Звук натянутой струны. Артист театра «Красный факел» Владимир Лемешонок на сцене и за кулисами - Яна Колесинская

В 1964 году Марина Рубина получила от газеты «Советская Сибирь» двухкомнатные полногабаритные хоромы в сталинском доме на улице Свердлова. С тех пор у них стала собираться творческая интеллигенция, тяготеющая к культурным дискуссиям. Не пирогами привлекала Марина Ильинична в дом, она не любила готовить, ее фирменным блюдом было яйцо под майонезом. Гораздо важнее был дух свободы. Ирония Судьбы заключалась в том, что дом располагался напротив обкома партии (ныне картинная галерея), окна выходили аккурат на герб СССР – лепнину над парадным подъездом здания (сохранившуюся до сих пор). Но звукоизоляция была идеальная, а стукачей среди друзей не наблюдалось.

Творческие личности группировались вокруг нее, тянулись к ней, нуждались в ней, затевали обсуждения, доверяли замыслы, советовались о воплощениях, хотя заранее знали, что вежливых комплиментов не дождутся. Прошла половина века, а легендарный киновед Роза Литвиненко до сих пор вспоминает, кто помог ее становлению в профессии на заре знаменитой телепередачи «Кино и зритель».

Мысли вслух от Розы Литвиненко

– Я только начинала свою работу на ГТРК и жутко комплексовала, нервничала, сомневалась. Мнение маститой коллеги было очень важно. Марина Ильинична пригласила меня на чай, и мы долго общались у нее на кухне. Она говорила с таким почтением, с интересом и пониманием дела, что я поверить не могла – и не могла не поверить. Лил дождь, кипел чайник, за окном темнело, в своих рассуждениях об искусстве мы и не заметили, как детское время вышло. Часа в три ночи я спохватилась, ведь у меня маленькая Настя с бабушкой! Поэтому я не могла остаться до утра. В общем, я вскочила, напялила резиновые сапоги и умчалась. И была под таким впечатлением от встречи, что не заметила, как пронеслась в чужой обуви по лужам пять кварталов до дома. А утром раздался звонок: «Розочка, как вам удалось влезть в мои сапоги? Я надела ваши и утонула в них – они на три размера больше!»

Август 2016 г.

Марина Рубина. Фото из семейного архива.

Многие знаменитости знали крепкое рукопожатие Марины Рубиной. Андрей Вознесенский, в 1959 году приехав в Академгородок, лично вручил ей свою первую поэму «Мастера». Она, рискуя спокойствием, опубликовала опус, с которого началась слава молодого поэта. Для нее было важно оценить и поддержать талант, событие, явление. Отстаивала на редколлегии «Советской Сибири» напечатание, например, всего-навсего скромной заметки о выходе в Москве альбома опального н-ского художника Николая Грицюка. Другой художник, весьма почитаемый Василий Титков, наоборот, был на нее обозлен. Глава обкома Федор Горячев вызвал ее на ковер и устроил разнос: «На вас пожаловался мэтр живописи! Вы написали рецензию на его выставку с критическими замечаниями! Вы противопоставили его молодым художникам!». Автор вел себя вежливо, но независимо, на попятную не шел.

Эта независимость, рожденная убеждением жить по правде, не раз откликнулась ей большими неприятностями. Увольняли за своеволие, рассылали указания никуда не принимать. В конце 70-х удалось устроиться завлитом в оперный театр (НГАТОиБ), и в 1979 году (в соавторстве с коллегой Инной Вершининой) вышла книга «Новосибирский академический». Это было первое исследование крупнейшего музыкального театра Сибири. Но не всем сестрам досталось по серьгам, и добрые люди передали слова уважаемой балерины: «Если я увижу ее, то дам по морде». Но не увидела, так как их пути разошлись. В редакции замену ей так и не нашли, и позвали назад. К середине жизни Марина Ильинична нажила себе столько же врагов, сколько и друзей. В театрах на неё обижались за то, что мало хвалила, боялись, потому что неудачи подвергались пристальному разбору, но уважали и цитировали точное и емкое слово

Марина Рубина вовсе не была несгибаемым борцом за правое дело в советском смысле этого слова, диссидентом, идущим наперекор власти. В ее ранней юности случился роман с европейским дипломатом, который настойчиво звал замуж, но она и мысли не могла допустить, чтобы покинуть страну. Она была просто порядочным человеком, не способным врать и умеющим вести себя достойно. Производила впечатление сильной, решительной, волевой личности, и только близкие знали, насколько она ранима и беззащитна.

Она сомневалась и мучилась, обдумывала каждое свое слово, прежде чем высказаться о том, что старейший театр Сибири перестает быть «Сибирским МХАТом», теряет свой уровень. Что главреж «Красного факела» Константин Чернядев – человек творческий, но не лидер. Чернядев психанул, явился в обком и бросил заявление об уходе. Уговорили остаться, и в общей сложности он возглавлял «Красный факел» целое десятилетие, вплоть до 1971 года. В конце своей деятельности в Новосибирске Константин Савич сделал великое дело – стал главным Педагогом ее сына…

Педагогом, который развивал потребность в самостоятельном мышлении. А заложила эту черту в будущем артисте, передала ему по наследству мама.

Из архива. Про проклятые вопросы

«Она учила думать. Не обольщаться, не принимать за истину „ложь по мысли и ложь по исполнению“, как говорили старые критики. Никогда не забывать о смысловых планах спектакля. Не стесняться вопроса – зачем это поставлено? во имя чего? В ее статьях ответ всегда был, потому что была точка схода, куда устремлялась мысль», – писала театровед Валерия Лендова в аннотации к сборнику «Театральный роман».

Решив сплотить вокруг себя круг мыслящих людей, Марина Рубина и Валерия Лендова основали газету «Новосибирская сцена» (впоследствии «Авансцена»). Это была первая, единственная и последняя в городе газета, которая периодически (правда, всего раз в год) давала аналитическую картину театрального сезона новосибирских театров. Они же создали и вели секцию театральных критиков при Новосибирском отделении ВТО (ныне СТД РФ), учредившем театральную премию «Парадиз» – единственную премию в Новосибирске, которая объединяла все профессиональные театры города. Жюри «Парадиза» работало под их началом. Новая плеяда театральных критиков оперилась и вошла в профессию с их помощью.

Марина Ильинична рассказывала младшим коллегам, что история театра не пишется одной светлой краской. Судьба художника всегда противоречива и чаще горька, чем безмятежна. Театр нельзя ругать – с ним нужно спорить, и быть при этом всегда доказательной. «Профессия критика не может быть до конца объективной. Но честной – может быть!» – подчеркивала Марина Рубина. Ее внук Евгений Лемешонок подтверждает: «Бабушкин талант был глубок. При всем своем жестком характере она была справедливой. Потому что не понаслышке знала, что на сцене все дается трудом и потом».

Лучше всего цену и меру этой честности испытали на себе муж и сын. Жена и мать актера, Марина Ильинична опасалась, как бы ее не уличили в излишней лояльности к театру, в попытке использовать свое положение для привилегий своим мужчинам. Даже вне работы она никаких привилегий не давала. Иногда им казалось, что они стоят перед ней по стойке смирно.

Монолог главного героя. Про ссоры и упреки

– Моя мама никогда не пела дифирамбов актеру Евгению Лемешонку. На этой почве у них возникали конфликты. В начале моей карьеры она и меня не принимала всерьез. Часто приходилось в этом убеждаться. Председатель областного художественного совета (был такой серьезнейший орган) Николай Чернов, человек тоже порядочный и честный, после обсуждения спектакля «Гнездо глухаря» выразился кратко: «Марина Ильинична, если бы мне было что сказать о вашем сыне, я бы сказал». Мама передала мне эти слова. Не промолчала, не пощадила меня. Знала, что я буду беситься и мучиться, но скрывать не стала. Не щадила меня и тогда, когда выходили критические замечания в мой адрес. Валерия Лендова, имевшая большой авторитет театрального критика, достаточно резко высказалась об одной из моих ранних ролей, а претензии я предъявил матери. «Она не лучше критик, чем я артист!» – выкрикнул я, совершенно не владея собой, и мама так на меня посмотрела… Столько жалости и презрения к этому ничтожеству было в ее глазах… Ничего не сказала, только посмотрела на меня, покачала головой – и отвернулась.

Она была атипичной матерью… Могла сказать: «Какой же ты у меня некрасивый». Потом ей стало возвращаться сторицей. Я, выросший в атмосфере родительских скандалов, обрушивал на нее упреки, претензии, требования… Кричал, обличал, доводил до слез. Сейчас понимаю, что нельзя было этого делать, напрасно я обижал ее, но тогда считал, что она сама взрастила во мне эту беспощадность, – и к себе, и к другим.

Февраль 2016 г.