Медовый месяц с чужой женой (СИ) - Билык Диана

— Есть у меня одна идея, как сохранить в чистоте твои штаны и совесть, — протянула она и тут же проказливо улыбнулась: — Тот человек сказал, что сегодня выходной, и тут никого нет… Если ты боишься не дойти до дома, то… — она посмотрела на меня, и в светлых глазах Поли заплясали чертенята: — Предлагаю уже приступить… к знакомству с тем самым мужчиной, о котором ты говорил. Максимилиан Честенер в нашу первую встречу сразу представил мне своего… друга. И мне кажется, Максиму Орлову тоже есть, что показать…

Она провела ладошками по моему торсу, коснулась пресса и одним ловким движением развязала завязку рабочих хлопковых брюк. Миг, и они соскользнули с меня, а Поля опустилась на корточки.

— Ум-м-м, — простонала она, перебирая тоненькими пальчиками по напряженному стволу, обводя нежно каждую венку: — Я была права, Макс. Как бы ты себя не называл, в твоих штанах был и будет настоящий монстр…

И, быстро лизнув головку, нежно обхватила её губами.

Я будто во сне путал мягкие волосы шершавыми пальцами и бесконечно шептал:

— Ты, правда, со мной, любимая? Я не сплю? Вдруг пережарился на солнце и потерял сознание, и ты, — я потянул Полю за плечи, заставляя подняться, потому что еще одно движение ее порочного и дерзкого язычка, и я взорвусь, — сейчас исчезнешь…

Я смял ее рот, будто голодный волк, оттеснил мышку к упругой подвязке винограда. Целовал, глотал сладкий, знакомый вкус ее жажды, усиленный моим желанием.

Я не избавлялся от платья, а задрал его повыше, наслаждаясь гладкостью нежной женской кожи. Я не мог мою девочку сейчас поднять, потому припал на одно колено и потянул ее на себя. Сел спиной к прутьям, чувствуя, как прохладные листья и лозы упираются в лопатки, вытянул ноги перед собой.

Поля слушалась, подавалась ко мне, а я не мог насмотреться-налюбоваться. Зачем я, дурак, нас обоих мучил?

Какого хрена?! Ну, почему никто не стукнул меня сковородкой по голове?!

— Я не смогу долго терпеть, мышка. — жадно прошептал я, притягивая её, впечатывая в своё тело: — Ждал тебя, кажется, вечность… У меня едет крыша от одной мысли, что вот-вот буду в тебе, и где-то под треснутыми ребрами просыпается настоящий мо-о-о-нстр-р-р, — добраться до груди не получилось из-за тугого ворота. Я попытался его рвануть, но плотная ткань не поддалась. А, когда Поля коварно заулыбалась, то расхохотался: — Д-а-а, старые привычки никуда не делись, мышка, — и, хватая зубами ее губу, проталкивая в жаркий рот язык, я упрямо искал на спине застежку. Пальцы не слушались, Поля ерзала и пристраивалась, а я терял контроль и нить реальности. — Вот она, мать её! — проворчал и дернул бегунок, освобождая Полину грудь. С наслаждением комкал упругие полушария, крутил сжавшиеся вершинки, пока мышка не застонала, пока не опустилась на меня тугим рывком, отчего белое небо Италии чуть не рухнуло нам на голову.

* * *

Я лежала на животе и, не отрываясь смотрела на него. Максимилиан Честенер или Максимка Орлов? Какая из личностей моего монстра мне нравится больше? Я не могла сказать. Да и не хотела выбирать. Как уже сказала, мне нужен он весь, с искромсанным прошлым и, я надеюсь, счастливым будущим. И невероятным, головокружительным, бесконечно сладким настоящим.

Устроилась удобнее и невольно поморщилась от растекающейся по телу ноющей боли… Приятной боли. Потому что она отрезвила меня, возвращала к жизни. Стыдной боли, потому что мой мужчина любил меня неистово, безудержно, раз за разом обильно изливаясь в меня. Вторгаясь в моё лоно, вознося на небеса наслаждения, Макс шептал о детях, что хочет футбольную команду мальчишек, а я то смеялась, то содрогалась от страсти, то плакала от страха, что всё это мне только снится.

Под утро, вымотанные и блестящие от любовного пота, мы лежали и смотрели, как за окном медленно рождается новый день. Я услышала, как ровное дыхание пощекотало мою шею, и поняла, что Макс уснул. А я не могла даже глаза закрыть, так мне было страшно.

Вдруг я лишь моргну и проснусь в больнице, с капельницей в руке, а надо мной склонится Тэкео и снова передаст замечания от со? Содрогнувшись, я прижалась лбом к плечу Макса и судорожно вдохнула. Во сне он улыбнулся и, притянув меня к себе, прошептал что-то о мышатах. Я едва не заплакала от облегчения, когда холод в груди растворился от одного только прикосновения.

Макс снова ровно задышал, а я осторожно прикоснулась к его обожженной щеке, провела кончиком пальца по свежему шраму на брови. Сколько же Максу пришлось пережить… Любой бы сдался. Кто-то не выплыл из реки, когда его, переломанного и раздавленного морально, сбросили бы с моста. Кто-то сломался бы от осознания, что человек, которого ты искренне любил, оказался падалью. Кто-то сгорел бы в пламени мести, а кто-то наложил на себя руки. Но только не он!

Макс много и яростно говорил о ненависти, мести и шлюхах. И я верила этим жестоким словам… Какой же близорукой я была! Если бы с самого начала заглянула дальше пугающего звучания угроз, то заметила бы сразу, что Макс совершенно другой. Он никогда не проявлял насилия. Каждым своим действием он молил меня: не будь такой, как та, что раздавила сердце! Просил: докажи, что ты особенная! А я…

По щекам снова покатились горошины слёз, и радовалась каждой. После трёх недель без слезинки, без возможности излить боль, я не могла выплакаться.

Макс молча верил в меня. Это было заметно по глазам, по действиям. Но я слышала лишь обидные слова и упустила столько шансов изменить страшную ситуацию. Но я сама в себя не верила. Поэтому молчала до последнего, не открывалась Максу.

Я погладила мужчину по лицу и прошептала:

— Я тоже сломанная, Макс. Меня сломала жуткая смерть отца. В одночасье я потеряла доверие к мужчинам всего мира, потому что самый главный из них бросил меня. О, как бы я хотела поступить так же, как мама! Знал бы ты, как я завидовала ей… Она всего лишь сошла с ума, а я и такой малости не могла себе позволить. В шестнадцать лет, когда другие только начинали жить, я перестала это делать. Да, я не умерла, как отец, не сошла с ума, как мать. Я лишь перестала жить… И уныло существовала до того мгновения, как встретила тебя.

Мне было проще говорить сейчас, когда Макс, вымотанный, спит безмятежным сном. Ведь я и себе много лет не могла признаться в том, что говорила. Но, выплакавшись, я очистила душу, а рассвет за окном был знаком к началу новому дню… Нет. К началу жизни.

Я легко поцеловала кончики пальцев Макса на моём плече и улыбнулась:

— Ты жил вопреки всему, Макс. И верил вопреки всему. Говорил, что утратил веру, но… Теперь я вижу, что каждым своим движением ты просил меня быть достойной твоей веры. Прости, что не понимала этого.

Зажмурившись, я позволила новым слезинкам скользнуть по щекам. Как же хорошо выплеснуть, наконец то, что сдавливало сердце чёрными когтями.

— Спасибо, — едва слышно прошептала я. — Спасибо, что научил меня верить. Спасибо за то, что научил меня жить. Я… очень сильно люблю тебя, Макс.

Прижалась к нему и, ощутив упирающийся в мои ягодицы каменный от возбуждения член, вздрогнула:

— Так ты всё слышал?

— А если бы спал, — он провел губами по плечу и скользнул языком за ухо, — ты бы не призналась мне лет десять?

От ласки дыхание перехватило, внизу живота словно свернулся пламенеющий узел, в котором растворялась ноющая боль, вновь нарастало желание повторить ночные подвиги. Ощутив, как на бедро легла горячая ладонь Макса, сжала ягодицу, я застонала и, изогнувшись, прижалась к его возбуждённой плоти. Прошептала:

— Ты научил меня говорить без слов, помнишь? — Обернулась и, ловя его жаркое дыхание, проговорила в полураскрытые губы: — Я уже призналась в тот момент, когда отдалась тебе, Макс. Ты мой первый и единственный. Потому что настоящий мужчина.

Конец