След сломанного крыла - Бадани Седжал

— Триша? — голосок Сони пробивается сквозь звук рыданий, ее руки обнимают Тришу. В каждом ее слове звучит страх. — Что случилось? Почему ты плачешь?

— По крайней мере, ты можешь объяснить мне? — спрашивает Эрик, возвращая меня к настоящему. По лицу у него ходят желваки. — Ты знала о моем прошлом, о моем одиночестве… Почему ты не хотела ребенка?

— Потому что дети всегда страдают, — наконец отвечаю я, и правда обжигает меня.

* * *

Я сижу в машине с выключенным мотором перед маминым домом. Я смотрю на парадную дверь целую вечность, так как очень боюсь войти, но еще больше боюсь не войти. Меня преследуют мысли, они истерзали меня. Я стараюсь прогнать их, но они отказываются уходить. «Сейчас, — говорит голос. — Пора». Я трясу головой, но время — не мой союзник, иначе у меня было бы его больше.

Наконец я выхожу из машины. Металлическая коробка больше не может служить мне убежищем. Я не пользуюсь своим ключом, дом внезапно кажется мне чужим. Я нажимаю на звонок и жду, в уверенности, что Соня дома. Я звоню снова и снова, мои пальцы надавливают на кнопку звонка.

Когда разгневанный Эрик покинул дом, я тоже села в машину, оставив все упакованные коробки в прихожей. Я чувствовала, что он наблюдает за мной из окна своего автомобиля. Его любовь ко мне превратилась в ненависть; это две стороны одной медали — каждое чувство оборачивается своей противоположностью. Я поехала прямо сюда. Я нуждаюсь в ответах и уверена, что дать их может только Соня. Она должна помнить то, чего не помню я. Мне кажется, я вижу ее сидящей на моем диване, когда она пришла попрощаться. «Он разыгрывал любящего отца. А ты позволяла ему». Я мысленно повторяю ее слова, а ее глаза ищут в моих хотя бы след воспоминания.

— Триша? — Мама открывает дверь. — Что ты здесь делаешь, бети?

Она отступает назад, чтобы дать мне войти, но я приросла к месту.

— Соня дома? — мои руки дрожат. — Мне нужно поговорить с ней.

— Нет, — отвечает мама и внимательно смотрит на меня. — Что случилось, бети?

— Когда она будет дома? — Солнце вот-вот зайдет. Начинают гудеть комары. В детстве я всегда была их излюбленной жертвой, моя кожа опухала от их укусов.

— Это потому, что ты такая сладкая, — говорил папа.

Мама берет меня за руку и ведет в дом. Я позволяю ей это, так как слишком слаба, чтобы идти сама.

— Она скоро придет. Пойдем, выпьем по чашке чая, и ты расскажешь мне, что случилось.

Мне хочется рассмеяться. Это ее решение всех вопросов, словно чай может прекратить все несчастья в мире. Но разве я не делала то же самое? Разве я не предложила Соне чашку чая, когда она пришла попрощаться? Разве я не положила пакетик концентрата для горячего шоколада в подарочную корзину Джии? Хотелось бы мне знать, какие еще привычки я переняла у мамы. Когда я стала ее отражением и папиным созданием?

— Не надо чай, — бормочу я. Рыдания, прежде беззвучные, теперь становятся слышимыми и обжигают меня отчаянием. Я вижу, как мама, словно в замедленной киносъемке, идет на кухню, наливает в чашку чай, от которого я отказалась, и ставит ее передо мной. Я едва могу разглядеть идущий от чашки пар или разобрать то, что она мне говорит. Не говоря ни слова, я выхожу из кухни и иду к лестнице.

— Триша! — ее оклик пробивается сквозь барьер, но я не обращаю на него внимания, другие голоса внутри меня звучат громче. Мама идет вслед за мной, дыша в спину.

Я ничего не говорю ей и иду вверх по лестнице, я нахожусь в другом времени, в другом месте. Мои пальцы держатся за перила, каждый шаг дается мне труднее, чем предыдущий. Взойдя наверх, я сворачиваю в коридору, проводя пальцами по стене. Сначала я дохожу до своей комнаты и распахиваю дверь. Комната выглядит точно так же, как много лет тому назад. В последний раз я провела в ней ночь перед своей свадьбой. В тот вечер все казалось возможным. Мне не хватало лишь младшей сестры, но я не хотела портить себе завтрашний прекрасный день. На моей кровати лежали красное сари и белое свадебное платье. То и другое я выбирала очень долго, я старалась, чтобы все было совершенным, раз я выхожу замуж за совершенного мужчину. Не важно, что Эрик был белым и старше меня. Он любил меня так, как я того заслуживала.

— Почему папа разрешил мне выйти замуж за американца? — спрашиваю я маму. Я знаю, что она стоит сзади и наблюдает за мной. — Ведь это не соответствовало нашим обычаям и его требованиям.

Папа не сказал мне ни одного дурного слова, когда я с трепетом призналась родителям, что полюбила белого мужчину. «Никогда не выходите замуж за BMW[23] — такова была мантра индийской общины. Белый, мормон, черный — три неприемлемых кандидата в мужья для индийской женщины. Я думала, что отец примет мое заявление с гневом и разочарованием, что я впервые испытаю на себе его гнев. Я приготовилась к худшему, но он только опустил голову и согласно кивнул, и я просто онемела от удивления. Он вышел из комнаты, и больше мы это не обсуждали.

Я осматриваю свою комнату. После той ночи, когда мне было еще пятнадцать, ее полностью переделали — подарок к моему шестнадцатилетию. Мне разрешили выбрать любую обстановку, любую кровать, какую я пожелаю. Все старые вещи раздали, заменили их новыми. Соня стояла рядом и завидовала мне, когда я выбирала цвет краски для стен и убранство в «стиле принцессы», соответствующее моим понятиям о красоте. Такой комната оставалась в течение года, пока подруги не начали дразнить меня. Я спросила папу, не могу ли я обновить комнату еще раз, и он охотно согласился. Я выбрала более взрослый стиль — нейтральные весенние тона, и с тех пор здесь ничего не менялось.

— Он позволил мне переделать комнату, — бормочу я, — позволил купить все новое.

— Да, — кивает мама.

Она отвечает чересчур быстро и кратко, словно боится сказать лишнее. Я выхожу из своей комнаты в коридор. Мама идет за мной, будто сопровождая по лабиринту. В коридоре я снова провожу пальцами по стене, вспоминая, как делала это много лет тому назад. Красный лак начинает стекать с кончиков моих пальцев и с тыльной стороны ладони. Он превращается в кровь. Я отдергиваю руку от стены в уверенности, что там останется пятно, но передо мной идеально белая стена. Я смотрю на свои пальцы, но крови на них больше нет.

— Я ведь плакала, — говорю я, затерявшись в ином времени, — я стонала.

— Я не слышала тебя, — говорит мама с болью в голосе. Я поворачиваюсь к ней лицом, наблюдая со странной отрешенностью, как она складывает перед собой руки. Она не смотрит на меня, слезы заливают ей лицо и капают на пол. Она совсем съеживается, как древняя старуха. Кажется, что она на моих глазах постарела на целых двадцать лет. — Я не слышала тебя, бети.

— Ванная! — восклицаю я. В ванной, в раковине была кровь. Я вижу ее сейчас, вижу, как она стекает в водосток вместе с водой. Я открываю дверь в ванную комнату, но нахожу только сверкающий кафель и фарфор. — Там был коврик. Я вытирала им кровь, — я открываю ящики и ищу его. Но ящики пусты. Я хватаю бак для грязного белья, я точно помню, что кинула его туда, но бак тоже пуст. Корзина для белья тоже. — Куда он делся?

— Его нет, — говорит мама, протягивая мне руку, но я отталкиваю ее. Я не хочу, чтобы она дотрагивалась до меня. Я начинаю тереть свою руку, ощущая чье-то тяжелое прикосновение. — Я никогда не видела этого коврика.

— Куда он делся? — спрашиваю я, не сомневаясь, что она дурачит меня. Воспоминания захлестывают мой мозг, стирая разницу между прошлым и настоящим. Мой разум, затерянный в водовороте этих воспоминаний, заставляет меня метаться с места на место и не позволяет зацепиться за что-то реальное. — Это было прямо здесь.

— Я не знаю, — шепчет мама.

— Соня может знать! — восклицаю я. Я бегу к ее комнате и распахиваю дверь. — Где она? — спрашиваю я, не обнаружив ее там.

— Она еще на работе, ты же помнишь.

— Ты говоришь неправду! — кричу я. — Она еще ребенок!