Город гибели - М. Джеймс

— И в моей тоже, клянусь святым Георгием! — воскликнул адвокат, поворачиваясь и смотря на Андерсона. Теперь он стоял спиной к двери. В этот самый момент дверь открылась, и оттуда высунулась рука, схватившая его за плечо. Она была одета в потрепанный пожелтевший холст, а кожа, там где ее можно было видеть, была покрыта длинными седыми волосами.

Андерсон еле успел вытащить Йенсена с криком отвращения и ужаса; дверь опять захлопнулась, и послышался негромкий смех.

Йенсен не видел ничего, но когда Андерсон торопливо рассказал ему, какому риску тот подвергся, адвокат страшно разволновался и предложил устраниться из этого предприятия, заперевшись в одной из комнат.

Однако пока он излагал свой план, на месте появились хозяин с двумя крепкими мужчинами; все они выглядели серьезными и встревоженными. Йенсен встретил их потоком описаний и объяснений, что отнюдь не усилило их боевой пыл.

Слуги побросали ломы, принесенные с собой, и прямо заявили, что не собираются рисковать своей жизнью в этом чертовом логове.

Хозяин был до жалости обеспокоен и нерешителен; он понимал, что, если не пойти навстречу этой опасности, его отелю придет конец, но ему лично очень не хотелось идти ей навстречу. К счастью, Андерсон нашел способ поднять дух деморализованного войска.

— Неужели это та знаменитая датская храбрость, о которой я столько слышал? — сказал он. — Внутри нет ни одного немца, а если и есть, то нас пятеро против одного.

Это подтолкнуло двоих слуг и Йенсена к действию, и они нанесли удар по двери.

— Стойте! — воскликнул Андерсон. — Не теряйте голову. Вы, хозяин, стойте вон там с фонарем, а один из вас двоих пусть взломает дверь, но не входите в комнату сразу.

Слуги кивнули, и более молодой из них выступил вперед, занес свой лом и нанес сильнейший удар по верхней дверной панели.

Результат был тот, которого они менее всего ожидали. Не было ни трещин, ни древесных щепок — один лишь глухой звук, как будто удар был нанесен по глухой стене. Слуга с криком бросил свой лом и стал растирать себе локоть. Его крик привлек на мгновение их взгляды, потом Андерсон вновь взглянул на дверь. Она исчезла; ему в лицо смотрела оштукатуренная стена коридора с большой выбоиной там, куда пришелся удар ломом. Номер 13 перестал существовать.

Какое-то время они стояли в полном оцепенении, глядя на глухую стену. Было слышно, как во дворе прокричал ранний петух, и когда Андерсон обернулся на звук, сквозь окно в конце длинного коридора он увидел, что небо на востоке побледнело перед рассветом.

— Может быть, джентльмены, — неуверенно произнес хозяин, — вам сегодня потребуется другая комната — на двоих?

Ни Йенсен, ни Андерсон ничего не имели против такого предложения. После последних событий они почувствовали склонность ходить на охоту парами. Они сочли удобным собрать в своих комнатах все необходимое для сна вдвоем, так что один собирал свои вещи, а другой держал свечу.

На следующее утро та же самая компания вновь собралась в номере 12. Хозяин, разумеется, сильно желал уладить все дело без посторонней помощи, и тем не менее было абсолютно необходимо разгадать тайну этой части дома. Поэтому тех двух слуг заставили взять на себя функции плотников. Мебель вынесли и, ценой потери огромного числа безнадежно испорченных паркетных дощечек, вскрыли ближайшую к номеру 14 часть пола.

Вы, наверное, уже подумали, что там обнаружили скелет, например, магистра Николаса Франкена. Но было совсем не так. Они нашли между балками, поддерживавшими пол, небольшой медный ящик. В нем находился плотно сложенный документ на пергаменте, примерно с двадцатью строчками текста. И Андерсон, и Йенсен (который оказался кем-то вроде палеографа) пришли в сильное возбуждение от этого открытия, которое могло дать ключ к разгадке этого необычного феномена.

У меня есть экземпляр труда по астрологии, который я никогда не удосужился прочесть. На его фронтисписе помещена деревянная гравюра Ханса Себальда Бехама, изображающая нескольких святых, сидящих вокруг стола. Эта деталь может помочь знатокам определить книгу. Я сам не могу вспомнить ее название, а достать и посмотреть книгу не представляется возможным; но я хорошо помню, что форзацы фолианта исписаны рукописным текстом, и за 10 лет, что я владею этим томом, я так и не смог определить, с какой стороны надо читать этот текст, не говоря уже о том, на каком языке он написан. В похожей ситуации находились и Андерсон с Йенсеном после длительного изучения, каковому они подвергли документ из медного ящика.

После двухдневного созерцания Йенсен, как более смелый, рискнул высказать предположение, что язык пергамента был либо латинским, либо стародатским.

Андерсон не высказал никаких предположений и очень желал пожертвовать ящик и пергамент Историческому обществу Виборга для помещения в его музей.

Через несколько месяцев я узнал от него всю эту историю, когда мы вдвоем сидели в роще недалеко от Упсала после посещения тамошней библиотеки, где мы, точнее сказать я, посмеивались над договором, согласно которому Даниэль Сальтениус (в прошлой жизни профессор иврита в Кенигсберге) продал душу дьяволу. Андерсон же вовсе не был весел.

— Молокосос! — воскликнул он, имея в виду Сальтениуса, который еще не окончил университет, когда допустил такую неосмотрительность. — Знал ли он, с кем связывается?

Когда я высказал тривиальные соображения по этому поводу, он лишь усмехнулся. В тот же день он рассказал мне то, что вы сейчас прочитали, но отказался делать из этого какие-либо собственные выводы и не согласился с моими.

Элеонора Смит

Восковая фигура мисис Реберн

Дождь, так долго ливший с безжалостной жестокостью на крыши и трубы большого промышленного города, казалось, окружил его высокими глухими стенами из полированной стали. Короткий зимний день уже близился к концу, а дождь все шел не переставая с самого рассвета и собирался лить всю ночь напролет. Темные сырые сумерки обволокли город, как соболье одеяло; уличные фонари ожили и замаячили, словно призраки залитых водой бледно-желтых нарциссов, отбрасывая дрожащие отблески на мостовые, превратившиеся в настоящие реки. Немногие люди осмеливались идти по унылым улицам, а те, кто решился на это, вынуждены были пробиваться сквозь колючие порывы ветра, сгибаясь в три погибели под тяжестью насквозь промокших зонтов.

Одним из них был Патрик Ламб, и он так спешил, что не раз споткнулся о невидимый бордюр, рискуя угодить вместе с зонтом в пенящийся грязный поток, бегущий по водосточной канаве. У него имелись веские основания, чтобы торопиться; он шел, чтобы попытаться получить работу, и опасался, что опоздает заполнить вакансию, которая так много значила для него.

Свернув наконец на узкую и темную улицу, он увидел перед собой ветхое здание из желтого кирпича, над крышей которого возвышался стеклянный купол, покрытый вековой грязью и копотью.

Лестница из узких ступенек вела к двустворчатой двери. Это и была цель его путешествия.

Он распахнул дверь и очутился перед турникетом, рядом с которым сидел нездоровый на вид человек в сшитой не по росту форме, напоминавшей униформу пожарника.

— Шесть пенсов, пожалуйста, — процедил тот сквозь зубы.

Патрик Ламб замотал головой.

— Нет… я не посетитель. У меня назначена встреча с мистером Мугиваном, управляющим.

— А-а, — понимающе произнес служитель и проводил его в крохотный закуток, заваленный бумагами, папками, бухгалтерскими книгами и пылью. Там сидел мистер Мугиван — упитанный низкорослый человек с толстыми ногами и лицом, напоминающим помидор.

— Добрый день, — неуверенно произнес Патрик Ламб. — Я слышал, у вас есть вакансия… смотрителя.

Мистер Мугиван какое-то мгновение пристально смотрел на желтоватое вытянутое лицо молодого человека, его глубоко посаженные серые глаза и худое и хилое тело.

— Кто вам об этом сказал?

— Моя квартирная хозяйка на Бэри-стрит. Она знала последнего человека, работавшего на этом месте.

— А что заставило вас прийти?

— Нужда. Я ищу работу. Я сел на мель, работая в театральной труппе.

Воцарилось молчание. Внезапно мистер Мугиван рассмеялся, вызывающе посмотрев на посетителя маленькими красными глазками, сильно смахивавшими на свиные.

— Разве не падение — актеру присматривать за выставкой восковых фигур Мугивана?

— Не имеет значения, сэр. И если вы только позволите, я отлично присмотрю за ней.

— Рабочий день здесь долог, — сказал хозяин все еще с презрением, — с 9 утра до 7 вечера. Час на обед и столько же на чай. Два фунта в неделю, и смотритель должен носить униформу. Разве актеру это может понравиться?

— Может, я вовсе не актер, — возразил Патрик Ламб.