Плавни - Борис Крамаренко

5

…Тимка сидит в просторной комнате — канцелярии начальника гарнизона — и дремлет. На столах и на полу храпят ординарцы, присланные из других взводов. В соседней комнате спит дежурный взвод пешей сотни.

Старинные, в резном футляре, часы прохрипели три раза. В коридоре скрипнула половица, дверь отворилась, и в комнату вошел начальник гарнизона Петров.

Тимка вскочил и вытянулся. Петров прошел мимо него в свой кабинет и закрыл за собой дверь. Тимка слышал, какой чиркал зажигалкой, потом вновь все смолкло и лишь переливчатый храп уставших за день людей нарушал ночную тишину.

Прошло с полчаса, Тимка прилег на лавку и незаметно заснул. Ему приснились конюшня него конь Котенок. Тимка подходит к нему с ломтем пшеничного хлеба. Конь обнюхивает протянутую руку и вдруг повертывает к Тимке морду и тихонечко смеется. В сумерках блестят его белые зубы.

— Ты чего? — испуганно шепчет Тимка. Крупный пот выступает у него на лбу, он хочет бежать, но ноги словно вросли в пол.

— Хи–хи–хи-хи! — смеется хитро Котенок. — Хи–хи–хи-хи!

— Аа–а–а-а! — вырывается из Тимкиного горла дикий вопль, и он просыпается. Склонившись над ним, стоит начальник гарнизона и шепчет:

— Тише, дурак, чего орешь? Людей разбудишь.

Тимка с минуту ничего не может понять, потом, вспомнив, где он находится, поспешно вскакивает с лавки.

— Тише–е–е! — шипит Петров. — Иди за мной да подбери папаху… Тоже казак!

Тимка идет за Петровым, стараясь ступать как можно тише.

— Закрой дверь и подойди ко мне, — сказал Петров, надписывая конверты.

Тимка нерешительно шагнул к столу.

— Ты как в сотню попал?

— Меня Хмель взял…

— Ты что — родня ему?

— Нет… чужой, — отвечает Тимка, краснея до ушей.

— А Григорий Шеремет как тебе доводится?

— Батька… убит еще в прошлом году.

— Убит? А вот мне почему–то думается, что он у полковника Дрофы.

Кровь отхлынула от лица Тимки. Он испуганно поглядел на Петрова и шагнул к окну. Блеснула мысль: «Не прыгнуть ли во двор?»

Петров подошел вплотную к Тимке.

— Ну, чего перепугался? Я и о брате твоем кое–что знаю. Да ты не бойся, мы с твоим братом — друзья.

Тимка недоверчиво покосился на него. Его сердце учащенно билось, в голове спутались все мысли. «Влип, — решил он, — знает, все знает, собака! Это он нарочно ласковым притворяется». — Тимка отступил на шаг и опять оглянулся на окно.

Петров засмеялся.

— Вот ты какой, брат… ого! Ты меня не бойся. Мы с тобой друзьями будем. — Он взял два письма и протянул одно из них Тимке.

— Возьми. Из кожи вылезь, а передай это как можно скорее полковнику Дрофе. Спрячь это письмо получше. А вот этот конверт положи за пазуху, и, если кто спросит, куда едешь, то покажи его и отвечай, что я послал тебя на Чернояровский хутор к председателю ревкома. Понял?

Тимка повеселел. Он вспомнил слышанное от казаков, что Петров был прежде офицером, и после того, как тот вручил ему письма, окончательно успокоился.

— Так точно, господин есаул, понял.

— Тс! Тише… Смотри, не попадись.

— Никак нет, не впервой.

— Ну, а если попадешься, то что ты с первым письмом сделаешь?

Тимка вспомнил наставления есаула Гая и, не задумываясь, ответил:

— Порву в клочки и проглочу, господин есаул.

— Молодец! Когда мы выгоним большевиков из станицы, я произведу тебя в урядники.

Тимка выскочил из кабинета и опрометью бросился во двор.

6

Топкие болота, большие и малые озера среди саженных зарослей, зыбучие трясины, покрытые зеленой травой — и камыш, камыш на десятки верст… Плавни. Кубанские плавни. Горе тому, кто, не зная тропок, доверится им. Попадет он в трясину, засосет его бурая вонючая грязь, и хриплый предсмертный крик его вспугнет лишь стаю осторожных уток.

Тимка стоит на верхушке степного кургана и с беспокойством смотрит на плавни. У его ног встревоженно шумит камыш. Аспидные и ослепительно белые цапли плавно кружатся над невидимыми озерами.

Тимка пронзительно свистнул, подождал немного и, сложив ладони рупором, закричал:

— Ого–го–го-го–о–о!

Ого–го–оо! — гулко раскатилось эхо, и снова все смолкло. Лишь цапли, встревоженные криком, недовольно вытянув длинные шеи, отлетели в сторону. Тимка пристально всмотрелся в камыш в надежде увидеть вынырнувший из желто–зеленых волн красный верх казачьей папахи. Но так и не дождавшись, сел устало на молодую ярко–зеленую траву.

Он не нашел утром никого на условленном месте и помчался в соседний хутор, но узнав, что полковник Дрофа в лагере, решил оставить коня на хуторе и идти на остров.

Тимка хорошо знает плавни. С детства он охотился в них с отцом и братом. Подождав еще немного, он отыскал знакомую прогалину и смело нырнул в камыши. Было уже далеко за полдень, когда Тимка, продрогнув от холодной воды, искусанный комарами, весь в грязи, добрался до лагеря полковника Дрофы.

На довольно большом острове ровными рядами были выкопаны длинные землянки. В них жила пехота. Кавалерия есаула Гая скрывалась по степным хуторам. Немного поодаль от землянок, ближе к центру острова, были устроены два подземных помещения. Одно для офицеров, другое, поменьше, для полковника Дрофы.

Тимка раздвинул последний слой прошлогоднего камыша и, дрожа от холода, вышел на остров.

В лагере отдыхали. Казаки группами и в одиночку развалились на бурках и шинелях, греясь на солнце.

На крыше офицерского домика стояли два тупорылых пулемета, возле них спали дежурные пулеметчики и прохаживался часовой.

Едва Тимка показался из камыша, как его заметили и окружили плотным кольцом.

Вопросы и возгласы сыпались градом. Толпа росла. Но истомленный усталостью, Тимка молча опустился на землю.

— Хлопцы, да он с карабином и при шашке, — раздался чей–то удивленный голос.

— Должно, насовсем к нам прибег. Видать, в станице что–то случилось.

Бесцеремонно растолкав толпу, к Тимке подошел дежурный по лагерю. Он снял с себя фляжку и подал Тимке. Тот жадно прильнул к ней губами, но сейчас же с отвращением выплюнул. Вокруг засмеялись.

— Что, крепкая?

— Ишь, скривился! Не по вкусу, что ль?

— Выпей немного, — посоветовал дежурный. — Ты совсем мокрый, заболеешь.

Тимка, проглотив несколько глотков самогонки, с трудом поднялся на ноги.

— Ну вот. А теперь ступай к полковнику, — сказал дежурный. — Вон она, его землянка.

Полковник полулежал на походной койке и что–то говорил стоявшему возле него офицеру. Тимка остановился у входа и вытянулся, приложив руку к папахе.

— Дозвольте доложить, господин полковник. Прибыл с пакетом от начальника гарнизона.

Офицер быстро обернулся и дружески улыбнулся. Тимка узнал в нем своего брата. Полковник встал и, подойдя к Тимке, взял письмо. Затем, узнав о том, кто такой посыльный, полковник похвалил:

— Молодец у вас брат, хорунжий; Молодец! — И, заметив, что на Тимке надеты карабин и шашка, удивленно спросил: — Это что ж, уж не совсем ли к нам пожаловал?

— Никак нет, господин полковник, а только я теперь боец второго взвода конной сотни гарнизона.

— А кто ж тебя в гарнизон принял? Петров?

— Никак нет, — Хмель.

— Хмель? — полковник посмотрел на Тимкиного брата.

Нет, каков, а? Мы только собирались завести в

конной сотне своего, надежного человека, а он уже тут как тут! Вот что, хорунжий, заготовьте приказ по отряду о производстве вашего брата в младшие урядники. Да дайте ему стакан самогона и что–нибудь горячее, а то у него зуб на зуб не попадает.

Обласканный полковником, Тимка вышел из землянки с сияющей физиономией. Придерживая шашку, он пошел к ожидавшей его группе одностаничников.

Тимку снова засыпали вопросами о том, что делается в станице, о родных и знакомых, о сотне Семена Хмеля — и он еле успевал отвечать. Лишь один молодой казак слушал молча, но когда Тимка упомянул о похвале полковника и производстве его в урядники, казак презрительно бросил:

— Негоже казаку шпынем быть!

Все смущенно умолкли. Тимка поднялся и стремительно пошел на обидчика, но его перехватил за пояс рыжеусый казак с лычками старшего урядника.

— Брось, Тимофей. Не связывайся… Давай лучше споем!..

Петь Тимка отказался и ушел в землянку.

К вечеру в лагерь вернулся с группой казаков Тимкин отец. Старый вахмистр, выслушав сына, долго молчал. Тимка не мог отгадать — доволен отец его поступком или нет. Он с затаенной тревогой посматривал то на седую голову отца, то на его грудь, увешанную крестами и медалями.

Наконец Григорий Шеремет заговорил:

— Служи им, сынку. Что ж робить… ежели треба… мо души им николы не продавай.

Только тогда заметил Тимка, что отец сильно пьян. Старый Шеремет говорил еще что–то о скором возвращении в станицу, но огорченный Тимка уже не слушал. Он лег на нары и притворился спящим.