Шесть черных свечей - Дес Диллон

Пока не стемнело, время тянулось ужасно медленно. В конце нашей улицы собралась молчаливая толпа, и морозное дыхание клубилось над ней. Когда последние оранжевые хлопья солнца наконец свалились с голых деревьев, все сразу заскрипело и завизжало — толпа двинулась к кирпичному заводу. Глухо и радостно загомонили женщины. На сам-то кирпичный завод некоторые не пойдут — всю ночь напролет будут сновать с улицы в дом и из дома на улицу, и кипятить чай, и варить картошку, и раздавать пакеты с едой.

— Ребятишки, у вас все хорошо?

— Да! — неизменно кричим мы в ответ, чем бы ни занимались в тот момент.

Мы толпимся на наружной лестнице, пока не замерзнем, и стремглав летим обратно в дом отогреваться у огня. Это лучше, чем Рождество. Наши писклявые голоса звучат в унисон скрежету тележек. Жужжат голоса пап и старших сыновей, видны их черные движущиеся силуэты, влажные звезды светят на тонком небе. По звуку голосов можно сказать, кто именно проходит по улице. Отдельных слов не разобрать, но кто идет, понятно. Дети играют в угадайку, и кто проиграл, получает тумака. Я не играю в эту игру. Я просто сижу и смотрю на черные фигуры и на блеск хрома; все это проплывает мимо меня и исчезает в конце улицы. Маршрут не меняется, он всегда один и тот же. И вот я уже в постели, и меня будит голос папы, он шепчет матушке, что ночь была удачной и теперь угля хватит на несколько месяцев. «Что же скажет угольщик, когда явится со своим товаром и не найдет покупателей?» — успеваю подумать я.

— У-а-а-а-а-а-а-а-а-а-а-а-а-а!

На следующий день я проснулся от рева Кэролайн. Все вещи были выворочены из шкафов и сундуков и грудой лежали на полу. В комнату тяжелой походкой вошла матушка и замахала на Кэролайн руками:

— Тсс, тихо, папа спит за стеной. Он трудился всю ночь, ты что, разбудить его хочешь?

Вот когда я понял, что Кэролайн не так уж и боится папы, в отличие от всех нас. Она лишь чуть помедлила и завопила снова:

— У-а-а-а-а-а-а-а-а-а-а-а-а-а!

Матушка прикрыла рот Кэролайн рукой. Мы захихикали в тепле постели. В окно ничего не было видно из-за морозных узоров, но ясно было, что на улице белым-бело. Комната была залита светом, как будто настало лето. Матушка медленно отняла руку ото рта Кэролайн.

— Скажи же мне, что случилось, а то я не смогу тебе помочь.

— Моя… моя… моя… Крошка Плакса… ее нет… она убежала ночью. Ее нигде нет, я не могу ее найти. У-а-а-а-а-а-а-а-а-а-а-а-а-а!

Кэролайн зарыдала опять, широко открыв рот — ворона залетит. В соседней комнате кашлянул папа, и мы все сразу сделались серьезными. Даже рыдания Кэролайн стали тише.

— Не будь дурочкой, — сказала матушка. В голосе ее чувствовался смех. — Куклы не уходят из дому на танцы, когда им взбредет в голову.

— На прошлой неделе я видела, как она ползала по полу, мама, — встряла Энджи.

Послышались приглушенные шлепки и сдавленное хныканье из-под одеял.

— Не-лезьте-не-в-свое-дело, — велела матушка.

Ее слова задали четкий ритм шлепкам. Досталось каждому, лежащему под одеялом, за исключением меня. Все заревели и принялись тянуть свои головы из-под одеял и пальто, стараясь привлечь внимание. Ну прямо сцена из мультика. Кэролайн орала громче других: ведь это у нее украли вещь, у нее была настоящая причина для скандала. Я зарылся в одеяла и куртки, надеясь, что меня не найдут. Дверь распахнулась, и послышался кашель папы.

Все сразу стихло.

— Что тут творится, Алиса? — рявкнул папа.

Голос у папы был сердитый и усталый. Кэролайн всхлипнула — наверное, думала, что папа ринется на поиски Крошки Плаксы, но я-то знал, что папе сейчас хочется только тишины и покоя. Голову из-под одеяла я высовывать не стал, ведь я ничем не мог ему помочь.

— У нее пропала Крошка Плакса, — сказала матушка. Голос у матушки был такой ласковый, что я чуть не выскользнул из-под одеяла посмотреть, кто это говорит. Ну словно роса опускалась на шелковую траву.

— Что пропало? — спросил папа.

— Ее кукла Крошка Плакса. Она положила ее на тележку, а теперь ее там нет.

Папа на минутку задумался. Он вспомнил, что они брали тележку с собой, когда ходили за углем.

— Вчера ночью ее на тележке не было… помнишь? Мы всю эту хреновину вывалили к черту, когда ось лопнула.

Матушка глядела ему в лицо, будто кино смотрела.

— Правда… Я бы ее заметила, если бы она была там, — кивнула она.

— У-а-а-а! — заявила о себе Кэролайн. Ведь кукла пропала навсегда.

Тут дверь отворилась и впустила Старую Мэри. Матушка и папа рассказали ей все про исчезнувшую Крошку Плаксу, а Старая Мэри только и делала, что смолила одну сигаретку за другой.

И тут случилось нечто странное. Лицо у Старой Мэри разгладилось. Так-то оно у нее морщинистое и бугристое, словно овсянка на тарелке, и глаз почти не разглядишь за мешками и складками кожи, и видна угольная пыль, въевшаяся в поры. А тут ее лицо на мгновение помолодело и похорошело, и я увидел юную девушку. Ту девушку, какой она была когда-то, пока ей не довелось прожить эту жизнь. И с таким лицом Старая Мэри посмотрела на Кэролайн.

— Ты веришь в волшебство, девочка? — спросила Старая Мэри.

Так я впервые узнал о Белых Ведьмах, и о Черных Ведьмах, и о привидениях-плакальщицах, и о всяких ужасных вещах, о которых не принято говорить вслух. Кэролайн согласилась поверить в Белых Ведьм, они не такие страшные, как все прочие. Старая Мэри научила Кэролайн тому самому танцу на одной ноге, когда скачешь в пределах круга. Кэролайн должна была заткнуть пальцем ухо, и держать глаза закрытыми, и троекратно спеть песню во умножение могущества Гвидорской Белой Ведьмы. Сама песня была про Боллишеннонскую Черную Ведьму.

На всем белом свете, поверьте,Уж не сыщешь другой такой.Ноги в шишках, горб, руки как плети,Вся рябая, и глаз кривой.Она мчалась быстро, как птица,На мозоли ей было плевать.Ну прямо светская львица —Только б носик пообкорнать.

Кэролайн приподняла веки. Одним движением своих льдисто-голубых глаз Старая Мэри заставила ее снова зажмуриться. Кружась по комнате на одной ноге, Кэролайн продолжала петь. Теперь я смотрел на нее через рукав пальто, пахнущего старьем и молью.

На всем белом свете, поверьте,Уж не сыщешь другой такой.Ноги в шишках, горб, руки как плети,Вся рябая, и глаз кривой.Она мчалась быстро, как птица,На мозоли ей было плевать.Ну прямо светская львица —Только б носик пообкорнать.

Она пела и пела, не давая себе даже дыхание перевести:

На всем белом свете, поверьте,Уж не сыщешь другой такой.Ноги в шишках, горб, руки как плети,Вся рябая, и глаз кривой.Она мчалась быстро, как птица,На мозоли ей было плевать.Ну прямо светская львица —Только б носик пообкорнать.

Кэролайн замерла, открыла глаза, обрела равновесие и увидела, что Старой Мэри рядом с ней нет. Кэролайн зарыдала:

— У-а-а-а!

К этому моменту мы уже были у окна и протаивали окошки в инее, чтобы посмотреть, куда пойдет Старая Мэри. Она пошла к телефонной будке.

— Все в порядке, Кэролайн, — сказала матушка. — Бабушка пошла звонить по телефону-автомату Белой Ведьме, чтобы рассказать ей про Крошку Плаксу.

Помню, я страшно удивился, что ведьмы звонят друг другу по телефону. Я всегда представлял себе ведьм с метлами, но не с телефонами же! Кэролайн высморкалась в рукав, забралась на кровать, прочистила подмерзшее окошко в инее и увидела, как Старая Мэри входит в телефонную будку и накручивает номер. Нам было видно, как она бросает монеты в автомат. После этого Кэролайн немного успокоилась.

Тем же вечером Старая Мэри заглянула к нам по пути домой с кирпичного завода. Обычно она тихонько разговаривает с матушкой на кухне, а тут, к моему удивлению, Старая Мэри пожелала видеть Кэролайн. Само собой, вслед за Кэролайн в кухню притащились и мы все. Старая Мэри сидела у стола, положив обе руки на свою сумку с рукоделием. Взгляд у нее был безумный.

— Ну вот, детишки, — сказала она, — бреду это я себе домой с работы, как делала миллион раз… миллион раз. Только у меня и желаний, что подкрепиться, да присесть у камелька, да закурить.

Все как всегда, и выхожу я в переулок, что ведет к Митчелл-стрит. Вокруг темным-темно, темнее не бывает, и вдруг по спине так и побежали мурашки. Останавливаюсь я… Знаете вы то место, где всегда кажется, что кто-то следит за каждым твоим движением?

Мы закивали и теснее прижались друг к другу. Матушка и папа тоже усиленно кивали. Старая Мэри пристально поглядела на каждого из нас и продолжила:

— Стою я, значит, посреди переулка, и тут слышится этот голос. Я так и обмерла и уж не знаю, куда бежать, вперед или назад. Дрожу вся… и тут опять слышу голос. Низкий и скрипучий. — «Помогите, помогите», — кричит. Я оглядываюсь — ни души вокруг. Слушаю — ничего. Будто во всем городе живой души не осталось. И тут снова: «Помогите, помогите!» Ну, думаю, с ребенком каким, что ли, несчастье, и шепчу: «Где ты? Я тебя не вижу!» «Да здесь я, здесь, это вы, миссис Даффи?» Да… Иисус, Мария и Иосиф, ну и испугалась же я. Даже как зовут меня знает… По мою душу пришел. Я уж чуть не начала «Де Профундис»[5] читать, как голос опять за свое: «Тут я, в тележке, во мраке». Никакой тележки я здесь никогда не видала. Зажигаю спичку, наклоняюсь — тележка есть, а больше ничего. Пусто.