Черная богиня - Михаил Зайцев

«Черт возьми, а этот клоун совсем не такой дурак, каким старается казаться, — подумал Игнат. — Косит под идиота, удачно вписывается в образ мента-придурка, в типаж, созданный журналистами и авторами кинокомедий, злит меня, дразнит, поощряя во мне комплекс собственного превосходства, исподволь загоняет в угол дурацкими вопросами и ждет, когда я проболтаюсь, ошибусь в ответах, запутаюсь в несоответствиях... Стоп! А о чем, интересно, я могу проболтаться?!! Я не причастен к убийству Овечкина, черт меня подери!..»

— Не молчите, Игнат Кириллович. Я задал вопрос, отвечайте. Или повторить формулировку интересующей следствие неясности?

— Повторять не нужно. Вопрос понятен, но... Но, честное слово, я не знаю, с чего это вдруг Овечкина заинтересовали туги-душители.

— Вы сказали «душители»?

— Да. Ваши сотрудники, те, что приезжали на место преступления и снимали с меня показания, должны были все записать, я им объяснил смысл тугизма. Вы прочтите показания, там должно быть написано о том, что туги душили своих жертв.

— Вам известно, в результате чего наступила смерть гражданина Овечкина?

— Известно.

— Откуда?

— Понятно откуда! Я труп видел! Следы на шее, вывалившийся изо рта язык... Его задушили.

— Но вы же не врач, чтобы делать столь однозначное заключение о причинах, повлекших за собой смерть.

— Да, я не врач, конечно, но... — Игнат вздохнул, — но только клинический идиот или страдающий болезнью Дауна не понял бы, отчего умер Овечкин, посмотрев на труп хотя бы мельком.

— Чем вы занимались после того, как проводили Овечкина?

— Отнес посуду на кухню, принял душ и лег спать.

— В квартире вы были один?

— Вы меня, что? Подозреваете?

— Успокойтесь, Игнат Кириллович. Ответьте на поставленный вопрос, уточните: вы были один в квартире?

— Да. Один. У меня нет алиби. Довольны? Некому подтвердить, что я не вышел вслед за Овечкиным и... — Игнат замолчал. Опустил голову, устало провел рукой по лицу.

— Успокойтесь, — после некоторой паузы произнес мужчина, проводивший допрос, изменившимся голосом, утратившим сухие, казенные интонации, отчего неоднократно произнесенное им раньше слово прозвучало по-новому, мягко и ненавязчиво, будто говорил друг, а не бездушный и коварный робот-дознаватель. — Любите детективы?

— Чего?.. — Игнат с интересом посмотрел на собеседника.

Мужик с усиками, как у Гитлера, улыбнулся. Вполне по-человечески. В казавшихся доселе глупыми глазках блеснули искорки ума, и физиономия работника правоохранительных органов сразу же утратила всякое сходство с поросячьим рылом.

— Вы произнесли слово «алиби». Излюбленное словечко щелкоперов, стругающих детективы. Любите детективную литературу? — спросил улыбающийся, сделавшийся необычайно симпатичным мужик, завершая формирование своего нового образа изменением манеры речи.

— Хорошую люблю.

— Про ментов что-нибудь читали?

— Что-то читал, конкретно не помню.

— Все равно, должны приблизительно представлять, какая у нас работа, у ментов, — доверительно подмигнул Игнату вдруг сделавшийся ну совсем, совсем свойским мужичок. — Дел невпроворот, начальство требует повысить процент раскрываемости, зарплату не повышают. Трудно живем. От любого преступления пытаемся побыстрее отписаться, найти наскоро козла отпущения, по-нашему «терпилу», и засадить невиновного за решетку. Примерно такими описаны в книжках и показаны в кино мусора. За одним обязательным исключением — в литературе и в кинематографе на общем безрадостном фоне непременно выделен «честный» мент. Герой без страха и упрека, борец за идею, за справедливость. Возьмись я сочинять литературное произведение про убийство вашего приятеля Овечкина, обязательно вывел бы образ злого опера, который на допросах запутал, заморочил Игната Сергача и отправил в тюрьму. Алиби у вас нет. Мелете чепуху о каких-то индийских богах и богинях. Профессионалам легко повесить на вас убийство Овечкина в состоянии временной невменяемости или на бытовой почве. Поругались, поскандалили с гостем, долбанули его по башке и выволокли на...

— Постойте! — перебил речистого мента Сергач. — Овечкин был задушен, при чем здесь «долбанули по башке»?

— А при том, что медиками установлено: прежде чем задушить Овечкина, убийца тюкнул его тяжелым тупым предметом по затылку. Этот факт помог бы злому следователю из детективного романа объяснить, почему на вашем теле и в вашей квартире не осталось следов борьбы. В качестве персонажа литературного произведения вы обречены на цугундер — с последующим освобождением и реабилитацией стараниями обозначенного мною честного и неподкупного мента, борца за идею всеобщей справедливости. А знаешь, Игнат... прости, можно тебя на «ты» называть?.. Можно, да... Угу! Знаешь, чем литература отличается от действительности?.. Нет? Не знаешь? Или догадываешься, но молчишь?.. В натуре все очень похоже на книжные выдумки про ментов — с одной-единственной оговоркой. В натуре нет, не существует героических, «правильных» ментов! Сам подумай: дел невпроворот и какой, извини меня, чудак на букву «мэ» станет думать о героике будней и всеобщей справедливости, пока у него зарплата такая, что хоть смейся, хоть плачь? Какой чудила пойдет трубить от зари до зари за такие деньги? Соображаешь, кто у нас в ментуре работает, Игнаша? Законченные кретины и отдельно взятые изворотливые товарищи.

Взрыв милицейского красноречия иссяк столь же внезапно, как и возник. Курносый усатый мужик, многозначительно улыбаясь, смотрел на Игната умными глазами и ожидал ответного слова. Однажды уже вскипавшая злость снова завладела Игнатом.

Набрав в легкие побольше воздуха, стараясь выговаривать слова спокойно и чуть насмешливо, Игнат заговорил:

— Вы хотите, чтоб я предложил вам взятку? Я принесу деньги, вы при свидетелях схватите меня за руку, и привет, я подставлен. Срабатывает нехитрая формула: «Раз откупался, знать, есть от чего отмазываться, а следовательно, виновен». Приемчик вполне в духе детективного романа, написанного чудовищно интеллигентной выпускницей Литинститута. Однако, раз уж вы завели разговор о стереотипах детективных сюжетов, позволю себе вас... то есть тебя немного поправить. Сюжетная схема: все менты сволочи, кроме одного «правильного» Робин Гуда в серых погонах, — нынче не в ходу. Гораздо чаще в литературе используется вариант, когда персонаж, оказавшийся в моем положении, — безвинная жертва, припертая к стенке обстоятельствами, — дабы не угодить за решетку, вынужден долбануть со всего маху кулаком в рыло мусору-шкурнику, выпрыгнуть с разбега в окошко и самостоятельно распутать уголовное преступление, в котором его обвиняют, но которого он не совершал.

— Угу. — Персонаж с усиками подчеркнуто медленно встал, обогнул не спеша двухтумбовый письменный стол, подошел вплотную к Игнату.

Игнат поднялся с жесткого казенного стула, повернулся лицом к «Гитлеру».

Давно требующий ремонта, тесный служебный кабинет. Десять квадратных метров. Одно окно, грязные шторы, письменный стол, обитое дерматином мягкое седалище для кабинетного работника, простецкий колченогий стул для посетителя. Вдоль стен шкафы-стеллажи забиты до отказа канцелярскими папками. Посередине служебного помещения на пятачке свободного пространства застыли друг напротив друга два человека. Один, усатый, широко улыбается, глядит с прищуром. Другой скривил рот в надменной полуулыбке, смотрит исподлобья.

— Угу. Кулаком в рыло, говоришь, менту поганому, волку позорному, и прыг в окошко со второго этажа?

— Так это в литературе. А в жизни все по-другому. По жизни можно запросто напрячь связи, например на телевидении, и устроить шибко наглому мусору веселенькие разборки под объективом телекамеры и с соответствующими комментариями.

— Угу. Связи, говоришь?

Удар кулаком в низ живота Игнат пропустил. Мужичок с нелепыми усиками ударил без замаха, удивительно резко и сильно. Сергач ответил инстинктивно — тело, согнутое ударом, само выбросило вперед локоть, пальцы сами метнулись к шее противника. «Гитлер» проворно крутанулся на каблуках, пропуская руку Игната мимо себя, шлепнул по бьющей конечности обеими ладонями, зафиксировал хват на локте и запястье, чуть согнул колени, приседая, чуть усилил захват кисти, слегка надавил на локоть, и готово — Игнат упал на колени, ткнулся лбом в грязный пол, перестав чувствовать что-либо, кроме острейшей боли в вывернутой за спину руке.

— Тсс! Тихо, не ори, Игнаша. Терпи, терпила. Я тебя, мразь, из любой позиции сделаю, усек? Если бы я, Игнаша, занимался делом об убийстве Овечкина, поверь, милый, так или иначе, но ты в давно нюхал парашу и без всяких затей с разговорами да подначками. Парился бы ты в камере хотя бы за ради профилактики, усек? Но, к величайшему твоему счастью, милый, я занимаюсь другим делом, о другом убийстве, и по ряду причин мне невыгодно, чтобы на тебя повесили смерть Овечкина, усек? Я твой друг, дурачок! Я очень хочу понять, кто на самом деле придушил Дмитрия Геннадиевича Овечкина. Очень! Кто, зачем и почему. А время я на тебя потратил, представление специально для тебя устроил с заумными разговорчиками вначале и рукоприкладством в конце еще и для того, чтоб ты свое место знал, собственную ничтожность понимал. Никто тебя от меня не защитит, не отмажет — запомни на будущее. Плевать мне на все твои «крыши»! Понял? Понял, я спрашиваю?