Изгиб грани - Олег Артюхов

Шоссе становилось всё свободнее. Я внимательно всматривался вдаль, но подозрительный серый внедорожник как в воду канул.

Между тем ровная лента асфальта продолжала тянуться мимо полей и перелесков и, казалось, дороге не будет конца. Проскочив новый мост через Оку, я свернул на Воронеж. Яркая зелень, небесная синь и тёплый ветерок навевали приятное благодушие. Однако долго наслаждаться видом не довелось.

Не успел я проехать и пару десятков вёрст, как погода начала быстро портиться. Помутневший небосклон налился багрянцем и сморщился от стремительно приближающейся свинцовой тучи. Надвигалась гроза, причём необычная. Клубящаяся тьма на фоне ненормально красного неба полыхала вспышками молний и громыхала мощными раскатами. До сих пор я не видел ничего подобного. Впереди трассу пересекала какая-то небольшая речка, и я старался внимательно следить за пошедшей под уклон дорогой. Но надвигающаяся стихия гипнотически притягивала взгляд, поднимая из глубин подсознания сжимающий сердце первобытный страх. Вслед за обесцветившей землю темнотой налетел резкий порыв ветра и швырнул первые тяжёлые капли. Я поспешил врубить передний привод и щётки на максимальную скорость. Спустя миг шквальные порывы наполнились плотными зарядами дождя, и начался невероятный ливень. Лобовое стекло сплошь залила вода, и, не желая рисковать, я решил остановиться.

Пытаясь разглядеть обочину, я таращился во все глаза, и тут вместе с оглушительным ударом буквально в нескольких метрах впереди воздух разорвал огненный столб молнии. Моментально ослепнув и оглохнув, я не помню, как остановился. От неожиданности я начал трясти головой и тереть глаза. Вспышка и удар поразили зрение и слух. Как я ни старался, мне виделся только белый отпечаток молнии и слышался противный звон, словно рядом жужжала тысяча комаров. Сообразив, что суетиться бесполезно, я на ощупь нажал кнопку аварийной остановки, закрыл глаза и начал терпеливо ждать. Постепенно звон в ушах стих, а отпечаток вспышки в глазах стал менять цвета от синего до коричневого. Когда зрение восстановилось, я увидел, что машина замерла на самом краешке обочины над крутым откосом. Только что я опять проскользнул по самой кромке.И тогда я разозлился не на шутку. Хрен тебе! Кто бы ты ни был. Теперь-то я точно пойду до конца! Крикнув это в открытое окно, я рассмеялся и успокоился.

Как это часто бывает летом, гроза скоро закончилась. Из-за тёмно-сизой кромки уходящей тучи выглянуло солнце, и мир опять засиял всеми красками жизни. Я пощёлкал кнопками приёмника, нашёл спокойную музыку, тронулся с места и погрузился в воспоминания.

Я рос обычным мальчишкой образца 1980 года, о чём свидетельствовала метрика. Потеряв родителей ещё в младенчестве, я остался на руках у дядьки Николая, которого уважаю и люблю, не смотря на его грубоватую иронию, безалаберность и анархизм. Он заменил мне и мать, и отца, и деда с бабкой. По неизвестным мне причинам в доме не имелось ни семейных фотографий, ни старых бумаг, проливающих свет на мою родословную. Во всех моих документах, где обычно указываются данные родителей, стоял прочерк, а там, где поставить прочерк было невозможно, стояли скупые данные моего дядьки: Латов Николай Иванович, служащий. И всё. И ни запятой больше.

Дядя Коля представлялся мне сплошной загадкой и ходячим недоразумением. Мной уже давно оставлены попытки выяснить, что же он не умеет и чего не знает. Кажется, он умеет всё и знает обо всём. Откуда его обширные познания непонятно. Видимо из неизвестного прошлого. Однако расспрашивать его, чем он занимался до моего появления абсолютно бесполезно.

Глядя на высокого, поджарого и мускулистого мужика с гладкой кожей, я не раз пытался выяснить, сколько же ему лет. В ответ дядька, хитро ухмыляясь, каждый раз говорил, что ему слегка за сорок. Прошло два десятка лет, и он опять нагло врёт, утверждая, что теперь ему почти пятьдесят. Пусть рассказывает это школьникам, а я, как врач, могу утверждать, что биологически ему не больше 40, он силён, как бык, и вынослив, как верблюд. Но как-то за рюмкой чая однажды он проболтался, что мой неизвестный отец был намного круче его.

Сколько себя помню, я всегда носил небольшой серебряный крестик. Видимо, крестили меня родители, а может и дядька, что тоже характеризует его с определённой стороны, ведь сам-то он креста не носит. Крестик стал неотъемлемой частью меня и без него я чувствовал себя слегка голым. Но при этом в церковь меня никто никогда не водил, сам же я не знал, как это нужно делать, а, когда вырос не ходил по привычке. Поэтому согласно церковным канонам меня вряд ли можно считать православным христианином, хотя в душе я признаю только эту традицию.

Из детства у меня остались воспоминания о походах на байдарках и на лошадях, сотни прочитанных книг и яркие сны. Сказать по правде, я так и не научился учиться. Школьная программа укладывалась в голову как-то сама собой, и корпеть над учебниками мне не требовалось. Конечно, это расхолаживало, но зато мне удалось прочитать огромное количество интересных и нужных книг.

Дворовый футбол, мальчишеские игры и неизбежные драки были неотъемлемой частью моей насыщенной событиями юности. Дядька молча ухмылялся, гладя на синяки и ссадины, но однажды, заклеивая пластырем очередные раны, он заявил, что пора бы мне научиться постоять за себя. Вскоре я понял, что сказал он это всерьёз, и последующие семь лет каждый вторник, четверг и субботу дядя Коля лично занимался со мной отработкой самых экзотических приёмов борьбы. После этого его высокий авторитет и вовсе взлетел до небес. Я сразу понял пользу этих занятий и самостоятельно ежедневно выполнял его непростые задания. На улице сверстники меня не боялись, но задираться перестали. Несколько раз мне довелось применить дядькину науку на практике, после чего даже взрослые мужики нашего двора стали уважительно пожимать мне руку.

Однажды зимой, на своё шестнадцатилетие я сам себе сделал подарок и приволок домой безжизненный старый мотоцикл, выменянный у соседа на собрание сочинений Конана Дойла. Дядька нахмурился, поворчал, но, скатав ковёр, расстелил посреди комнаты брезент, на который взгромоздил дохлый аппарат и приглашающим жестом указал мне на него. Он не поленился целый день, молча, простоять у меня за спиной, глядя, как я терзаю машину. А потом ещё пару недель он терпеливо объяснял мне потрясающие тайны работающего на бензине железа. Весной на зависть всем дворовым мальчишкам, я рассекал пространство на самолично отремонтированном драндулете. Короче, всё, что я умею делать руками и головой я обязан своему замечательному дядьке.

Моя молодость пришлась на эпоху перемен, о