Дьенбьенфу. Сражение, завершившее колониальную войну - Гарри Тюрк

Жанвилль покачал головой: — Этого она никогда не сделала бы, дружище! Она верна мне. Она меня ждет, просто не узнает меня. Тогда было темно. А я должен ее…

— Да, да, — перебил его лейтенант. — Когда ты увидишь шрам, то все ясно. Только Дунг действительно живет в Сайгоне. Ты увидишь ее в “Радуге”. Ей принадлежит это бистро. Честно скажу, Гастон, ты должен поверить мне, она сама спрашивала меня о тебе. А теперь иди, пока не начались проблемы. Запомни: Сайгон, “Радуга”. Лети туда первым же самолетом, осчастливь ее!

Лейтенанту удалось, по крайней мере, заставить Гастона задуматься. Ему так показалось. Жанвилль больше не пытался освободиться от рук начальника караула.

Гастон вовсе не был злым, хотя и достиг роста в 1, 90 м, великан с угольно черными волосами под высоким армейским кепи. Темные глаза, которые блестели беспомощно, стоило ему о чем‑то задуматься, как сейчас. Одна из бесчисленных трагических и многими высмеиваемых судеб, уготованных французам в этой колониальной армии. Там, на темной высоте 743, он со своими солдатами попал в засаду. Как все произошло, так и не удалось выяснить, потому что выжил лишь один человек — Гастон Жанвилль. Его люди погибли от пуль солдат Патет — Лао, поваливших деревья перед и за бронетранспортером, который вез его отряд, чтобы блокировать дорогу. Жанвилль, как он снова и снова вспоминал, шел пешком перед броневиком вместо передового охранения. Падающее спереди дерево ударило его прямо по голове. Намного позже, когда все закончилось, Жанвилль пришел в сознание. С трудом он сообразил, что с ним произошло, а потом, попрощавшись со всеми своими погибшими солдатами, два месяца пробирался сквозь буш и саванну к своим, с одним лишь компасом и бесполезным служебным револьвером, который не нашли солдаты Патет — Лао.

Когда он добрался до первого французского поста на Черной реке, он не только был совершенно изможден и голоден, его кожа вся была покрыта типичными в джунглях опухолями, а ужасные пиявки присосались к нему во множестве мест — Жанвилль лишь с трудом соображал, что вообще происходит. Он утверждал, что шел с похорон и заблудился.

Прошло несколько недель, прежде чем к нему начала понемногу возвращаться память, но то, что рассказывал Жанвилль. было похоже на полную чепуху. Его оставили в лазарете в качестве объекта особого интереса тамошних врачей, к тому же считавших, что этого человека лучше всего можно спрятать именно в армейском лазарете. В гражданской жизни Франции он был бы только лишним примером порочности колониальной войны. Да и не было у него шансов пробиться куда‑либо там, в гражданской жизни. Та половина французов, которая не выступала против войны, любила героев, а не калек.

Потому некогда способный капитан воспринимался как безобидный идиот, которому прощалось все, что он только ни делал в состоянии помутненного рассудка. Время от времени доктора наблюдали за фазами, в которых он на короткий период обретал ясный ум, но они длились не долго и не становились чащею

— Ты уверен, она действительно в Сайгоне? — обратился он к начальнику караула. Тот облегченно вздохнул. Казалось, Гастон пришел в себя, раз уж он в этот момент высказал несколько здравых мыслей. Лучше всего, я отправлю его подальше, пока он еще соображает, подумал лейтенант. Потому он утвердительно кивнул. — Сайгон, тебе нужно туда, если хочешь ее увидеть. Попроси парней в лазарете достать тебе билет. Где находится “Радуга”, знает в Сайгоне каждый ребенок.

Он слегка подтолкнул Жанвилля к выходу с участка. На другой стороне улицы находился “Метрополь”, самый большой отель Сайгона, которым управлял месье Леон Блуэ, — человек осторожный и потому содержавший еще один отель, но уже в Париже. Из “Метрополя” вышло несколько высокопоставленных офицеров, которым начальник караула должен был отдать честь.

— Теперь уходи, — прошептал он Гастону, выходящему на улицу. Затем принял уставную позу на первой ступеньке лестницы и скомандовал:”Смирно!”

Салан, элегантный верховный главнокомандующий с начищенными до сияния генеральскими звездами, которого вскоре должны были сместить, приблизился упругой походкой, с остекленевшим взглядом по причине, как знал лейтенант, употребления опиума. Здесь он должен был встретиться со своим преемником, корпусным генералом Анри Наварром, четырехзвездным спасителем Индокитая, как его уже прозвали шутники, хотя, собственно, его следовало бы уважать. Он был человеком умным, трезвым и расчетливым. Но сможет ли он проявить эти свои качества под невыносимым тропическим солнцем и в войне с противником, воюющим совсем не в соответствии с той стратегией и тактикой, которой учат во французских военных училищах?

Бригадир Рене Коньи слегка подался вперед, широкоплечий двухметровый гигант, чья дивизия занимала важнейшие стратегические пункты в дельте Красной реки, толстокожий и жизнелюбивый, лис с обличьем быка. Чтобы сразу же приучить нового главкома к своим привычкам, он и здесь был не в парадном мундире, а в боевом камуфляже: здесь, в Ханое, такая же зона боевых действий, как и любой перекресток в радиусе 100 километров. Так что он, прозванный “командиром дельты” (что ему нравилось) и здесь был в боевой готовности. Он приложил ладонь к кепи и кивнул начальнику караула, поднимаясь по лестнице. Никто не мог и подумать, что этот человек имел ученую степень доктора юриспруденции.

В сравнении с ним генерал Гонзалес де Линаре казался совсем маленьким. Он был командиром всех французских войск, действовавших в Тонкине, северной части Вьетнама. Вполголоса его называли “мэром Гиа — Лам”, потому что по ту сторону грязной реки, на другой стороне моста Доме, он подобрал себе любовницу — дочку одного китайского чиновника. Ее папаша делился с ухажером своей доченьки доходами, источник которых очень сложно было определить, но в основном это были деньги, выделяемые французами на строительство военного аэродрома, в распределении которых незаметно участвовал Линаре. Маленькая, тоненькая, сильно накрашенная китаянка проводила генерала только до входа во дворец губернатора, потому что внутри ее присутствие было нежелательным. У французских генералов возникали проблемы, если в свете становилось известным об их любовницах из числа аборигенок. Китаянку это не особенно огорчало. Для нее Гонзалес де Линаре был одним из уже не очень аппетитных колониальных французов, с помощью которого ее семья зарабатывала богатство. Когда это богатство достигнет пятизначной цифры, оно будет сразу же переведено во французский банк, в Париж. Любовь здесь — это бизнес, не больше. Один дает, другой платит. Подруги знали от любовницы командующего войсками в Тонкине, что он неотесанный, у него плохо пахнет изо рта, что он много пьет и громко пукает во время секса. Ну да, он скоро вернется во Францию, а пока можно воспользоваться всеми вытекающими из знакомства с ним преимуществами.

Как только Линаре прошел мимо начальника караула и вошел в зал, как Гастон — шут потянул за железную решетку ворот снаружи, где любовница генерала еще стояла у машины, которая должна была отвезти ее назад в Гиа — Лам, и повторил с ней свой коронный номер. Он вытянулся перед дамой, которая не дотягивалась ему даже до груди и приложил ладонь к кепи: — Мадам, могу я вас попросить показать мне вашу драгоценную попку, чтобы я смог убедиться, не Дунг ли вы?

Он сказал это на почти превосходном вьетнамском языке, и с таким серьезным видом, что это абсурдное желание не могло не вызвать смех. Китаянка это так и поняла. Она прыснула, но сразу же прикрыла рот своей маленькой наманикюренной ручкой и стала серьезной.

— Что вы хотите? — угрожающе спросила она, на плохом французском, хотя сама все прекрасно поняла.

Гастон Жанвилль повторил свою просьбу, серьезно, учтивыми словами, но так громко, что каждый человек по дороге к дворцу ее слышал и тут же начинал хохотать. Жанвилль, казалось, не замечал этого: его лицо продолжало оставаться убийственно серьезным. Кукольное личико китаянки, наоборот, за секунду превратилось в полную ненависти маску. И от ее визга начальник караула, как будто укушенный болотной змеей, на всех парах понесся к воротам.

— Но мадам, — как раз продолжал объяснять Гастон, — не злитесь на меня. Я контролирую задницы всех проституток в Ханое, не только вашу. Речь идет о счастье всей моей жизни! Только по шраму от обезьяньего укуса я могу узнать мою Дунг. Вы должны знать, мы делали это все время так, что этот шрам всегда был у меня перед глазами. Ей так больше всего нравилось. Ваше лицо, ну, тут может сбить с толку косметика…

Дальше он не успел продолжить. Лейтенант взял его за руку и решительно оттащил в сторону, одновременно показав жестом портье “Метрополя” — вызовите машину!

— Гастон, — обратился он к Жанвиллю, — от тебя снова одни неприятности! Он по опыту знал, что упреки на капитана не действуют. Тут помогала лишь терпеливая беседа. Потому он объяснял ему: — Но это не она, приятель! Эту я знаю, ее задница гладкая, как отполированный приклад винтовки. Ты ошибся. Ты вызываешь тут раздражение, а ведь ты французский офицер, разве не так?