По морю прочь - Вирджиния Вулф

Удивительно быстро ее волосы были опять уложены в привычные извивы. Верхняя часть ее тела теперь стала темно-зеленой в черную полоску; юбку, однако, следовало застегнуть крючками в разных направлениях, и Рэчел пришлось встать на колени, чтобы отыскать глазами крючки и петли.

– Наша мисс Джонсон раньше, как я помню, была очень недовольна жизнью, – продолжала мисс Аллан. Она повернулась спиной к свету. – А потом она занялась разведением морских свинок и весьма этим увлеклась. Я недавно узнала, что желтая морская свинка произвела на свет черного детеныша. Мы поспорили об этом на шесть пенсов. Она будет счастлива своей победой.

Юбка была застегнута. Мисс Аллан посмотрелась в зеркало, придав лицу нелепую чопорность – как обычно бывает, когда человек смотрится в зеркало.

– Достойна ли я предстать перед ближними? – спросила она. – Не помню точно, но, кажется, у черных животных очень редко бывают окрашенные детеныши, а может быть, и наоборот. Мне так часто это объясняли, что очень глупо с моей стороны опять все забыть.

Она стала ходить по комнате, собирая уверенной рукой мелкие предметы и прилаживая их к себе: медальон, часы с цепочкой, тяжелый золотой браслет, пестрый значок общества суфражисток. Наконец, снаряженная для воскресного чаепития, она встала перед Рэчел и ласково улыбнулась. Она не была импульсивной женщиной, и жизнь научила ее сдерживать свой язык. В то же время в ней было много доброжелательности к людям, особенно к молодежи, отчего она часто жалела, что говорить с ними так трудно.

– Не спуститься ли нам? – сказала она.

Опершись одной рукой на плечо Рэчел, она наклонилась, взяла пару прогулочных туфель и аккуратно поставила их рядом за дверью. Идя по коридору, они видели много пар ботинок и туфель, черных и коричневых, стоявших рядом и очень разных, даже в том, как они стояли.

– Мне всегда казалось, что люди очень похожи на свою обувь, – сказала мисс Аллан. – Это туфли миссис Пейли… – Но в этот момент дверь открылась, и миссис Пейли выкатилась на своем кресле, тоже снаряженная к чаю.

Она поздоровалась с мисс Аллан и Рэчел.

– Я говорила, что люди очень похожи на свою обувь, – сказала мисс Аллан. Миссис Пейли не расслышала. Мисс Аллан повторила громче. Миссис Пейли опять не расслышала. Мисс Аллан повторила в третий раз. Теперь миссис Пейли расслышала, но не поняла. Мисс Аллан уже собиралась повторить в четвертый раз, но тут Рэчел вдруг произнесла что-то нечленораздельное и бросилась прочь по коридору. Взаимонепонимание, из-за которого коридор оказался полностью перегорожен, показалось ей невыносимым. Она шла быстро, не глядя, и вскоре очутилась в конце тупика. Там было окно, у которого стояли стол и стул, а на столе были ржавая чернильница, пепельница, старая французская газета и перо со сломанным кончиком. Рэчел села, как будто собираясь просмотреть газету, но на неясные французские буквы упала слеза, и от нее расползлось мокрое пятно. Рэчел резко подняла голову и громко сказала:

– Это невыносимо!

Глядя в окно глазами, которые ничего не видели бы, даже если бы их не застилали слезы, она наконец позволила себе сорвать зло в яростных обвинениях по адресу прошедшего дня. Он был ужасен с самого утра: сначала служба в часовне, потом обед, потом Эвелин, потом мисс Аллан, потом старая миссис Пейли, перегородившая коридор. Весь день Рэчел мучилась и испытывала отвращение. Теперь она пережила кризис и в своем новом состоянии, будто с высоты, увидела весь мир в истинном свете. Вид этот был довольно мерзок: церкви, политики, неудачники, чудовищные обманы – люди вроде мистера Дэллоуэя и мистера Бэкса, Эвелин с ее болтовней, миссис Пейли, перегораживающая коридор. Между тем мерное биение ее сердца напоминало о горячем потоке чувств, бурливших в глубине ее души; они бились, сопротивлялись, тревожили. Сейчас ее тело было источником всей жизни в мире, и эта жизнь пыталась вырваться наружу то здесь, то там, но ее подавляли то мистер Бэкс, то Эвелин, то чья-то навязчивая и тяжеловесная глупость, то бремя всего мира. Терзаясь, Рэчел заломила руки, ибо все было неправильно, все люди – глупы. Едва различая какие-то фигуры в саду, она представила этих людей как бессмысленные массы материи, перетекающие с места на место, без всякой цели, кроме той, чтобы мешать ей, Рэчел. Чем они заняты, эти обитатели мира?

– Никто не знает, – сказала она. Ее гнев начал иссякать, и недавно столь яркая картина мира стала сумрачной. – Это сон, – прошептала Рэчел. Она посмотрела на ржавую чернильницу, перо, пепельницу и старую французскую газету. Мелкие и ненужные предметы показались ей символами человеческой жизни. – Мы спим и видим сны, – повторила она. Однако то, что одна из фигур внизу может быть фигурой Теренса, вывело ее из меланхолического забытья. Она снова разволновалась. Мир уже не лежал перед ней, как город в долине. Его скрыл лихорадочный красный туман. Она пришла в то же состояние, в котором пребывала весь день. Размышления не могли избавить ее от этого. Единственное средство – двигаться, входить в комнаты и выходить, проникать в души людей и покидать их, что-то искать – она сама не знала что. Поэтому Рэчел встала, отодвинула стол и спустилась по лестнице. Затем вышла из холла, обогнула гостиницу и оказалась среди тех, кого видела из окна. Но оттого, что она вышла из полутемных коридоров на солнце, из грез – к настоящей жизни, люди предстали перед ней с поразительной яркостью, как будто с поверхности сдули всю пыль и осталась одна реальность этого мгновения. На зеленом фоне были разбросаны белые, серые и лиловые фигуры, между ними стояли круглые плетеные столы, и в центре горело пламя кипятильника, над которым колыхался воздух, похожий на неровное стекло, а надо всем этим нависло большое зеленое дерево, – казалось, оно только что двигалось и сейчас остановилось отдохнуть. Приблизившись, Рэчел услышала голос Эвелин, монотонно повторявший:

– Иди сюда, иди, хороший песик, иди сюда…

Некоторое время как будто ничего не происходило, все застыло в неподвижности. Потом Рэчел поняла, что одна из фигур принадлежит Хелен Эмброуз, и пыль опять начала оседать.

Компания действительно собралась случайным образом; один чайный столик поставили к другому, а шезлонги служили связующими звеньями между двумя группами. Но даже издали было видно, что главенствует надо всеми прямая и царственная миссис Флашинг. Она что-то горячо излагала, обращаясь через стол к Хелен.

– Десять дней в походных условиях, – говорила миссис Флашинг. – Никаких удобств. Если вам нужны удобства, ехать не надо. Но, поверьте, если вы не поедете, будете потом жалеть всю жизнь. Вы согласны?

В этот момент миссис Флашинг заметила Рэчел.

– А, вот и ваша племянница. Она обещала. Вы поедете, не так ли? – Приняв план, она осуществляла его с детским пылом.

Рэчел охотно принялась исполнять свою роль.

– Конечно, поеду. И ты, Хелен. И мистер Пеппер тоже. – Сев за стол, она осознала, что окружена знакомыми, но Теренса среди них нет. Тут все принялись обсуждать будущую экспедицию. Кое-кто считал, что будет жарко, а по ночам – холодно; другие полагали, что труднее всего будет достать судно и преодолеть языковой барьер. Миссис Флашинг отмела все возражения, касались ли они людей или природы, заявив, что ее муж все это уладит.

Тем временем мистер Флашинг спокойно объяснял Хелен, что экспедиция – дело очень простое: займет она не более пяти дней, а туземная деревня – их цель – весьма достойна того, чтобы увидеть ее перед возвращением в Англию. Хелен бормотала что-то неопределенное, не связывая себя ни отказом, ни согласием.

В чаепитии, однако, участвовали слишком разные люди, чтобы их всех могла занять общая беседа; Рэчел же видела в этом то преимущество, что ей самой не было никакой необходимости говорить. Сьюзен и Артур рассказали миссис Пейли о предполагаемой экспедиции; миссис Пейли уловила суть и как старая путешественница дала совет взять хорошие овощные консервы, меховые накидки и порошок от насекомых. Она наклонилась к миссис Флашинг и прошептала пару слов, судя по огонькам в ее глазах – о клопах. Хелен декламировала Сент-Джону Хёрсту «Звони по храбрецам» [60] с целью выиграть шестипенсовик, лежавший на столе. Тем временем часть аудитории, принадлежавшая мистеру Хьюлингу Эллиоту, молча слушала его увлекательный рассказ о лорде Керзоне [61] и велосипеде студента-старшекурсника. Миссис Торнбери пыталась вспомнить фамилию человека, чуть не ставшего вторым Гарибальди и написавшего книгу, которую стоит прочитать, а мистер Торнбери сообщил, что у него есть бинокль – если кому нужно, он одолжит. Мисс Аллан с нежной доверительностью, часто свойственной старым девам в общении с собаками, что-то мурлыкала фокстерьеру, которого Эвелин наконец уговорила подойти к ним. Время от времени частицы пыли и цветочные лепестки падали на тарелки, когда ветви наверху вздыхали от ветра. Рэчел мало что видела и слышала – не больше, чем река чувствует веточки, падающие в нее, и видит небо над собой, – но, по мнению Эвелин, ее взгляд был уж слишком отсутствующим. Эвелин подошла и села на землю у ног Рэчел.