Европолис - Жан Барт
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Эвантия страдала молча. Иногда по ночам она стонала и глухо плакала. Порой она испытывала отвращение к жизни, но сразу же после этого мучилась угрызениями совести, и мысли ее обращались к вере, в которой она росла в детстве.
На дне одного из ящиков Эвантия разыскала крестики и ленты, полученные ею в школе. Как на старого друга, смотрела она на молитвенник.
Молитвы и набожность поддерживали ее. Каждое воскресенье она ходила в церковь. И только там она чувствовала себя умиротворенной. Стоило ей переступить порог храма, вдохнуть запах ладана и горящих восковых свечей, как ее охватывало пьянящее чувство радости, словно она попадала в лучший, идеальный мир, переносилась в благоухающую атмосферу ее родины, в мягкий климат, который завораживал ее. В этом прибежище она находила себе утешение и забывала о мирском зле. Ей нравилось следить за театральным зрелищем, которое разыгрывалось в католической церкви. Душа ее воспаряла под звуки органа, которые подхватывали ее, словно морские волны.
Целыми часами она простаивала на коленях, уносясь куда-то вдаль на крыльях этих ангельских мелодий, которые укачивали ее и словно погружали в сладостный сон. Эвантия пробуждалась лишь тогда, когда кончалась церковная служба. С сожалением покидала она церковь, преследуемая недобрыми взглядами. Дамы и барышни из Европейской комиссии, регулярно ходившие в католическую церковь, смотрели на нее косо. Одна итальянка шепнула своей подружке:
— Эта негритянка — святоша.
— Нет, — ответила та, — она кающаяся грешница.
«Кающаяся грешница» — это прозвище так и осталось за ней не всегда.
Эвантия читала презрение и ненависть во враждебных взглядах, воспринимая их как удары ножа прямо в сердце.
— Что мы им сделали? За что они нас ненавидят? В чем мы виноваты? — спросила она как-то отца, мрачно замкнувшегося в своих страданиях.
— Эх, дочка, ты еще молода и не понимаешь людей и их злобу… Они никогда не простят нам, что сами себя обманули, поверив в наше богатство.
В голове наивной, неопытной девушки зародилась тайная мысль вернуться назад, в страну, где прошло ее детство. Она еще не решалась открыть своей тайны, но уже строила наивные планы, решив откладывать потихоньку деньги, пока не наберется сумма, необходимая на обратный путь.
Мучаясь втайне от великого желания уехать, Эвантия целыми часами просиживала с географическим атласом на коленях.
Когда дикий северный ветер завывал над морским простором, она, сидя у печки, уносилась мечтою в далекие края, под палящее тропическое солнце. Страдая от ностальгии, она все время вспоминала свои родные места. В магической дымке, на лазурном фоне неба и моря она видела зеленые леса, кроны пальм, гигантские папоротники, кокосовые орехи, гроздья бананов, лианы и орхидеи, обвивающие вековые деревья… Вся роскошь пышной растительности представлялась ей среди оргии пестрого цветения, среди пьянящего аромата эвкалиптов и сандала. И отец часто заставал ее уснувшей с атласом в руках.
* * *
Как-то ночью пошел снег.
Словно белая копоть падали снежинки с черного потолка зимнего неба.
На следующий день утром, когда Эвантия посмотрела в окно, она на минуту ослепла от сияющей белизны. Пух покрыл всю землю, и природа изменила свой цвет. За одну ночь все чудесно преобразилось. Сулина стала белой. Это был первый снег в жизни девушки, приехавшей из тропиков.
С детской радостью она бросилась на улицу, чтобы насытить глаза, чтобы разглядеть все поближе, чтобы пощупать этот белый и холодный пух. Пораженная, она никак не могла прийти в себя.
Она поднесла ко рту пригоршню снега. Он показался ей сладким, как мороженое.
От удивления она вертела головой: белая земля и черная морская вода.
Пораженная, она смотрела на скелеты покосившихся деревьев, гнущихся под северным ветром. Словно руки, протягивали они ветви, отягченные снегом, и издалека казались нереальными, как игрушки в витринах кондитерских в праздничные дни.
Когда мороз под опаловым небом окреп и Дунай превратился в серебряный мост, Сулина оказалась островком, не имеющим никакой связи с остальной страной.
Сухопутных дорог в дельте нет. И на несколько месяцев в году лед сковывает и широкий путь по Дунаю.
Жалкой, бесплодной пустыней представляется замерзшая дельта…
Чтобы добраться зимой из устья Дуная в Бухарест, надо ехать через Стамбул. Ежедневное движение пароходов поддерживает открытым устье реки, и торговые суда могут входить и выходить из Сулинского порта. Сев на румынский пассажирский пароход, идущий в Стамбул, и сделав пересадку в Констанце, можно за несколько дней добраться до Бухареста, если поезд не застрянет среди снежных заносов в Бэрэганской степи.
В такие годы, когда птицы зимой замерзают на лету, даже море вдали от берега начинает покрываться льдом.
Льдины, принесенные рекой, смерзаются в устье, и море до горизонта покрывается ледяной коркой. Пока дует северный ветер из русских степей, Сулина выглядит, как кусочек Заполярья.
Но стоит только измениться ветру, стоит только в течение нескольких дней подуть ему с теплого юга, как ледяной покров трескается, льдины устремляются вниз по реке, и целый архипелаг ледяных островов, оторвавшись от берега, уплывает вдаль, пока не исчезает в открытом море.
Ледяные поля трескаются, словно стекло разбитого зеркала. Снежные заносы тают.
Набухают ручьи. Проклевываются зеленые стрелки камыша. Космы старых ветел колышутся на ветру. Мириады насекомых вновь начинают роиться тучами. Все, что может летать, взмывает над зарослями тростника. Начинается таинственная жизнь речных заводей, и дельта, этот птичий рай, возрождается вновь.
* * *
Единственный человек, от которого Эвантия могла ожидать какой-то помощи, был доктор дядя Томицэ, но и он находился где-то за границей.
Через каждые два года доктор имел право на двухмесячный отпуск, который он проводил в Париже, подыскав себе пансион в Латинском квартале, на Буль-Мише или где-нибудь около Сорбонны. Старая хозяйка, у которой он жил, будучи студентом, давно умерла.
Доктор целыми днями бродил по знакомым улицам, исхоженным еще в годы юности. Часто заходил он в ночные заведения, в которых веселился, еще будучи студентом. Многие с удивлением взирали на экзотический вид восточного патриарха. «Богема» времен его молодости уже давно исчезла.
Редко можно было встретить какого-нибудь коллегу, которого он еще помнил. Где теперь те ласковые, веселые девушки, которые щебетали, питаясь, словно птички небесные, крохами со студенческого стола? Все они, словно стертые монеты, вышли уже из употребления. Одни еще были живы и стали почтенными матерями семейства, другие умерли в больницах.
В одном ночном заведении позади Пантеона дядя Томицэ неожиданно встретил свою давнюю
