10-я симфония - Йозеф Гелинек

Увидев Даниэля, человек за стойкой улыбнулся.

— А я уже без вас соскучился!

— Вот я и пришел. Только не протыкайте булочку, чтобы горчица с кетчупом не вытекала.

Даниэлю показалось, что в глазах продавца мелькнула неприязнь, словно своим замечанием он поставил под сомнение его компетентность.

— Вы музыкант, верно?

— Я музыковед. А почему вы об этом спрашиваете?

— Дело в том, что я часто вижу, как вы входите и выходите из этого здания. Держите ваш хот-дог.

Скучающий продавец попытался втянуть Даниэля в задушевную беседу, как это часто бывает с таксистами, которые в данный момент никуда не торопятся.

— Но вы умеете на чем-нибудь играть, хоть немного?

— Я играю на пианино, но не слишком хорошо. Мы, музыковеды, занимаемся наукой. Изучаем партитуры и все такое.

— Я понимаю. Мой сын здорово играет на гитаре, смотришь на него — и сердце радуется. Но я его не слишком поощряю, потому что музыканты бедны как церковные крысы.

— Если он играет очень хорошо, то нет. Вот музыковедам живется несладко, за это могу поручиться.

— А кому живется сладко? Только тем, кто выиграл кучу денег…

— Я в азартные игры не играю. Чтобы не испытывать нужды в деньгах, надо ограбить банк. Или найти очень ценную партитуру, если тебе крупно повезет. Да, если найти неизданную рукопись, тоже можно раскрутиться.

Взгляд, брошенный на него продавцом хот-догов, был веселым, даже заговорщицким, но вместе с тем не лишенным жадности.

— О какой сумме идет речь?

— Об огромной. За партитуру Девятой симфонии Бетховена… Вы знаете, о чем я говорю?

Его собеседник начал напевать, довольно чисто:

— Та-та, та-та, та-та, та-та… похоже, это «Ода к радости».

— Верно. Но «Ода к радости» — только одна часть. А за всю симфонию, за рукопись в пятьдесят с лишним страниц, на аукционе в Лондоне два года назад выложили два миллиона сто тридцать три тысячи фунтов стерлингов, то есть больше трех миллионов евро.

— Обалдеть! — воскликнул продавец, который явно думал о куда более скромной сумме.

— И эта партитура написана даже не рукой Бетховена. Там много его пометок, но это просто копия, сделанная переписчиком.

— Кто может выложить такую кучу денег за клочок бумаги? Какой-нибудь музей или кто?

— Нет, частный коллекционер, которого к тому же не было в зале. Он торговался по телефону. Такое часто бывает.

— Теперь вы знаете, что делать. Найдите такую партитуру — и дело в шляпе. А когда найдете, не забудьте своего приятеля Антонио. Да, я не представился: Антонио Пеньялвер к вашим услугам.

Даниэль протянул руку, уже перепачканную кетчупом. Жест получился не слишком вежливым, так как чистым оказался один мизинец. К тому же у него во рту осталась половина сосиски.

— Муня жовут… чав-чав…

— Ради бога, ешьте спокойно. Вам только не хватало подавиться.

Но прежде чем Даниэль проглотил образовавшийся у него во рту ком, прошло не меньше минуты. В предвкушении концерта у него разыгрался аппетит.

— Я хотел сказать, меня зовут Даниэль Паниагуа.

Продавец, с головой погрузившийся в финансовые расчеты, казался немного ошалевшим.

— Три миллиона евро! Ничего себе! Я тут же вышвырнул бы на свалку свою тачку, на которой езжу на Серро-де-Гарабитас.

— Но три миллиона заплатили за уже известную партитуру. Теперь представьте себе, что найденная партитура никому не известна. Это то же самое, что обнаружить новую картину Пикассо.

— Я чувствую, что она где-то рядом.

— Представьте себе, например, что найдена последняя симфония Бетховена. Десятая. Написанная рукой Бетховена. Гениальная музыка, которой раньше никто не слышал, потому что она никогда не исполнялась.

— Раз плюнуть. Судя по тому, что вы мне рассказали, она потянет на шесть миллионов евро.

— А может, и на тридцать. Кто знает? Вы не читали недавно в газетах, что за картину Климта заплатили сто тридцать пять миллионов долларов? А Климт, конечно, великий художник, но не Гойя и не Веласкес.

— Я не знаю никакого Климта. Если вы, конечно, не имели в виду Клинта Иствуда.

— Я вот что хочу сказать: Девятая симфония Бетховена считается одним из величайших шедевров, как «Гамлет» Шекспира или «Дон Кихот» Сервантеса. А так как мастерство Бетховена росло от симфонии к симфонии, по музыкальной ценности Десятая могла бы превзойти свою младшую сестру.

— А есть хоть какой-нибудь намек на то, где она может быть? Я это говорю, потому что мой шурин работает таксистом, он отвезет вас куда угодно.

— Никто не знает даже, существует ли она вообще.

Человек за прилавком глубоко задумался. Было заметно, что он чем-то озабочен. Возможно, на языке у него вертелся вопрос, который он не решался задать. То ли потому, что вопрос казался глупым, то ли из опасения обнаружить слишком слабое знакомство с темой.

— А если эту симфонию найдут и окажется, что это…

— Фальшивка?

— Нет, не фальшивка. А просто дерьмо.

— С чего вы это взяли?

— Говорят, Бетховен был глухим. Откуда он мог знать, как звучит его музыка?

— Дело в том, что Бетховен не был глухим от рождения, он оглох, а это не одно и то же. К тому же он оглох не сразу, а постепенно.

— Хорошо, но под конец он стал глухим как пень. Разве нет? Поймите, для простого человека глухой музыкант — это так же смешно, как слепой художник.

— Вам будет еще смешнее, если я скажу, что некоторые специалисты утверждают, что, оглохнув, он стал сочинять еще лучше.

— Вы шутите? Хотите еще хот-дог?

— Спасибо, нет. Скоро я буду на концерте, который связан как раз с этой темой. Уверен, что потом состоится банкет. Поэтому я предпочел бы воздержаться.

— Не понимаю, зачем глухому сочинять музыку. Мало того, мне это кажется безнравственным.

— А если глубокое своеобразие последних работ Бетховена объясняется именно тем, что он не мог слышать? Когда слушаешь музыку других композиторов, эта музыка, пусть на подсознательном уровне, влияет на тебя, определяя твою манеру сочинять. Хотя здесь речь не идет о плагиате. Но если ты не можешь ее слышать, то все идеи неизбежно рождаются в твоей голове, и только в ней.

— Желаю вам удачи. Постарайтесь найти эту симфонию.

К ним направлялась группа школьников, и человек за прилавком, почувствовав, что запахло прибылью, закончил разговор.

Пожав ему руку на прощание, Даниэль освободил место для новых клиентов.

Прежде чем пуститься в путь, он убедился, что приглашение, которое вручил ему Дуран, при нем, и некоторое время его разглядывал. Он вспомнил знаменитые музыкальные скандалы, парижскую премьеру «Весны священной» Стравинского, когда между сторонниками и противниками балета разгорелась рукопашная. Или премьеру «Травиаты» в Венеции: где публика разразилась хохотом, когда дородная, пышущая здоровьем певица запела: «Чахотка убивает меня, пройдет несколько часов, и меня не станет».

То были конкретные произведения. Теперь же баталия могла возникнуть из-за симфонии, которой, скорее всего, и не существовало.

Глава 6

А в это время неподалеку, в роскошном номере гостиницы «Палас», где проживала Софи Лучани, дочь Рональда Томаса, телефон звонил не переставая, однако никто и не думал брать трубку. Наконец дверь ванной распахнулась и появилась привлекательная женщина лет тридцати, с мокрыми волосами, завернутая в большое полотенце с монограммой гостиницы. Она подняла трубку, испачкав ее пеной.

— Да?

— Ты где пропадаешь? — спросила княгиня Бонапарт. — Я уже десять минут тебе названиваю.

— Я была в ванной. А телефона не слышала потому, что, как тебе известно, я не расстаюсь с айподом.

— А это не опасно, дорогая? В конечном счете это электрический прибор. Если он вдруг свалится в воду, нас это огорчит, Софи.

— Прежде всего это огорчит меня, тебе не кажется? Но вам с Луи Пьером волноваться не стоит, айпод работает от крошечной батарейки. Если он и упадет, единственным, кто сварится всмятку, будет Лучио Далла, потому что там записаны почти все его диски. Что-нибудь случилось?

— Луи Пьер не слишком хорошо себя чувствует. Ты очень хочешь, чтобы мы пошли с тобой на концерт?

— Отнюдь. Я могу позвонить Оливеру и сказать, что пойду с ним. А что с твоим мужем?

— Он говорит, что ему плохо после вчерашнего ужина. Но я думаю, что несварение вызвала у него дама, после доклада задававшая ему наглые вопросы.

— Хочешь, я тоже останусь?

— Нет, Софи, какая глупость. Это концерт твоего отца. Он может обидеться, если ты не придешь. Иди спокойно, наслаждайся Бетховеном, а завтра поговорим.

Женщина положила трубку, встала, чтобы взять сумку со столика у камина, и, наступив на полотенце, в которое была завернута, осталась совершенно голой. Она бросила тревожный взгляд на окно, но, убедившись, что занавески плотно задернуты, успокоилась и не стала поднимать полотенце с пола. Порывшись в сумке, она вытащила оттуда два предмета: мобильный телефон последнего поколения и странное деревянное колесико, составленное из двух концентрических окружностей с нанесенными на них буквами и цифрами. Повозившись несколько секунд с колесиками, которые могли крутиться в двух направлениях, она отправила сообщение на один из номеров, занесенных в память телефона: