Сон-трава. Истории, которые оживают - Воздвиженская Елена

И при жизни-то нехорош был, а теперь и вовсе страшный сделался – лицо-то тёмное, вокруг глаз чёрные круги залегли, рот приоткрыт, будто сказать что силится, руки вспухли. Мерзко стало Марье и жутко, да назад ходу нет, тятя пред очами на лавке возник – недвижимый от ведьминых чар. Подошла Марья ближе, а пауков всё больше и больше становится.

– Морок, – думает Марья, – Запугать меня хочет ведьма проклятая.

А пауки уж по покрывалу взбираются, и вдруг, видит Марья – все они Илье прямо в рот полезли, много пауков и конца края им нет, и всё лезут и лезут внутрь. Тошно стало Марье, прикрыла она глаза, молитву читать про себя принялась и тут ударило что-то по крыше, загрохотало, дверь отворилась и Кулапиха вошла. Открыла Марья глаза и смотрит – пусто кругом, сгинуло наваждение.

– Что, пришла, Марья? – оскалилась старая карга, – Молодец, что слово держишь. Ну чего встала? Обряжайся давай, скоро в путь. Вот и гости уже подоспели.

Глянула Марья по сторонам, хотела спросить – где же гости? И тут видит, как прямо из стен образины полезли пакостные, рожи жуткие, с копытами да рогами, и худые и толстые, и с глазами и без глаз, и низкие и высокие, корявые, кособокие, у иных клыки торчат, иные вовсе без рта.

Дурно стало Марье, закружило голову, а сзади уж подхватили её невидимые руки, потащили куда-то, волосы распустили, сарафан стащили, другой напялили, а перед тем измазали с ног до головы мазью вонючей, на ноги обувку обули, на голову венок, с виду цветы как цветы, а как на голову-то надели, словно шипы впились, вскрикнула Марья от боли, а руки дальше продолжают, бусы красные на шею накинули, а на грудь траву неведомую прикололи, вроде как веточка с горошинками чёрными.

Толкнули Марью куда-то вперёд, распахнулись створки тёмные от времени, а там – зеркало огромное, с головы до пят в нём Марья отразилась, себя в отражении не признала, Словно чужая девка на неё из зазеркалья глянула. Как во сне всё Марья видит. Кулапиха подлезла сбоку, засуетилась, складки на сарафане Марьином расправила, оглядела придирчиво, кивнула одобрительно.

– Пора! – крикнула и завертелось всё кругом, закружилось, поднялось как в вихре и упала Марья без чувств.

Но снова невидимые руки подхватили, потянули больно за волосы, плеснули в лицо холодным, кислым и очнулась Марья.

Видит она, крыша избы неведомым образом раскрылась и все они – Кулапиха, нежить, гроб с покойным и Марья, вверх поднялись. Всю деревню увидела как на ладони. Из-за реки солнце взошло, поднялось над горизонтом, разлилась над миром зорька алая, народ деревенский, многострадальный, по хозяйству уж хлопочет, пастух коров погнал, хозяюшки печи растопили, хлеб печь собираются, мужики да молодёжь на луга идут с косами. А Марью с Кулапихой и всем полчищем бесовским будто и не видит никто, что за наваждение?

Но, как глянула Марья на ведьмину избу, так и поняла всё – увидела она, что посреди избы гроб на прежнем месте стоит, а в гробе Илюша, рядом Кулапиха безутешная, а чуть в стороне она сама, Марья, замерла. А вокруг них, в горнице, деревенские, вон и тётка Груша, и бабка Игнатьевна, и дед Макар уже тут. Кто ради любопытства заглянул, кто из страха перед ведьмой, поди ж ты знай, может она всех запомнит, кто не зашёл с Илюшей проститься, да опосля и отомстит.

Перехватила Кулапиха Марьин взгляд, усмехнулась недобро:

– Что дивишься? Не мы это там, внизу. Тульпы это.

Тут загогоготали нечистые и почувствовала Марья, как взмывают они ввысь, засвистело в ушах, завертелось всё перед глазами, темнота, звёзды, и далеко-далеко внизу земля, реки как веревочки, города, как платочки вышитые, леса зелёными омутами. Холод объял колючий. Всё неслось на немыслимой скорости в потоках воздуха.

Сколько продолжалось всё это и не знает Марья, потеряла она счёт времени. Наконец стало затихать, медленнее полетели они и вот начали опускаться вниз. Лес дремучий внизу, самая чаща, посреди чащи поляна круглая, ровная, словно тысячами ног вытоптана, отполирована, а вокруг поляны вал высокий из земли, веток, мха да камней.

– Ведьмина поляна, – вспомнила Марья. Слышала она от деревенских про места такие, мол, на поляны эти ведьмы слетаются на шабаш, творят тут злые свои дела. Ежели простой смертный забредёт случайно в такое место, да перелезет через вал, то обратно уже выбраться не сможет, пока кто-то из ведьм не отпустит бедолагу. А вот когда они прилетят в следующий раз это неизвестно, может и вовсе сгинешь тут за то время.

Опустились на поляну. Гроб ровнехонько стал на земле, нежить по кругу разбежалась, а Кулапиха велела Марье рядом с ней стоять, сама же достала из бесчисленных складок своей одёжи какую-то старую, потрепанную книгу, неимоверной толщины и, раскрыв её, принялась читать что-то, бормоча себе под нос.

Закачались деревья-исполины, обступившие поляну плотным кольцом, застонали, потянули к ним со скрипом сухие ветви с корявыми пальцами. Небо вмиг потемнело, тяжёлый вздох пронёсся над лесом, словно сама земля вздохнула тяжко. А Кулапиха всё быстрее читает, всё громче.

Смотрит Марья – покрывало на мёртвом поползло, упало с гроба, дрогнули веки у покойного и внезапно распахнул он глаза и сел во гробе, мутным взглядом обвёл всех – страшный, раздутый. Марье вдруг вспомнились полчища пауков, что лезли к нему в рот нескончаемым потоком.

Закричала Марья от ужаса, а Кулапиха расхохоталась довольно:

–Что, Марья, страшно? Ну ничего, скоро всё закончится. А там вернёмся мы в деревню и на кладбище пойдём, пусть все думают, что чин чином похоронили мы Илюшеньку моего.

– Думают?…

– Да, думают! Потому как на самом-то деле тульпу мы похороним, пустышку, а настоящий Илюшенька будет и дальше жить.

– Так ведь умер он! – со слезами ужаса прошептала Марья, – Умер! Обман это всё.

– Обман, не обман, бабушка надвое сказала, а будете вы с Илюшей муж да жена теперь.

– Не понимаю я ничего, – вскричала Марья, – Ты сказала, что хочешь обряд провести, какой испокон веков в деревне нашей был. Я думала, что до погоста провожу Илью, и всё на этом, а что же это творится?

– Творится то, что блажь одна этот ваш обряд, пустое всё! Настоящий-то обряд вот он.

– Стало быть обманула ты меня?

– Стало быть так, ухмыльнулась карга, – Но раз уж Илюшеньку не оживить, то ведь можно и по-иному поступить.

– Как это, по иному?

– Тебя мёртвой сделать! – загоготала ведьма, – Что ж ты недогадлива кака!

Марья покрылась вся холодным потом, задрожала:

– Да ведь узнают все про то, не сойдёт тебе это с рук, расправятся с тобой люди наши!

– Ох, Марья, ты меня видать за недоумка держишь? Никто тебя и не хватится. Видела, поди, когда над избою мы поднялись саму себя-то, там, внизу?

Кивнула Марья.

– Вот так и будет эта тульпа вместо тебя на свете жить. Никто и не отличит. Одна лишь мать может, да кто ей поверит, ежели и скажет кому о том?

– А я?…

– А ты с Илюшенькой тут останешься.

– Где это, тут?

– В этом мире, в оборотном. Да что противишься, дура, ведь ты теперь знаешь какой соделаешься? Сильнее меня! Сколь бы ты там прожила? Десятков семь, восемь? А здесь ты вечно жить будешь!

Кулапиха оглянулась назад, на покойного, что сидел в гробу подобно восковой кукле.

– А сейчас пора, ступай к Илюше, вставай рядом с ним, да за руку бери, осталось недолго.

Илюша, выгнув шею назад, выпростал одну руку, затем вторую, и медленно выполз из гроба, а опосля поднялся на ноги и, уставившись белёсыми, пустыми глазами на Марью, оскалился в улыбке.

– Не пойду, – закричала Марья во весь голос, – Ни за что не пойду! Ненавижу тебя и Илюшу твоего, борова, да будьте вы прокляты оба!