Дьенбьенфу. Сражение, завершившее колониальную войну - Гарри Тюрк

Комендант, наслаждавшийся привилегией двухкоечной палаты, потому что главный врач порой приходил поиграть с ним в карты, сразу же узнал Гастона, но капитан был без сознания, измученный желтухой и, очевидно, тронувшийся умом. Так продолжалось несколько дней, пока однажды вьетнамка — медсестра утром не присела на его кровать, чтобы проверить пульс. Тогда Жанвилль впервые заговорил. Он попросил девушку: — Покажи мне твою задницу, чтобы я узнал, не Дунг ли ты!

Комендант встал и посмотрел на безразличное лицо Жанвилля. Неужели у парня нервный срыв? Медсестра испуганно убежала. Через какое‑то время комендант спросил своего соседа: — Эй, Гастон, почему ты так испугал девочку? У тебя что, не все дома?

Это был первый и, наверное, единственный раз, когда Жанвилль потерял самообладание. Он посмотрел на соседа, узнал его и взволнованно прошептал: — Поль, ты! Они снова попали в тебя? Куда на этот раз? Комендант молча убрал одеяло, и Жанвилль увидел, что у коменданта нет ноги. И комендант так застонал, что Жанвилль, которого тот знал как очень мужественного солдата, вдруг заплакал.

— Что с тобой? — недоверчиво спросил комендант. — Ты на самом деле «того»?

— Но у нее… след от укуса обезьяны на ягодице! — попробовал Жанвилль еще раз. Но коменданта не так легко было запутать. Он сказал приглушенным голосом, хотя кроме них никого в палате не было: — Оставь свой цирк, малыш. Ни один псих не плачет, когда встречает друга, которому оторвало ногу. Ну, как — в чем же дело? Все надоело?

После долгой паузы Жанвилль, наконец, ответил: — Поль, мое терпение лопнуло. Я больше не могу.

— Лаос?

— Не только. Все.

Тут одноногий комендант узнал, что Гастон во время своего долгого одиночного перехода, когда он уже был недалеко от бывшей укрепленной линии французов у Хоа — Бинь, на Черной реке, заболел. Мучаясь от жара, он спрятался в кустарнике между обломков танков и пушек, потерянных здесь в боях год назад, и хотел умереть. Когда он пришел в себя, то оказался лежащим на бамбуковой циновке, в домике на сваях. Через какое‑то время появилась древняя старушка из племени муонг, которое проживало здесь, и принесла ему похлебку с горьким вкусом. Он был в безопасности, сказала она ему, но должен выпить, и тогда болезнь уйдет. Жизнь человеческая дорога, сказала она ему, и из врага всегда может выйти друг. Странно.

— Желтуха прошла, — рассказывал Жанвилль. — Я встал на ноги. Люди в поселке были очень добры ко мне. Они говорили, что я могу остаться у них. Мне не нужно возвращаться к чужеземным воинам. Я помогал им на разных работах, потому что мужчин в деревне было очень мало. Бабушка, ухаживавшая за мной, хотела, чтобы я женился на ее внучке, я чувствовал это. Она была наивной, но такой добродушной, каких я никогда не встречал. Внучка была в милиции Вьетминя. Она думала, что я дезертировал, и предложила мне остаться в деревне. Я долго пробыл там. Это мирные люди, и они заботились обо мне, как о собственном сыне. Когда я полностью собрался с силами, я ушел. Они не пытались меня удержать, они только сказали, что если я захочу жить в мире, я всегда смогу к ним вернуться. Жизнь, как в другом мире, Поль…

— А девочка? Красивая?

— Ну, она мне нравилась. Но думаю, больше своим характером. Она была ко мне не просто дружелюбна, как относятся к гостям, она была доброй.

— Зачем же ты тогда ушел? Война заканчивается, это все чувствуют. И каждый умный человек чувствует, что мы ее проиграем. Если уж они ухаживали за тобой в деревне, пока смерть не отступила, ты правильно поступил бы, мой мальчик, если бы остался у них. Я бы на твоем месте остался. Как называется это гнездышко?

— Ксом — Донг.

— Никогда не слышал. А что ты хочешь здесь?

Жанвилль долго обдумывал свой ответ. Ему казалось, что он как бы вынужден открыть свои карты во время игры. Но комендант был его другом.

— Я хочу быть уволенным со службы в законном порядке, — объяснил он. — Процесс уже начался. Главный врач проверял меня; он не догадывался, что я понимаю все, что он говорил своей ассистентке. Он попросил ее подготовить запрос на мое почетное увольнение со службы по состоянию здоровья. Это с правом на пенсию и с билетом на корабль домой.

— Потому‑то ты все время повторяешь номер с обезьяньим укусом?

— Я не могу продолжать поступать по — прежнему, — серьезно сказал Жанвилль. — Мы всегда знали, что это нечестная война. Самая грязная, которую только можно придумать: техника против людей, страдающих от голода. Только потому, что Франции не хватает доходов. Пойми, Поль, какое несчастье, когда узнаешь врага в таких обстоятельствах, какие выпали на мою долю…

— Или наоборот, счастье, — пробормотал комендант.

— Я думал, что буду защищать тут честь трехцветного знамени. Вместо этого я оказался пособником в грандиозной краже. Все прошло. После Ксом — Донга я при каждом своем выстреле буду видеть перед собой лицо старой бабушки из домика на сваях. С дыркой во лбу. Мог бы ты это вынести?

Комендант долго думал, а потом ответил:

— Я не вижу такого лица перед глазами, малыш. Но я все понимаю. Если дело обстоит именно так, то лучше всего для тебя — демобилизоваться. Мыслим вроде тех, что в твоей голове, парализуют солдата в самый ответственный момент. А результат в большинстве случаев один — солдат мертв. Продолжай свой номер, даю тебе слово, что я тебя не выдам. Я тоже скоро буду дома и там я смогу долго размышлять, стоило ли все это моей ноги…

Появился врач. За его спиной была видна испуганная медсестра. Жанвилль закрыл глаза.

— Он буйствовал, как я слышал?

— Чепуха, — проворчал комендант. — У него не в порядке с головой. Чокнутый. Я многих таких встречал. Он ни к чему не годен. Но не опасен. Он ничего никому не сделает плохого.

— Это если нам придется принять по отношению к нему меры безопасности, — заметил врач.

Но комендант покачал головой. — Безвредный шут. Я присмотрю за ним, чтобы он не выпрыгнул из окна. А сестра пусть успокоится.

Вскоре Жанвилль снова был на ногах. Гастон — шут, как называли его все в лазарете. Он бродил по городу, его узнавали все патрули. Гастон — шут стал одним из тысяч других явлений Вьетнамской войны; к нему начали привыкать.

Комендант раскрыл свой туз и десятку и поставил черточку на своем листке. Потом он сказал: — Главный врач хочет тебя видеть. Увольнение. Сестра мне рассказала. Бумаги уже пришли. Пароход уходит из Хайфона.

Когда Жанвилль радостно и удивленно взглянул на него, комендант продолжил: — Я буду скучать по тебе, мой мальчик. Передавай привет от меня тем бистро, в которых есть более порядочные красные, чем здесь!

Жанвилль бросил карты. У двери он поднял протез коменданта и бросил ему.

В приемной главврача он снова глупо ухмыльнулся и с напускной секретностью прошептал секретарше: — Я снова не нашел Дунг. Но я сегодня вечером пойду в дом пятисот девушек и попрошу их всех показать задницы…

— Да, да! — прервала его нетерпеливо секретарша. Она пододвинула к нему формуляр, на котором он должен был написать свое имя, затем передала ему направление в Хайфон. — Шеф, к сожалению, не смог вас увидеть еще раз. Ему пришлось уехать в главное командование Тонкина. Хорошего путешествия!

Гастон Жанвилль так и не попал в Хайфон. В то время, когда пароход оттуда направился в Сайгон, он уже находился в пятидесяти километрах к западу от Ханоя. Еще двадцать пять километров, и он будет в Ксом — Донге, деревне из хижин на сваях, такой же, как и все другие в Лаосе, где Жанвилль был еще солдатом. Девочка Ба, которая всегда носит с собой старинный французский карабин, будет там. Он объяснит ей, что теперь он свободен, без присяги какому‑либо флагу и что он никогда не станет убивать людей в отдаленных деревнях. Он видел перед собой бабушку с почерневшими от жевания бетеля зубами, и был счастлив, что его мысли не омрачены дыркой от выстрела в ее лбу.

НАВАРР ЗАМАХИВАЕТСЯ ДЛЯ УДАРА

Штаб регулярных вооруженных сил Демократической республики Вьетнам находился в горах на освобожденном севере страны. Место было безопасным, потому что противник не мог своими силами вести действительно эффективную разведку. Все, кто тут работал, размещались в скальных гротах, дававших дополнительную защиту на случай возможного авианалета. Кроме того, местность охраняла целая сеть постов, разместившихся на большом расстоянии и не терявших бдительности.

Ань Чу был одним из солдат, обученных в новой народной армии. Раньше он был в местной самообороне в Ханое, а теперь считался опытным начальником охраны. До того, как стать солдатом, он работал слесарем — водопроводчиком. Он разбирался в трубах и сливных бачках, мог паять металл и нарезать резьбу. Кроме того, он вообще легко впитывал в себя любые знания и умения. Когда бы в его подразделении не было бы лекции, доклада или вечернего мероприятия, его всегда можно было бы найти там. Лишь недавно армейское командование направило лектора с серией докладов о создании республики, и потому Ань Чу неоднократно менялся со своими сослуживцами, лишь бы не пропустить ни одной фразы. В своем блокноте, отобранном у убитого врага, было множество пометок — Ань Чу умел писать, читать и считать. Он ходил в одну из секретных школ еще в то время, когда японцы оккупировали Вьетнам. В сентябре 1945года, когда была провозглашена республика, ему было тринадцать лет. В 16 он уже вступил в отряд самообороны. Когда он видел молодых солдат, вступавших в новые дивизии, то считал себя чуть ли не ветераном по сравнению с ними. Он провел столько боев, что уже не мог вспомнить все их подробности.