меньшее, что я могу сделать для Риты.

– А вы представляете, как они оба это воспринимают?

– Ну, они немного взвинчены…

– Немного взвинчены? Выходит, вы не сознаете, что я весь вечер просидел здесь на чем-то куда более худшем, чем иголки и булавки, гадая, планируют ли они убить вас?

Несмотря на поглощенное виски, Алек был искренне изумлен. Ему не нравилось это вторжение в мир его грез, и, начав смеяться над ним, он тут же снова стал серьезным.

– Мой дорогой доктор, не говорите такую чепуху! Убить меня! Вижу, вы совсем не знаете мою жену. Нет, убивать меня они не собираются, но я могу сказать вам, что они планируют. Они… – Он оборвал фразу. – Откуда, черт возьми, этот сквозняк?

Я действительно почувствовал, как внезапно засквозило по ногам со стороны столовой. Дверь в кухню резко скрипнула, но никто не появился.

– Надеюсь, они не вышли из дома, оставив открытой заднюю дверь и свет в кухне, – сердился Алек. – Любой свет на этом утесе виден с моря за несколько миль. Смотрителей хватит удар.

Но я не думал о смотрителях.

Должно быть, мне понадобилось всего пять-шесть секунд, чтобы добраться до скрипящей двери.

Большая кухня, выложенная белыми плитками, была пуста. На эмалированной крышке стола лежал придерживаемый пустым стаканом Риты листок бумаги, спешно вырванный из кухонного блокнотика для памяток. Сырой ветер дул мне в лицо через заднюю дверь, которая была распахнута настежь, пропуская свет наружу.

Запирать комнаты, закрывать двери и задергивать портьеры стало инстинктом, застрявшим в подсознании, как фобия. Случайный луч света из простой небрежности превратился в серьезное преступление. Но хотя я быстро подошел к двери, я не сразу закрыл ее.

Несмотря на то что время затемнения уже наступило, снаружи было не совсем темно. В сумраке колыхались смутные очертания. Сажать что-либо вблизи утеса было невозможно, но обширная полоса сырой темно-красной почвы не была абсолютно пустой. Несколько геометрических орнаментов – математическая душа Алека дала себя знать – были выложены на ней белой галькой. А в центре такая же галька обозначала края тропинки шириной около четырех футов, которая вела прямиком к обрыву утеса Прыжок Влюбленных.

Прыжок Влюбленных…

На холодильнике лежал электрический фонарь, завернутый в папиросную бумагу. Мое сердце едва не выскакивало из груди, когда я взял фонарь, закрыл за собой заднюю дверь и спустился по двум деревянным ступенькам.

Под пасмурным дождливым небом было еще достаточно светло, чтобы даже без помощи фонаря разглядеть следы ног двух человек.

Они начинались там, где заканчивалась скудная трава. Всегда сырая почва стала после дождя еще мягче. Между призрачными линиями гальки тянулись следы: одни – твердые и решительные, другие – неуверенные, будто человек еле волочил ноги. Я зашагал в том же направлении. Но даже в моем бедственном состоянии невозможно было забыть о периодическом исполнении обязанностей полицейского врача в течение тридцати лет. Инстинкт подталкивал меня вбок, не позволяя наступать на следы.

Я шел рядом с дорожкой к краю утеса. Передо мной маячило лицо Риты.

От высоты у меня всегда кружится голова и возникает желание прыгнуть. Поэтому мне не хватило духу подойти к краю и посмотреть вниз, как часто делают местные жители. Не обращая внимания на грязь, я опустился на четвереньки, подполз к поросшему травой пригорку рядом с местом, где заканчивались следы, и вытянул голову вперед.

Прилив в этих краях начинается около четырех часов дня. Поэтому сейчас он наступал снова, захлестывая торчащие из воды камни на расстоянии семидесяти футов внизу. Разглядеть я мог только белые буруны, но хорошо слышал шипение и плеск воды о скалы. Морской ветер дул мне в лицо, вынуждая опустить веки.

Я валялся в грязи, чувствуя себя больным и бесполезным стариком. Даже теперь, лежа на земле в полной безопасности, я боялся смотреть вниз. Мои пальцы разжались, и я уронил фонарь. Я видел, как он переворачивался, мерцая, как светлячок, пока не исчез без следа и звука там, где ранее исчезли два человеческих существа.

Вскоре я, как краб, пополз назад. Стало легче, когда исчезло ощущение заглядывания в бездну или раскачивания в паутине над пропастью. Утес спереди был абсолютно гладким, и тела не должны были удариться ни обо что, пока не приземлились. А тогда… Я встал и поплелся к дому.

Алек все еще был в гостиной, стоя у стола и наливая себе виски. Выглядел он мечтательным и довольным.

– Они оставили дверь открытой? – спросил он и тут же добавил: – Что с вами случилось? Где вы так перепачкались?

– Лучше сказать вам сразу, – ответил я. – Они обезумели и бросились вниз с утеса.

Последовало молчание.

Алеку понадобилось время, чтобы воспринять это. Ко мне часто приводят детей и говорят им: «Не бойся – доктор Люк не сделает тебе больно». Дети мне доверяют, и им не бывает больно. Но иногда боль приходится причинять, как ни стараешься избежать этого. В таких случаях уголки рта ребенка опускаются, и он смотрит на меня с упреком, предшествующим слезам. Алек Уэйнрайт, пожилой пьяный мужчина, смотрел на меня именно так.