Всей землей володеть - Олег Игоревич Яковлев

Кажется, труды не пропали даром. Слава Всевышнему, Русь стоит. Но вот из тумана выплывает лицо внучатого племянничка, Всеславушки, хищным огнём пылают его наглые очи, он закладывает пальцы и хриплым голосом говорит:

— Витебск[54] — раз. Усвятский волок[55] — два, Полотеск[56] — три. Меньск[57] — четыре. Се — моё! И то моё же!

И отделился, супостат. Собор в Полоцке отгрохал — Киевской Софии не уступит. И что с ним делать, с проклятым крамольником?!

Ярослав снова глухо застонал. Представился ему внезапно большой отрез фиолетового ромейского аксамита[58], на котором сверкали золотом гривастые львы и птицы в круглых медальонах.

Аксамит этот хочет он взять в руки, но едва успевает ухватиться, как неведомо откуда появляются Всеслав со своим покойным батюшкой Брячиславом (тоже был коромольник, здорово побил его Ярослав единожды на Судомири[59] под Плесковом!), жадными ручищами потянулись они к дорогой ткани, схватили, стали тянуть к себе. Ярослав в гневе рванул аксамит на себя, и... легко, будто пуховая, порвалась драгоценная ткань. И тут же подумалось: вовсе не ромейский аксамит это, это — сама земля Русская, его держава, кою он холил и лелеял без малого четыре десятка лет.

Старый князь встряхнулся, закрыл лицо руками, отогнал мрачные видения и стал думать о своём завещании.

Составленное заблаговременно, покоится оно под замком в ларце, и ни одна душа пока не ведает, что писано в нём. Но мозг старого Ярослава сверлит беспокойная мысль: «Вдруг не внемлют?! Нет, только бы не так! Только крови бы не пролили!.. Сыны, один на другого! Господи, не допусти! Не дай им сгубить друг дружку!.. Всеволод, любимец мой! Пойми, иначе я не мог! Стол великий — старшему в роду! Так заведено, раз и навсегда. Старшему, ибо таков завещанный мною вам ряд. Эх, Владимир, надежда моя! Зачем, Бог, отнял ты у меня первенца?! Видно, грешен аз! Изяслав — не то. Святослав? Да нет, тоже не то. Даже Всеволод не такой. А Вячеслав, Игорь — те и подавно... Господь милостив. Отнял у меня одного Владимира, зато подарил другого — крохотного внука — младенца».

Вдруг почудилось Ярославу: как раз этот младенчик, носящий имя умершего старшего сына, и есть будущее Руси, он — её надежда. Старый князь, сам не зная почему, но успокоился.

«Да, а ведь верно», — подумал он и с тяжёлым старческим вздохом откинул голову на обитую синим бархатом спинку кресла. Подоспевшие холопы[60] бережно подхватили князя под руки и повели в опочивальню.

* * *

В киевском великокняжеском дворце тишина и покой. Редкий челядин едва слышно проскользнёт через галерею с резными столпами и скроется в одном из тьмочисленных тёмных переходов, убогий монашек прошелестит долгой рясой, холопка прошмыгнёт в бабинец, оружный[61] ратник у дверей кашлянет, разглаживая усы.

Уныло, пустынно в горницах дворца. Разъехались кто куда княжьи сыновья, ускакали с поручениями в волости отроки[62]. В тоскливом, гнетущем душу одиночестве сидит в палате старый Ярослав, седая борода вьётся непослушными колечками, на поредевший лоб падает жидкая прядь некогда густых волос.

Топот детских шажков слышится за дверями, хрипловатый женский голос несётся вослед:

— Куда, княжич! Не мочно[63] туда.

Ярослав вымученно улыбается, встаёт с мягкого кресла и, тяжело ступая, сам открывает высокие двери.

Худощавый мальчик лет трёх, темноволосый, с большими чёрными глазами, смуглолицый, проворно хватает ручонками дедову ладонь. Долгая белая сряда[64] мальца, шитая из добротного сукна, перетянута узорчатым пояском, ноги обуты в короткие сапожки.

Они идут в палату, дед сажает внука к себе на колени.

— Почитай мне, — просит малыш. — Аль сказку скажи.

— Извини, княже великий, не доглядела, — просовывает голову в дверь холопка. — Забежал-от к тебе, без спросу.

— Ничего. Ты ступай, — отстраняет её рукой Ярослав. — Ну, чего ж тебе такое и порассказать, Святополче, обращается он к крохотному княжичу.

— Про храбров[65], дедо, молви, — просит ребёнок.

И Ярослав рассказывает, медленно, неторопливо; мальчик слушает, кося и посверкивая тёмными глазами.

А великий князь думает о своём. Святополк, младший сын Изяслава от польской княжны. Сейчас с горькой усмешкой вспоминает Ярослав, как ещё до свадьбы ругал сына за его похождения.

Впрочем, речи гневные отцовые Изяслава, как видно, не проняли. Собрал он в Турове на погляд красовитых девок и выбрал из их числа для себя несколько наложниц. Сведав о том, чем занимается и как живёт его сын, великий князь отправил в Польшу сватом новгородского боярина Остромира — прослышали на Руси о красоте и богатстве сестры князя Казимира, Гертруды. И вскоре новая хозяйка появилась в туровском Изяславовом терему — властная, нравная. С овдовевшим свёкром, правда, была ласкова, прикидывалась овечкой беззлобной, понимала: он покуда здесь, на Руси, — глава. Родила Гертруда мужу двоих ребятишек. Первенцу, Мстиславу, уже стукнуло нынче девять лет. Лихо управляется не по годам рослый Мстислав с конём, меток в стрельбе из лука, первенствует во всех забавах и проказах, кои творятся на княжьем дворе. Одно только плохо — порой овладевают юным княжичем внезапные приступы гнева. Один раз высек он в ярости плетью дворового пса, посмевшего его облаять, в другой — свернул шею пойманной в силок птичке. Тревожно становилось на душе у старого князя. Не натворил бы сей Изяславов сын, как вырастет, больших бед.

Обоих чад Изяславовых Ярослав поначалу почему-то недолюбливал. Может, потому, что ратился в молодые годы с Гертрудиными отцом и дедом.

Святополк, во святом крещении Михаил, — странное дело — совсем не походил ни на мать, ни на отца, ни на старшего брата.

«Моя бабка — греческая царевна Феофано[66]! Племянница самого базилевса Иоанна Цимисхия! — вздёргивая вверх голову, с гордостью поясняла Гертруда. — Смуглая была, и волос чёрный! В неё ребёнок!»

Она показывала Ярославу красочную миниатюру с изображением смуглолицей женщины в королевском венце и в нарядном багряном платье.

Как причудливо передаются черты через поколения! Во всём, кажется, повторяет крохотный княжич прабабку свою. Что-то необъяснимое даже, неуловимое, такое, что и не передать словами, скользит в каждой чёрточке его детского личика.

Ярослав усмехался в усы и рассказывал о былинном богатыре Добрыне, о том, как победил он в бою семиглавое чудовище-змия.

Низко поклонившись князю, в палату впорхнула молодая Гертруда. Вопросила, нет ли грамот от посланного на полюдье в Пинск Изяслава. Ярослав придирчиво,