Синельников и холодильник - Андрей Лях

Бывает так, что в затмении критической ситуации человек, словно специально, совершает ошибку за ошибкой, каждая из которых шаг за шагом подводит его к роковому финалу. Я, правда, что-то почувствовал, но поздно: камень покатился с горы, ситуация, как говорится, вышла из-под контроля, я угодил в течение, которое несло меня, нисколько не спрашивая моего согласия.

По Управлению пошли гулять слухи, что и без того упертая Полина окончательно озверела, отшила бедолагу Синельникова, афганского ветерана, сердца у нее нет, парень и так с большими закосами, а теперь с горя как бы вообще не тронулся. Полина, ясное дело, все это слышала. И вот таинственным образом, без всякого нашего вмешательства, по воле общественного сознания и коллективного разума между нами образовалась какая-то связь, словно мы были заговорщиками или приговоренными за одно преступление. Не скажу, когда именно, но с некоего дня и часа мы, словно Тристан и Изольда, начали ощущать некую обреченность — говорю мы, потому что каждый явственно ощущал это в другом.

И следующий визит в библиотеку окончательно сокрушил основы моего существования. И идти было нельзя, и не идти нельзя... Войдя, я уже смутился. Прежние шутки уже никак не шли на язык. Но мне и говорить не пришлось. Полина тут же поднялась мне навстречу.

— Владимир, нам следует объясниться.

И повела меня в комнату для работы с документами, за противоатомного вида стальную дверь, рассчитанную на прямое попадание чего угодно. Там она взяла меня за руку выше локтя своими богатырскими пальцами. Сопротивление бесполезно, заметил как-то Георг Ом. Именно так он бы и выразился в данном случае.

Сопела она еще громче, чем обычно, и объяснение в любви начала с нотации.

— Владимир, вы очень легкомысленны. Я долго не могла понять, ваша манера разговора граничит... но это неважно... словом, я верю в искренность ваших слов. Ваши выражения наивны, но чувствую, что они от чистого сердца...

Меня между лопаток продрал мороз: у нее на глазах показались слезы. Я проклял собственную тупость — с непоправимым опозданием до меня, наконец, дошло, что все мои дурацкие шуточки она воспринимала всерьез!

— Мне было очень непросто. — Каменные пальцы массировали мне бицепс, и я чувствовал себя героем Робера Мерля. — Я пережила тяжелый период...

Соболиные брови сдвинулись, в голосе проступила хрипотца, взгляд вновь устремился в неведомые дали.

—...После смерти отца... все нас сразу забыли... даже выгнали из гаража... мы с мамой остались вдвоем... и один человек тоже... Я очень ему верила, но оказалось, что ему была нужна не я, не наши отношения, а карьера, влияние отца... Я была в трансе целый год, даже больше, у меня очень изменилось отношение к людям, я стала другой за это время... Мне казалось, что я уже никогда не смог}'... не смогу чувствовать ничего... ничего такою. Но вы... Владимир, вы простой, хороший человек... немного грубоватый... Я начала понимать, что вы мне нужны... как странно... и я могу быть нужной... Я не совсем еще готова, но... я согласна на ваши предложения... то есть мы можем обсудить.

Она замолчала, брови уже совершенно сошлись в трагическом изгибе, и я ощутил то, что в готических романах именуют «неописуемым ужасом». Ей нравилось страдать! Этот плезиозавр (чемпионка Управления по плаванию) необратимо и со вкусом вошел в роль жертвы, гордой и отринутой! Такие люди страшны для окружающих. По спине у меня бежала ледяная струя, серые очи затмили мне белый свет, и свободной рукой Полина сделала движение того же свойства, что и громила, который попытался затолкнуть меня в папин «линкольн» — видимо, у всех великанов одна манера: красавица подгребла меня, словно лопатой снегоуборочной машины, и в этот раз от друга-«вальтера» помощи ждать было бесполезно, разве что застрелиться. Я очутился в пылких объятиях, чувствуя себя поэтическим зябким стебельком. Надо было целоваться, и я ее поцеловал, и обнял, что было сил, чтобы уж не ударить в грязь лицом — но куда там! И ростом и плечами природа меня как будто не обидела, но тут нужен был прямой Илья Муромец. Все же мои усилия не прошли даром, потому что когда через минуту мы перевели дух, глаза у Полины горели нешуточным огнем. Второй акт она начала без промедления.

— Мы можем перейти на «ты»... Володя, тебе необходимо избавиться от этих ужасных маек, ты в них ходишь зимой и летом. Потом, тебе бы очень пошло пальто — хорошее, длинное, например, из черного кашемира...

Я застонал уже без всякого стеснения. Длань Командора снова решительно овладела моей хрупкой конечностью, морщинка меж бровей демонстрировала неподдельное сострадание, но вся фигура дышала радостным спокойствием свежеобретенного амплуа.

— Володя, ты вырос без родителей... самообразовался... это замечательно, но все же тебе нужна женская направляющая рука... для некоторой корректировки вкуса... смягчения манер... Я хочу тебе помочь...

Из библиотеки я вышел как Гамлет после встречи с тенью отца — глаза квадратные, волосы дыбом.

*   *  *

— Итак, — сказал Игорек, сосредоточенно разливая перцовку в разнокалиберные стаканы, — хрестоматийная ситуация. Он был титулярный советник, она — генеральская дочь.

Женись, — торжественно распорядился Старик, подцепляя на вилку крохотный мадьярский огурец. — Все равно никого и ничего лучше не найдешь. Потому что ты — никто. Не котируешься. Потому что не менеджер по

покупке и продаже китайского барахла. И я не котируюсь. Нас выбросили на помойку...

— Справедливо подмечено... Я вот тут посчитал, — Игорек принялся вычерчивать на столе какие-то невидимые цифры, — мое обучение обошлось как минимум в три миллиона долларов, я физик-теоретик хорошей школы... А институт арендован, там вьетнамцы шьют джинсы, и добро бы джинсы, так нет, просто дерьмо какое-то... А ты? Что ты получил за свой Афганистан? Болезни и ранения?

Но Старик, зачем-то тыча пальцем в этикетку на бутылке, упорно гнул свою линию:

—  Однажды закончится нефть, а с ней — китайское барахло. И все эти мальчики и девочки, у которых ни образования, ни профессии — а к тому времени они уже перестанут быть мальчиками и девочками — точно так же окажутся на улице... и им будет еще хуже, чем нам теперь. Правда, есть шанс, что мы этого не увидим.

Вывод из этого он делал несколько неожиданный:

— Так что не думай ни о чем, женись на Полине. Унаследуй Воропаевское наследство... полторы табуретки в два ряда... Он был честный, такой же дурак, как и мы с тобой... палач, разумеется, но честный. Не воровал.... сталинский сокол...

После этих слов Игорек пригорюнился:

—  Вот, где же справедливость? Девушка редкой, именно редкой красоты — что она в тебе нашла? Ну что в тебе особенного, кроме вот этой кошмарной небритой шеи?