Собрание сочинений - Карлос Кастанеда
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Я почувствовал иррациональное желание защищаться, сказав дону Хуану, что моя дисциплина пришла как раз изнутри.
— Конечно, — сказал он покровительственно. — Не можешь же ты надеяться быть в точности похожим на него.
И он снова рассмеялся.
Иногда дон Хуан настолько выводил меня из себя, что я был готов заорать на него. Правда, такое настроение никогда не было продолжительным. И теперь оно рассеялось так быстро, что мною тут же овладела другая мысль. Я спросил дона Хуана: возможно ли, чтобы я входил в повышенное осознание, не сознавая этого? Или, может быть, я оставался там в течение нескольких дней?
— На этой стадии ты входишь в повышенное осознание целиком самостоятельно, — сказал он. — Повышенное осознание — тайна только для нашего разума. На практике оно очень просто. Мы сами усложняем это, как и многое другое, стараясь сделать понятной окружающую нас беспредельность.
Он заметил, что вместо бесполезного спора о своей персоне я должен думать о данном мне абстрактном ядре.
Я сказал ему, что думал об этом все утро и пришел к выводу, что метафорической темой истории были проявления духа. Только вот я не разобрался, где было то абстрактное ядро, о котором он говорил. Должно быть, это было нечто невыразимое.
— Я повторяю, — сказал он тоном школьного учителя, муштрующего своих учеников, — проявления духа — это название первого абстрактного ядра в магических историях. То, что маги считают абстрактным ядром, в данный момент явно ускользает от тебя. Эту ускользающую от тебя деталь маги называют зданием намерения, или безмолвным голосом духа, или скрытым порядком абстрактного.
Я сказал, что понимаю «скрытое» как нечто утаенное, как в «скрытом мотиве». Он ответил, что в данном случае «скрытое» значит больше: оно означает знание без слов вне нашего непосредственного понимания, и в особенности — моего. Он допустил, что знание, на которое он ссылается, недосягаемо для меня лишь на данный момент, но не выше моих предельных возможностей понимания.
— Если абстрактные ядра выше моего понимания, тогда какой смысл говорить о них? — спросил я.
— Правило гласит, что абстрактные ядра и магические истории должны быть рассказаны тебе именно на этом этапе, — сказал он. — И однажды скрытый порядок абстрактного, который есть знание без слов, или здание намерения, заложенное в эти истории, раскроют тебе сами эти истории.
Я все еще не понимал.
— Скрытый порядок абстрактного — это не просто порядок, в котором были преподнесены тебе абстрактные ядра, — объяснил он, — и не то, что в них есть общего, и даже не соединяющая их ткань. Это есть непосредственное знание без вмешательства языка.
Он молча рассматривал меня с головы до ног с явной целью видеть меня.
— Да, это пока для тебя не очевидно, — заявил он и жестом выразил свое нетерпение, как если бы я досаждал ему своей медлительностью. Я встревожился. Обычно дон Хуан не был склонен к демонстрации психологического неудовольствия.
— Это не имеет отношения к тебе или твоим действиям, — сказал он, когда я спросил о причине его неудовольствия и разочарования. — Это была мысль, которая пришла мне в голову, когда я видел тебя. В твоем светящемся существе есть такая черта, за которую дорого заплатили бы маги древности.
— Скажи мне, что это, — потребовал я.
— Я напомню тебе об этом как-нибудь в другой раз, — сказал он. — Давай продолжим об элементе, который стимулирует нас, — об абстрактном. Это элемент, без которого не может быть ни пути воина, ни даже самого воина в поиске знания.
Он сказал, что испытываемые мною трудности не являются для него новостью. Через те же мучения в процессе понимания скрытого порядка абстрактного прошел и он сам. Если бы не помощь Нагваля Элиаса, он закончил бы тем же, что и его бенефактор, — только действия и очень мало понимания.
— Как выглядел Нагваль Элиас? — спросил я, чтобы сменить тему.
— Он совсем не был похож на своего ученика, — сказал дон Хуан. — Он был индеец, очень темный и массивный, с резкими чертами, орлиным носом, маленькими черными глазами, густыми черными волосами совершенно без седины. Он был ниже ростом, чем Нагваль Хулиан, с большими руками и ногами. Он был очень скромный и очень мудрый, но в нем не было огня. По сравнению с моим бенефактором он казался тусклым. Всегда весь в себе, обдумывающий тот или иной вопрос. Нагваль Хулиан имел обыкновение шутить, что его учитель давал мудрость тоннами. За спиной он обычно называл его «Нагваль Тоннаж».
— Я не видел смысла в его шутках, — продолжал дон Хуан. — Для меня Нагваль Элиас был подобен дуновению свежего ветра. Он обычно объяснял мне все с невероятным терпением. Очень похоже на то, как я объясняю тебе, но, возможно, чуть больше чего-то еще. Я бы назвал это не состраданием, но скорее сочувствием. Воины не способны чувствовать сострадание, потому что они не испытывают жалости к самим себе. Без движущей силы самосожаления сострадание бессмысленно.
— Не хочешь ли ты сказать, дон Хуан, что воин всегда сам по себе?
— В известном смысле, да. Для воина все начинается и заканчивается собой. Однако контакт с абстрактным приводит его к преодолению чувства собственной важности. Затем его «я» становится абстрактным и неличным.
— Нагваль Элиас считал, что наши жизни и личности весьма похожи, — продолжал дон Хуан. — Из-за этого он чувствовал себя обязанным помогать мне. Я не замечаю такого сходства с тобой, поэтому, думаю, я отношусь к тебе во многом так же, как относился ко мне Нагваль Хулиан.
Дон Хуан сказал, что Нагваль Элиас взял его под свое крыло с того самого дня, как он появился в доме своего бенефактора. Нагваль Элиас стал объяснять ему все, что происходило во время его ученичества, даже если дон Хуан не мог понять его объяснений. Его стремление помогать дону Хуану было таким сильным, что он практически сделал его своим пленником. Таким образом он защищал его от резких и яростных атак Нагваля Хулиана.
— Вначале я имел обыкновение оставаться в доме Нагваля Элиаса все время, — продолжал дон Хуан. — И мне это нравилось. В доме своего бенефактора я постоянно
