Возрастной шовинизм (декабрь 2007) - журнал Русская жизнь

II. В Комсомол голосуют

Помнит Сенька собрание. Ребят в клубе, что в овине снопов. Чухарев за столом, важный, серьезный - председательствует. Сенька в уголку, дружка своего, соседа Гаврика, за рукав щиплет. - Что тебе? - Скоро дела текущие? - Долго! - и опять слушает Гаврик, что говорят. В текущих делах будут Сеньку голосовать в Комсомол. И когда взял Чухарев анкету, посмотрел на Сеньку лукаво, ухмыльнулся, - дрогнуло в Сеньке сердце, застучало, громко, размашисто, на весь клуб, как мельничный жернов. - Как, ребятишки?… Проголоснем!… Дружно вскинулась изгородь рук. - Раз, два, три… Опустите. Единогласно!… - Приняли, - шепчет Гаврик и ласково стукает Сеньку по хребту. - Приняли, - отозвалось в маленьком, напряженном теле. И видит Сенька, как из угла щурится Ленин, зацвели улыбкой лукавые губы, точно и он, Ленин, радости Сенькиной рад. И слышит Сенька, как вьявь: - Смотри, тов. Потапов, не осрамись, будь хорошим комсомольцем! В груди чаще-чаще крутится, жжет маленький, трепетный жерновок. - Буду, дедушка, буду! - отвечает Сенькино сердце. После собрания подошел Чухарев, жаркий, с лицом розовым, как в бане пропаренным. - Завтра, сынок, протокол с постановлением о приеме в Уком перешлю. Уком рассмотрит, утвердит и билет членский вышлет. Тогда и будешь настоящим комсомольцем, а пока потерпи. - А вдруг не утвердят? - Раз собрание приняло - все пойдет гладко. - И анкету читать будут? - Конечно. - Страшно, - трясет Сенька головой, прыгают рыжие, мягкие завитушки: - Еще не понравится что: люди ученые. Плохо я бумагу мараю, как воробышек лапой. Долго еще с Чухаревым беседовал, до дому спровадил, на крылечке посидел и пошел к своему двору спать.

III. Тятька волынится

Тятька ничего не знал, не ведал. Но бабы все первыми ловят, а у соседки Маврухи язык верстой не измеришь. Сидит мамка в шомуше, как от ноеты зубной покачивается, стонет. - О-о-о, лихо мне с мужиком постылым. Сына не уберег. Не хотелось и замуж за рыжего! Вцепились в сарафан Грунька с Феклой, да Иван с Петром - всем коллективом воют. - Аксинья, - кричит тятька, - не расстраивай! - Не кричи. Я не раба! - Чем я виноват? Сама родила. - У-у - лиходей! Своим тестом квашню замешивал. Господи, боже мой, несчастная я страдалица, и ребята-то все рыжыми уродились. Ходит тятька по горнице, глупо по сторонам озирается, бороду рыже-красную пощипывает. Лежит Сенька на полатях - дыханье свое услышать боится. - Сенька! - Что? - Слазь к отцу. Видел ты, как мать расстроена? Поговорить. - Мне, тять, и отсюда слышно. - Будешь упрямиться - запорю! - Я в милицию заявлю. - Опять запорю! - А я Михаилу Ивановичу Калинину жалобу пошлю. - Повтори! - Чего повторять. Надо уши иметь. При Советской власти пороть ребят воспрещается. Ты, тятька, декретов не знаешь… - Замолчи! Какое слово сказал. Опять что-нибудь о налоге пророчишь. Как плети у тятьки руки вдоль туловища повисли. Простить? Обидно: не спросясь ушел. Избалуешь парня. Наказать? - Неудобно. До центра дойдет. И так - не так, да эдак - не эдак. Густеет злоба, огнем палит. Вполз на полати, спугнул на пол, стал за уши теребить. Орет негодяй - извиненья не просит. Раскалились уши, аж пальцы жжут. - Хватит? Еще могу! Молчит. - Какой гордый стал. Не разговаривает. Что дальше будет? Ступай, выпишись!… Вывел Сеньку на улицу, тумака в затылок влепил. - Говори: глуп был, не понимал. Смотри. Хуже будет. - Выпишусь, - плачется Сенька.

IV. Тятька и Ленин

Всю храбрость, как пыль из перины, тятькины кулаки повышибли. Прибежал Сенька в клуб. Глядит Ленин из угла с немой укоризной, будто говорит: - Я ничего не боялся. По бокам - Калинин, Троцкий - помощники, тоже глазами корят: - Довольно стыдно тебе, товарищ Потапов! Жарко Сеньке: рубашка взмокла. А ребята вокруг к воскресенью роли разучивают, шумят, начатое дело заканчивают. Чухарев за столом сидит в вышивной рубашке, суфлирует, не знает того, что Сенька задумал. - Ой парень, парень, - скажет, - не полагал, что ты такой дизинтер! Нехорошая молва колесить пойдет. - Это кто такой? - Сенька. Не знаешь? Он тятьку на комсомол променял. «Не буду выписываться». Возвращается Сенька домой, поднимается в сенцы. Из паза торчит прут длинный, хлесткий. Стоит Сенька в раздумьях, тихо, тихо назад бредет, входит в клуб, наталкивается на острый, сверлящий взгляд. В избе тятька. В клубе Ленин. Между ними - прут. Снует Сенька взад-вперед, - выбирает. Ленину помощники нужны. Тятьке тоже нужны. - Не пущу, - говаривал, - по хозяйству нужен. Комсомол портит, от работы отучивает. Кому помогать: Ильичу или тятьке? Упало солнышко за лес, расшиблось, должно быть, хлынула по небу кровь, запеклась: густая, багровая. Пастух Евстигней коров пригнал - хлещет, фурчит молоко в подойники. Вспотели улицы зябкой сыростью, крепче навозом запахло. Все спят. Продрог Сенька, - есть захотел. Дрожит у крыльца - войти не может. - Почему ужинать не пришел? Видит: тятька на крылечко вышел. - Сделал, что сказано? - Тятенька, дорогой, хоть убей ты меня: не могу. Побурел тятька щеками и шеей: нехорошая кровь в голову. - Прогоню. Независимо от отца политику гнешь. Будешь книжки читать, к нежной жизни привыкнешь. В город сбежишь: в деревне-то скучно, развлеченьев нет. - Куда я, тять, от тебя побегу? - Говори. От тебя! На что тебе родители-то? Не родитель теперь, а ячейка приказывает. Не родителя, а ячейку слушаешь. Не родитель, а ячейка жизни учит. Спит село. Месяц над крышей свесился. Пахнут росы с лугов, медовые, сладкие. - Уважишь отца? В последний раз говорю! - Тять, гони ты меня, лучше я нищим корочки кусать буду, а с пути не сойду. - Чорт с тобой! Не пущу комсомольца в дом. Стоит Сенька у крыльца, дрогнет, зайти не смеет. Сел на ступеньку, съежился, а слезы брызжут дождиком, мелким, сыпучим, щеки греют. Лежит тятька на печи, с супругою перебранивается. - Простынет парень, помрет, - ты виноват. - Все равно потерян! - Рыжий чорт, безжалостный! - Не каркай. Ударю! Не спит тятька в духоте избяной, за ухом чешет. Уговаривать? Опоздал. Тронулся сын своею дорогою. Какой? Не сказал. Куда? Не сказал. Прогонишь? Жалко. Молодой: пропадет. И страда подходит: косить поможет. Не работника нанимать. Лешак с ним! - не один Сенька сдурил, не один Иван такою напастью наказан. - Мать, а мать? - Не проси. - Дура! Позови Сеньку спать. Поутру велел тятька Сеньке коня в речке попоить да выкупать. Исполнил, слова не сказал. Мамка на колодезь по воду послала. Раньше морщился от бабьих делов, теперь сделал. Сел полдничать. Так мамка глазища и вперила: хоть и нехотя, а перекрестился. Смотрит отец - перемен не видит. Бабье око зорчее: и мать не видит. Прежний. Только очи в глазницы поглубже всверлились, точно прячутся, да молчаливше стал. Денька через три, что ли, собрался тятька на мельницу, уселся в тележку и кричит. - Семен. Захвати-ка там в сенцах прут. - Этот? - Он. Взял и почал с плеча этим прутом гнедого наяривать. Вбежал Сенька в избу, ну плясать. - Что ты, дурной? Пол проломишь! - Молчи, мам! Тятька за комсомол не сердится. Наша взяла, наша взяла. И я ничего не боюсь. Эх ну, эх ну, рукавом тряхну!…

V. Билет

- Наш Уком ленивый, - говорит Чухарев, - насчет билетов волынщик. Другой раз пришлют, а парня уже давно из членов вышибли. Ужо в город поеду, я им взбучку задам. Что вы, мать вашу так, пишете тихо! Спрашивает Сенька дрогнувшим голосом. - Может, почта потеряла? - Почта частные письма теряет. Казенных нельзя. Верит Сенька: Чухареву больше знать. Волынщик Уком, а придет час - и про Сеньку вспомнит. И вспомнил. Увидал-таки, наконец, Сенька в клубе билет, давножданный. На манер книжечки, как кумач, красный. На обложке флажок. На флажке три буквы: КИМ. Понимай, как надо. - Видишь! - размахивает Чухарев билетом, нарочно долго не отдает, чтобы Сеньку помучить. - Вижу. - Помни. Теперь ты заправский член. В центральные списки внесен. Понял? - Понял? - Больше ничего. Получай! Вцепился Сенька в билет красный, новенький, притиснул к груди и замер. Потом завернул в газетину и в пазуху, к сердцу положил. Опять вынул, смотрит на печать, на подписи смотрит - не налюбуется. Вдруг как Гаврик на ухо рявкнет: - Гляди, гляди, твой билет на улицу убежал. Вскочил Сенька с лавки. Руку в пазуху. Тут! Кругом: ха-ха-ха, хо-хо-хо! - Прочти, что написано. - Ким! - А что это значит? - А ты скажи. - Колоти интернационал молодежи. Понял? Завет Ильича. Запиши. - И так запомню. - А ты знаешь, что с билетом делать? - Каждый день дегтем чистить. Подтрунивает Гаврик: завидно, что и Сенька в комсомол вступил. Куражиться больше не над кем. Посмеялся и говорит: - Не сердись. Я шутя. Будем дружиться. Мы ведь соседи, близко живем… Насчет Чухарева дельце обмозгуем, гнить начал парень. Домой пошли вместе. Сидит тятька в избе - билет в руках вертит. - Мала штучка, а ядовитая! Мать, подь сюда, где там волдыришься… Прибежала мамка, руками всплеснула. - Видала, какой сыну почет. В центральные списки внесен. Что хоть намарано-то? «Се-ме-н… Ива-но-вич… По-та-пов». Иванович! И тятьку не забыли. Кто писал-то? - Уком! - Странное имя! Немец, должно быть. Пошли ему бог невесту хорошую. Вежливый усе-таки человек!… Аж слезы у мамки на глаза набежали… - Клеймо-то хоть не антихристово-ли? - Что ты, мам, успокойся! - Какие вещи дома завелись. Дай я его за божницу спрячу. - Никак нельзя! Боги на пол попрыгают. После ужина идет Сенька на поветь, расстилает постилахи, ложится на пухлые, пахучие травы. Билет под подушкой лежит. Тихо. В щели, крыши звезды лукаво мигают: - Что, мол, получил? - Я-то получил, вот вы получите! Сконфузились звезды, за облако убежали. Спит Сенька, веселые сны видит, улыбается.