Город гибели - М. Джеймс

Он подошел прямо к фигуре миссис Реберн, тихо и прямо стоявшей на своем постаменте у зарешеченного окна. Он никогда не стоял так близко от нее; их глаза встретились, и у нее опять появилась та искорка жизни, которая произвела на него столь необычное впечатление в предыдущий день. Несколько секунд он смотрел не отрываясь в ее бледное, четко очерченное лицо, на ее открытые насмешливые глаза. В ответ на его испытующий взгляд она посмотрела на него сурово и презрительно, но с проблеском интереса и юмора. Ему показалось, что она была женщиной, привыкшей к любопытным взглядам и способной защититься от назойливых глаз.

Внезапно, к собственному удивлению, он заговорил с ней, и его голос звучал весьма странно в этой тихой комнате.

— Интересно, что вы совершили? — отрывисто спросил он. — Ради Бога, скажите, что вы такого натворили, что оказались здесь?

Последовала долгая пауза, в течение которой он продолжил внимательно рассматривать ее. Было ли это плодом его воображения, или ее губы действительно сложились в улыбку, а глаза моргнули в ответ? Потом он резко обернулся, так как услышал (или ему показалось?) мягкое, нежное, нетерпеливое шуршание из толпы фигур у него за спиной. Но тут он был спасен, так как в зал с топотом вбежали двое мальчиков.

На следующий день он твердо решил не выходить из Зала монархов. Здесь вместе с безжизненными манекенами, изображавшими давно умерших людей, он ощущал себя в безопасности. В той, другой комнате он чувствовал, что подвергается риску. И через день, хоть он и жаждал взглянуть на бледное лицо миссис Реберн, все еще держался поодаль. Потом была суббота, и на выставку шел непрерывный поток постоянных посетителей, которые делают даже самый промозглый склеп домашним и прозаичным. А потом было воскресенье — выходной.

В понедельник, вернувшись на выставку, он был готов смеяться над собой за то, что оказался таким впечатлительным глупцом.

Дождь прекратился; робкие бледно-желтые лучи солнца, просачивающиеся сквозь зарешеченное окно второго зала, делали даже миссис Реберн не более чем искусно наряженной куклой в человеческий рост. И он разговаривал с ней, будто она была живой и могла слышать и понимать его! Он был противен самому себе.

Однако с быстрым наступлением сумерек убийцы опять изменились: по своему обыкновению, с приходом ночных теней их злобные и деятельные натуры проявляли себя в полную силу: казалось, они расправляли плечи, словно освободившись от долгого заклятья, обрекавшего их на неподвижность; они кивали друг другу, даже подмигивали, возможно, стряхивали пыль с поношенной одежды, зевали и тихо ждали закрытия выставки. Так думал Патрик, но разглядеть он не мог из-за густых теней в его потерянной и забытой комнатенке.

Он подошел к изображению миссис Реберн и не удивился, обнаружив, что ее глаза, живые и блестящие, почти лихорадочные из-за своей страстной энергии, неотрывно смотрели на него, словно она ждала, не заговорит ли он с ней опять после трехдневного отсутствия.

Он, однако, молчал. Он смотрел на ее горделивый и прекрасный рот, ее длинные бледные руки, на белизну ее шеи и признался самому себе, что желал ее. Нет, он не испытывал стремления непосредственно коснуться ее, просто он страстно жаждал, чтобы жесткое восковое тело превратилось в мягкую живую плоть и кровь.

Где-то это чудо должно было, однако, произойти, поскольку если он не мог обладать ею, то это потому, подумал он, что она наложила на него порчу, и теперь он непременно зачахнет и заболеет, так как она была могущественной и безжалостной колдуньей, и он оказался у нее в рабстве. Наконец он тихо заговорил с ней, не понимая, что несет.

— Ты колдунья, — начал он, — и ты завладела моей душой и телом. Тебя надо сжечь, но, поскольку ты сделана из воска, уничтожить тебя будет нетрудно… и у меня есть сильное желание попробовать. — На этот раз ошибки быть не могло; в ее глазах появился блеск сардонического хохота, на губах — странная проказливая улыбка.

Она бросала ему вызов. Как и раньше, ряд убийц позади него, казалось, одновременно зашевелились, возбужденно перешептываясь.

И как и прежде, его спас звук шагов из внешнего мира. Он резко обернулся. В комнату вошла женщина.

Патрик напрягся, опять став почтительным и бдительным смотрителем. Женщина секунду колебалась, потом медленно подошла к нему; она была старой, согнувшейся и низкорослой и передвигалась с помощью палки. Он смутно уловил, что одета она была в выцветшее темное платье, неряшливый капор, косо сидевший на голове, и тонкую вуаль, частично закрывавшую лицо. Он вежливо поклонился.

— Слушаю вас, мадам. Могу ли я быть чем-нибудь вам полезен?

— Да, — ответила старуха. Она говорила отчетливо и решительно — голосом человека, привыкшего повелевать. — Я по глупости не купила каталог на входе, а поскольку я стара и хожу не так хорошо, как бывало, то не могли бы вы, чтобы мне не идти обратно, рассказать что-нибудь о восковых фигурах. Это убийцы, правда ведь?

Патрик, чрезвычайно довольный тем, что может занять голову столь привычным делом, машинально начал:

— Да, мадам. Справа от меня — Ричард Сеерз, шотландский похититель трупов, который убил двоих, прежде чем был арестован, и отрицал свою виновность до конца… Рядом с Сеерсом — выполненная Мугиваном реконструкция облика Джека-потрошителя — преступника, который так и не был схвачен… Эта фигура выполнена по описаниям людей, утверждавших, что видели его до или после совершения гнусных преступлений… Рядом с Джеком Потрошителем у нас Ландру…

Но пока его голос монотонно излагал сведения об экспонатах, он с ужасом ждал момента, когда они подойдут к миссис Реберн и он взглянет на ее бледное отстраненное лицо, вновь встретившись с ее неотрывным презрительным взглядом. Он задержался около карлика, быка-урода, местного гиганта. Старуха внимательно слушала его, сверкая из-под вуали маленькими глазками-бусинками. Раз-другой она задавала ему вопросы, но в остальном молчала, явно наслаждаясь монотонным перебором гнусных и жестоких преступлений.

Наконец наступил момент, которого Патрик так боялся, больше нельзя было оттягивать — они подошли к стоявшей у зарешеченного окна фигуре миссис Реберн, стройной, прямой и хладнокровной. Внезапно Патрик вспомнил, что ничего не знает об этой преступнице, кроме того, что она совершила убийство с помощью яда; здесь он стоял молча и не мог рассказать никаких жутких подробностей и даже не знал, кто был ее жертвой; просто она была молодой и красивой и наложила на него заклятье, и об этом нельзя было рассказывать его нынешней спутнице. Последовала пауза, в течение которой старуха внимательно рассматривала восковую фигуру, не проронив ни слова.

Наконец он промямлил:

— Это миссис Реберн… отравительница.

Говоря это, он бросил быстрый взгляд на фигуру и заметил, что лицо ее опять стало маскообразным и ничего не выражающим, безразличным как к нему, так и к старухе. Ведьма опять превратилась в восковую фигуру.

Старая дама подошла к фигуре поближе, посмотрела на нее со вниманием и любопытством, потом повернулась к Патрику и критически заметила:

— Сходство не очень хорошее.

Он был поражен и уставился на нее, не в силах понять смысл ее слов.

— Вы знали ее? — спросил он.

Она ничего не ответила, но произнесла, не отрывая глаз от фигуры:

— Она была выше ростом, в ней было больше достоинства, самомнения. И, как мне кажется, она была шире в плечах. Но это было так давно. — Лицо старухи при этом непрерывно менялось.

Он повторил вопрос. Он весь дрожал, руки его закоченели, в голосе бессознательно появились угрожающие нотки.

— Вы ее знали?

Старуха впервые повернулась, чтобы посмотреть на него, и принялась внимательно разглядывать. Она усмехнулась, и поначалу ему показалось, что засмеялась одна из восковых фигур — столь призрачным и неожиданным был этот тихий булькающий звук в тишине сумрачного зала.

Она сказала, все еще смеясь:

— Я и есть миссис Реберн.

И так как он ничего не ответил, она откинула вуаль. Она была моложе, чем ему показалось вначале. У нее было толстое массивное лицо с большим подбородком, желтоватое, нездоровое, с широкими монголоидными скулами. Ее нос был толстым и широким, и от ноздрей к углам рта шли две глубокие морщины. Ее маленькие острые серые глаза почти совсем скрывались в жирных складках кожи. Из-под капора из шодди выбивалась прядь волос, что была выкрашена в ярко-оранжевый цвет. Это лицо, столь нагло смотревшее на Патрика, было отмечено следами всех гнусных и непристойных пороков; бесстыдное, распутное, столь грубое, что его можно было трижды назвать мордой животного; казалось, оно висело в воздухе, это химерическое лицо, торжествуя над его страхом и смущением. Потом женщина быстро опустила вуаль и решительно заметила своим ясным и гулким голосом: