Лошади в океане - Борис Слуцкий

Ножи

Пластающий, полосующийуже суетился нож.Вопрос, всех интересующий,решить   он был очень гож.

Решения сразу найдутся,пройдутся легко рубежи,когда ножи сойдутся,когда разойдутся ножи.

Уже надоело меритьвсем по семь рази всё хотелось отрезатьхотя бы один раз.

Раз! Но чтоб по живомуи чтобы — твердой рукой.К решению ножевомусклонялся род людской.

И вспомнили: даже в библиисредь прочих иных идейи резали, и били, иуничтожали людей.

И без большого усилияучености столпынарекли насилиеповитухой судьбы.

Как только обоснование,формулировку нашли —вырезали до основания,дотла сожгли.

Лопаты

На рассвете с утра пораньшеПо сигналу пустеют нары.Потолкавшись возле параши,На работу идут коммунары.

Основатели этой державы.Революции слава и совесть —На работу!С лопатою ржавой.Ничего! Им лопата не новость.

Землекопами некогда были.А потом — комиссарами стали.А потом их сюда посадилиИ лопаты корявые дали.

Преобразовавшие землюСноваТычутЛопатойВ планетуИ довольны, что вылезла зелень,Знаменуя полярное лето.

Названия и переименования

Все парки культуры и отдыхабыли имени Горького,хотя он был известенне тем, что плясал и пел,а тем, что видел в жизнинемало плохого и горькогои вместе со всем народомборолся или терпел.

А все каналы именибыли товарища Сталина,и в этом смысле лучшегоназванья не сыскать,поскольку именно Сталинымзадача была поставлена,чтоб всю нашу старую землюканалами перекопать.

Фамилии прочих гениеввстречались тоже, но редко.Метро — Кагановича именембыло наречено.То пушкинская, то чеховская,то даже толстовская метка,то школу, то улицу метили,то площадь, а то — кино.

А переименование —падение знаменовало.Недостоверное имяшкола носить не могла.С грохотом, равным грохотугорного, что ли, обвала,обрушивалась табличкас уличного угла.

Имя падало с грохотоми забывалось не скоро,хотя позабыть немедляобязывал нас закон.Оно звучало в памяти,как эхо давнего спора,и кто его знает, конченили не кончен он?

Рука

Студенты жили в комнате, похожейНа блин,   но именуемой «Луной».А в это время, словно дрожь по коже,По городу ходил тридцать седьмой.

В кино ходили, лекции записывалиИ наслаждались бытом и трудом,А рядышком имущество описывалиИ поздней ночью вламывались в дом.

Я изучал древнейшие истории,Столетия меча или огняИ наблюдал события, которыеШли, словно дрожь по коже, вдоль меня.

«Луна» спала. Все девять черных коек,Стоявших по окружности стены.Все девять коек, у одной из коихДела и миги были сочтены.

И вот вошел Доценко — комендант,А за Доценко — двое неизвестных.Вот этих самых — малых честных —Мы поняли немедля по мордам.

Свет не зажгли. Светили фонарем.Фонариком ручным, довольно бледным.Всем девяти светили в лица, бедным.Я спал на третьей, слева от дверей,А на четвертой слева — англичанин.Студент, известный вежливым молчаньемИ — нацией. Не русский, не еврей,Не белорус. Единственный британец.Мы были все уверены — за ним.

И вот фонарик совершил свой танец,И вот мы услыхали: «Гражданин».Но больше мне запомнилась — рука.На спинку койки ею опиралсяТот, что над англичанином старался.

От мышц натренированных крепка,Бессовестная, круглая и белая.Как лунный луч на той руке играл,Пока по койкам мы лежали, бедные,И англичанин вещи собирал.

Идеалисты в тундре

Философов высылалиВагонами, эшелонами,А после их поселялиМежду лесами зелеными,А после ими чернилиТундру — белы снега,А после их заметалаТундра, а также — пурга.

Философы — идеалисты:Туберкулез, пенсне, —Но как перспективы мглисты,Не различишь, как во сне.Томисты, гегельянцы,Платоники и т. д.,А рядом — преторианцыС наганами и тэтэ.

Былая жизнь, как чарка,Выпитая до дна,А рядом — вышка, овчарка.А смерть — у всех одна.Приготовлением к гибелиЖизнь   кто-то из них назвал.Эту мысль не выбилиИз них   барак и подвал.

Не выбили — подтвердили:Назвавший был не дурак.Философы осветилиГустой заполярный мрак.Они были мыслью тундры.От голоданья легки,Величественные, как туры,Небритые, как босяки,Торжественные, как монахи,Плоские, как блины,Но триумфальны, как аркиВ Париже   до войны.

Прозаики

Артему Веселому,

Исааку Бабелю,

Ивану Катаеву,

Александру Лебеденко

Когда русская проза пошла в лагеря —В землекопы,А кто половчей — в лекаря,В дровосеки, а кто потолковей — в актеры,В парикмахерыИли в шоферы, —Вы немедля забыли свое ремесло:Прозой разве утешишься в горе?Словно утлые щепки,Вас влекло и несло,Вас качало поэзии море.

По утрам, до поверки, смирны и тихи,Вы на нарах слагали стихи.От бескормиц, как палки, тощи и сухи,Вы на марше творили стихи.Из любой чепухиВы лепили стихи.

Весь барак, как дурак, бормотал, подбиралРифму к рифме и строчку к строке.То начальство стихом до костей пробирал,То стремился излиться в тоске.

Ямб рождался из мерного боя лопат,Словно уголь он в шахтах копался,Точно так же на фронте из шага солдатОн рождался и в строфы слагался.

А хорей вам за пайку заказывал вор,Чтобы песня была потягучей,Чтобы длинной была, как ночной разговор,Как Печора и Лена — текучей.

А  поэты вам в этом помочь не могли,Потому что поэты до шахт не дошли.

Размол кладбища

Главным образом ангелы, нотакже Музы и очень давно,давности девяностолетней,толстощекий Амур малолетний,итальянцем изящно изваянныйи теперь в кучу общую сваленный.Этот мрамор валили с утра.Завалили поверхность дворавсю, от номера первой — квартирыдо угла, где смердели сортиры.Странно выглядит вечность,когда так ее изваляет беда.

Это кладбище лютеранское,петербургское, ленинградскоевырвали из родимого лона,нагрузили пол-эшелона,привезли как-то утром в наш двор,где оно и лежало с тех пор.

Странно выглядит вечность вообще.Но когда эта вечность вотще,если выдрана с корнем, разрушенаи на пыльные лужи обрушена, —жалко вечности, как старика,побирающегося из-за куска.

Этот мрамор в ночах голубел,но не выдержал и заробел,и его, на заре розовеющегои старинной поэзией веющего,матерьял его и ореолпредназначили ныне в размол.

Этих ангелов нежную плотьжернова будут долго молоть.Эти важные грустные плитыбудут в мелкую крошку разбиты.Будет гром, будет рев, будет пыль:долго мелют забытую быль.

Миновало полвека уже.На зубах эта пыль, на душе.Ангела подхватив под крыло,грузовик волочил тяжело.Сыпал белым по белому снег.Заметал — всех.Заваливал — всех.

Сороковой год