Над Курой, в теплых лесах - Акрам Айлисли

Аршад сунул деньги в карман. Проворно сгреб косточки, забросил подальше, взял землицы, присыпал то место, где Кадыр вылил водку, чтоб и духу не было, потом поглядел ему вслед и плюнул изо всей силы. Но Кадыр был уже далеко. Он стоял в чайхане среди болельщиков, толпившихся возле нардов. Кости были уже у него в руке - отнял. Он встряхивал костями, вызывающе поглядывая вокруг.

- Ну, кто со мной?

Двое, которым он не дал доиграть, обиженно поглядывали на него. Болельщики, кольцом окружившие стол, тоже смотрели на Кадыра. И чайханщик, пожилой, солидный человек в чесучовом пиджаке и дорогой турецкой папахе, стоявший поодаль у самоваров, тоже, не отрываясь, глядел на него.

- Ну, кто играет?

Большинство из тех, кто толпился сейчас в чайхане, были совсем еще ребятишки, подростки, щуплые, бледные, все какие-то одинаковые. Один только был приметный: ростом не ниже Кадыра, а в плечах, пожалуй, и попросторней. Он и глядел-то не как другие, спокойно, внимательно глядел, словно прикидывал, правда ли, что он так опасен, этот человек: открыл дверь, и вся чайхана присмирела.

Наконец один из сидевших за доской подал голос:

- Садись, сыграем.

Кадыр сел против него, спросил:

- На что играть будем?

- А на что хочешь!

Кадыр повернулся, оглядел чайхану, взгляд его задержался на роскошной папахе чайханщика.

- Вот, на папаху Гейбуллы!

- Дурака валяешь! Я думал, ты правда сыграть хочешь!.. - и парень поднялся из-за доски, обиженно кривя губы.

Кадыр снова встряхнул костяшки.

- Ну? На папаху Гейбуллы! Кто сыграет?

Все молча глядели на Гейбуллу. Чайханщик сделал вид, будто не слышит. Рослый парень, тот, что внимательно следил за Кадыром, подошел и сел против него.

- Я играю. Только уговор: кто проиграет...

- Кто проиграет, берет папаху и вот туда!.. - Кадыр кивнул на корзину с мусором, стоявшую на улице под окном. - А выигрываешь, хохочи в свое удовольствие. Идет?

- Идет!

И пошла игра, такая игра, что за всю историю нардов не было, наверно, такой игры. Кадыр проиграл, быстро проиграл, ну еще бы - шесть лет не брал в руки костей. Он встал, подошел к чайханщику - тот все еще храбрился, притворялся, что ничего не слышал, - ни секунды не раздумывая, сорвал со старика папаху и швырнул ее прямо в мусор.

Но никто не смеялся, никто даже не улыбнулся, и самое странное, что чайханщик-то вроде ничего не заметил. Пошел, взял папаху, встряхнул, надел на голову и спокойно, совершенно спокойно взглянул на Кадыра.

- А ты, между прочим, все такой же: как был дурак, так и остался.

- Зато ты, я смотрю, другой стал. Честь свою дешево стал ценить. Кадыр кивнул на папаху. Потом обернулся, взглядом отыскивая тех, кого и раньше не раз здесь встречал.

- Вы здесь переменились. И ты переменился. И ты... И ты... Все переменились. Только все равно: как были гады, так и остались! Черви, улитки, твари ползучие!

А потом Кадыр, пьяный, шел по улице. Здесь был центр деревни: библиотека, правление, медпункт. В библиотеке и в медпункте двери успели запереть - увидели еще издали. Кадыр двинулся к правлению. В конторе сидел один учетчик, что-то писал, склонившись над бумагами. Когда Кадыр вошел, учетчик мельком взглянул на него и снова опустил голову,

- Приехал? - спросил он, не отрывая глаз от бумаг.

- Приехал.

- Ну, здравствуй, раз приехал. Садись, рассказывай, где побывал, что повидал.

Только теперь, после этих слов, он оторвал взгляд от ведомостей, но Кадыра в конторе уже не было. От конторы шел большой коридор, справа сельсовет, слева - почта, обе двери оказались запертыми, Кадыр саданул ногой в одну, потом в другую и повернул обратно, в контору. Прошелся по комнате, постоял у окна, потом подошел к человеку, сидевшему за столом, - тот молчал, равнодушный ко всему на свете, прямо король равнодушия.

- Слушай, Мисир! Ты ведь вроде раньше закладывал?

- А при чем тут закладывал, не закладывал?.. Выпить хочется, так и скажи, чего крутить-то...

- Хочется, Мисир! Есть у тебя?

- Нет. - Король равнодушия счел возможным снова поднять голову. - И в кармане ни гроша. Если бы деньги, можно было бы это устроить...

Кадыр сунул руку в карман.

- Деньги у меня есть. Устрой, Мисир!

Самый равнодушный человек на свете поднялся из-за стола и не спеша направился к окну.

- Эй, парень, иди-ка сюда! - крикнул он мальчишке, стоявшему возле запертой библиотеки с книгой в руках.

Мальчик подбежал. Кадыр вынул все деньги, какие нашел в кармане, положил на стол.

- А сколько она стоит? - спросил он.

Мисир не смог удержать усмешки.

- Вот это да! Старый осел, а на мельницу дорогу спрашивает!

Он отсчитал из Кадыровых денег сколько надо, потом добавил еще рубль.

- Ну-ка, сынок, беги к Аршаду. Возьмешь два поллитра, а рублевку эту себе в карман положишь. Книжку ты здесь оставь, вернешься, возьмешь. И давай побыстрей: одна нога здесь, другая там!..

Потом было совсем поздно, темно и по темной дороге, шатаясь из стороны в сторону, брел Кадыр... Откуда-то вынырнул Касум.

- Куда ж ты пропал, чтоб тебя! - ворчал он, светя Кадыру в лицо фонариком. - Всю деревню обегал, а ты как сквозь землю провалился! А набрался-то как! Где пил, а?! Не мог потерпеть часок?! Ведь договорились. Жена и нажарила, и напарила, и долму, и плов! Думал, посидим по-человечески, сколько лет вместе за столом не сидели. А ты вон - глядеть противно! Ну, чего теперь делать? Теперь уж лучше иди спать. Тогда завтра днем давай, завтра я как раз выходной.

- Ты, Касум, иди... - с трудом промямлил Кадыр. - Иди, понял? Ешь свою долму. Да спрячь ты этот чертов фонарь, чего в глаза тычешь!

Касум опустил фонарь.

- Значит, не пришла?

- Пришла, не пришла, тебя не касается... Ты иди..., долму ешь!..

- А ты куда?

- Я? Я знаю, куда я... Тебя не касается, понял?

Касум знал, что Кадыр идет к отцу Салтанат, но очень уж ему не хотелось, чтоб друг заявлялся к тестю в таком виде. Он попытался было уговорить Кадыра, увести его, уложить, но не тут-то было.

- Знаю я, куда тебя тянет, - проворчал Касум. - Иди, черт с тобой, только ты, вот что, не дури там! Бить при отце не вздумай, старик-то совсем плох, полгода как не встает.

5

Потом Кадыр стоял перед постелью больного старика.

- Отец! Это я, Кадыр, приехал! Зять твой! Узнаешь, а?

Кадыр изо всей силы бил себя в грудь, с хрипом вышибая из себя каждое слово.

- Что, не рад?! Или сил нету радоваться. А может, ты помираешь?! Не помирай, отец! Не помирай! Пусть они дохнут! Их вон сколько!

А старик был рад ему, господи, как он был рад! Глаза у него блестели. Он пытался обнять Кадыра, тянул к нему дрожащие руки.

Кадыр опустился на колени, старик обхватил его голову, заплакал.

Кадыр понял, что и он сейчас зарыдает, отвел глаза, встал, взглянул на Салтанат, комочком сжавшуюся в углу.

- А мать-то где ж? - спросил он ее.

- Нету ее больше, сынок, - ответил старик, а Салтанат всхлипнула в своем углу и тут же испуганно притихла.

Помолчали - то ли в память покойной, то ли потому, что не было слов... Трудно было нарушить эту тишину, но и не нарушить ее было невозможно.

- Ладно, отец, ты уж прости, а дочку я твою заберу!

- Забирай, сынок, забирай! - сразу оживился старик. - Разве я что!.. Твоя жена, в твоем доме и жить! Я ей, глупенькой, толковал, толковал: иди, мол, дочка, в такую поздноту дома быть положено. - Он говорил совсем другим, почти что бодрым голосом. - Бери ее, сынок, бери, родной, и дай вам бог!.. А я что, я не сегодня завтра отойду. И то уж одной ногой в могиле. А как у вас на лад пойдет, мне и помирать легче...

Старик уронил голову на подушку. Теперь он лежал, спокойно глядя в потолок: боже мой, сколько света может уместиться в двух маленьких подслеповатых глазах!.. Потом снова приподнялся на локте.

- Ты чего расселась? - сказал старик, и так он это сказал, что Салтанат сразу вскочила и покорно направилась к двери. Она ждала, а Кадыр все не мог оторваться, не мог уйти от света этих сияющих маленьких глаз - старик словно все еще что-то говорил ему. И долго так было, и вроде все уже было сказано, и только одно слово осталось, и это последнее слово старик крикнул вдогонку, когда Кадыр был уже в дверях:

- Сынок! Ты отравы-то этой поменьше пей!.. А!.. Поменьше, сынок, поменьше!..

А потом он увидел деревню, освещенную чистой, свежей луной. И под этой чистой свежей луной впереди него шла Салтанат. Шла молча, скрестив на груди руки, сжавшись под огромным платком. И Кадыр был бесконечно благодарен этой женщине, молча шедшей впереди него по этой залитой лунным светом улице, благодарен за то, что идет впереди него, за то, что она человек, что не стала поносить его при отце. "Умница, Салтанат, умница, что встала, что сама пошла, что не стала срамить перед отцом..."

На улицах было пусто, в окнах горел свет. Возле правления на высоком столбе играло радио, и то, что оно там играло, не имело ни малейшего отношения ни к этой деревне, ни к улицам, залитым чистым лунным светом, ни к узким каменистым дорогам, ни к этой луне, ни к звездам. Они шли молча, слыша дыхание друг друга. Прошли чайхану, спящую под большим замком, миновали лавку, усталые тихие улицы, Аршадов дом. Побрехивали собаки, не умолкая квакали лягушки.