Падшие в небеса.1937 - Ярослав Питерский

– К сожалению, Вера Петровна, все это может быть. И уже свершилось. Ваш отец осужден. Но, как вы, слышали у него лишь десять лет без права переписки! Это самый маленький срок из всей группы…

– Что?!! Что?!! Самый маленький срок?!! И вы хотите меня этим успокоить?!! Десять лет без права переписки ни за что!!! Ни за что!!! И это, по-вашему, благо?!!

– Успокойтесь! Успокойтесь! Вера Петровна! Прекратите тут истерику! Ни за что наш народный суд не дает! Значит, были причины! Успокойтесь! – вскричал Григорян.

Его лицо побагровело. Он в ярости замял горящую папиросу в пепельнице. Маленькие угольки посыпались на пол. Майор подошел к буфету и достал фляжку. Обычную железную солдатскую фляжку. Открутив крышку, сделал несколько глотков. Затем, задержав дыхание, занюхал рукавом. Лицо его еще сильней налилось кровью. Вера с ужасом смотрела на этого человека. Она хотела кричать, но сдерживала себя. Она понимала: ее истерика сейчас ничего не решит. Григорян еще раз приложился к фляжке и, тяжело дыша, спросил:

– Хотите спирта? Легче будет…

– Что? – Вера вздрогнула.

– Спирта хотите? – переспросил Григорян.

– Нет, мне нельзя… У меня ребенок будет… – обреченно ответила Вера.

Она не знала, зачем сказала свою самую сокровенную и приятную тайну?! Зачем доверилась этому человеку? Ребенок! Ее и Паши ребенок! Она рассказала какому-то тюремщику и противному типу, который с такой легкостью говорит о ее безвинно арестованном отце и, возможно, причастен к его суду! Она сказала этому человеку о ребенке! Самом дорогом, что у нее есть сейчас! Там, бьющимся где-то под сердцем маленьком существе! Нет, она зря сказала этому человеку! Зря!

Майор посмотрел на нее завороженными глазами. Он, словно опомнившись, снова глотнул из фляжки. Закрутил крышку и убрал сосуд в шкафчик. Поправив портупею и гимнастерку, взял папку. Григорян не решался посмотреть на Веру. Как ей показалось, этому человеку было стыдно. Вера взяла стакан с остывшим чаем и, сделав большой глоток, спросила суровым тоном:

– Что он там прочитал про дядю Леву?

Григорян еще раз взглянул в папку и, словно актер на сцене, бросил пафосную фразу:

– Он не дядя Лева! Поймите, дорогая Верочка! Он не дядя Лева! Он Лев Моисеевич Розенштейн! Опасный государственный преступник! Шпион, работавший на английскую разведку! Он диверсант и вредитель! Он глава подпольной группы! Он не дядя Лева! И поэтому его ждало суровое наказание, дорогая Верочка!

– Это для вас он не дядя Лева! А для вас я не «дорогая Верочка»! Я – Вера Петровна Щукина! Дочь потомственного рабочего Петра Ивановича Щукина, которого вы упрятали в лагерь на десять лет! Вот!

Григорян тяжело вздохнул и, словно обессилев, рухнул в кресло и закрыл глаза. Было видно, он не хотел разговаривать.

– Вы так и не ответили мне? Что с дядей Левой? Что там про пятое января?

Григорян вновь тяжело вздохнул. Покачал головой и, выдержав паузу, ответил хрипловатым голосом:

– Он расстрелян, Верочка. Расстрелян. Как враг народа. Приговор приведен в исполнение. Вот. Вот почему ни у вас, ни у его родни не принимают посылки. Посылки и передачи положены лишь тем, кто находится тут, в тюрьме. И тем, кому это разрешено по закону.

Вера сидела, пораженная. Она представила глаза тети Розы. Эти измученные горем глаза! Глаза человека, который все еще надеется и не знает, что все уже напрасно! «Страшно! Как это страшно! Она ходит сюда каждый день. А его уже нет давно! Давно нет! Его даже не похоронили по-человечески! Нет даже могилы!» – подумала Вера и спросила:

– Где его похоронили?

– Что? – Григорян вздрогнул.

– Я спрашиваю, вы хоть можете сказать его жене, где он похоронен?

Григорян закрыл глаза. Он погладил свой большой нос с горбинкой пальцами и тихо ответил:

– Нет-нет. Я не знаю. И не могу знать. Возможно, где-то на спецучастке. Есть такие на том берегу Енисея. Ближе к карьеру, в горах. Там где-то. Но точно не скажу. Да и зачем? Зачем ей знать? Зачем это надо?! Пусть думает, что он жив и где-то в лагере. Так легче будет. Пусть.

– Вы хотите сказать, что все эти люди, которые тут мучаются у вас и для которых не принимают передачи, уже расстреляны?

– Не знаю! Возможно! Но вам-то это зачем знать? Пусть думают, что они живые! Так легче!

– Что? Легче?

– Да, Вера! Лишить людей надежды куда страшнее!

Вера смотрела на этого человека, который даже боялся открыть глаза, и понимала – он прав!

«Он прав, и она должна с этим смириться! Смириться! И жить, жить с этим всю оставшуюся жизнь! Как она может выйти и сказать тете Розе, что ее Левочка мертвый?! Как?! Нет! Она не сделает это!

– Он что, хотите сказать, был главарь в их, как вы там говорите, группе? В этой нелепой группе? Где был, как вы утверждаете, или, как там у вас, состоял мой отец? Вы это хотите сказать?! Дядя Лева был главарем?!

Григорян без удовольствия посмотрел в эту, словно окрашенную кровью, красную папку. Покачал головой:

– Нет, там еще был и Петровский Поликарп Андреевич. Он тоже сознался. Они были вместе старшими в этой группе.

– Что? И Поликарп Андреевич? Так, а его, почему не расстреляли? Как так? Дядя Лева-то, почему один? Логики тут нет! Все ерунда!

– К сожалению, Верочка, есть логика. Есть. Ваш дядя Лева был еврей. Еврей-сионист. Буржуазный сионист. Вот и все, это опаснее. А Петровский просто беспартийный. Вот и суд смягчил ему наказание. И вообще! – Григорян вскочил с кресла и, подбежав к столу, бросил на него папку. – Я и так нарушил инструкции! Я и так нарушил свои должностные обязанности! Я и так вам слишком много сказал! Хватит меня пытать! Хватит! Вы пользуетесь тем, что я к вам неравнодушен! Пользуетесь! Но я вам заявляю, я в первую очередь офицер НКВД! А потом уже мужчина! Так что больше вы от меня ничего не услышите! Это секретная информация для служебного пользования! – Григорян кричал это, стоя спиной к Вере.

Щукина кивнула головой и спросила:

– А человек?

Григорян, словно испугавшись, резко развернулся и, жалобно посмотрев на девушку, спросил трясущимися губами:

– Что? Что вы сказали?

– А человек? Человек-то у вас, на каком месте? А? Офицер на первом, мужчина на втором! А человек?

Григорян тяжело вздохнул и, сжав губы, грубо ответил:

– Вы, гражданка Щукина, переходите все границы! Не терпится вам? Хотите неприятностей?

Вера медленно поднялась. Она махнула рукой, прощаясь с Григоряном и вежливо, даже немного жалостно, сказала:

– Нет-нет. Извините. Извините меня. Вы конечно ни в чем не виноваты. Ни в чем! И спасибо вам. Спасибо. Я хоть правду узнала. А так, так бы и ходила сюда, с передачами. И не могла бы ничего добиться. Вот. Спасибо вам большое. От чистого сердца. Извините.

Щукина повернулась и хотела уйти. Но Григорян ее остановил:

– Может, вам какая помощь нужна? Может, чем-то я могу помочь?

Вера замерла в нерешительности и посмотрела на офицера. Тот стоял к ней спиной, курил, нервно и часто затягиваясь, выпуская дым в потолок.

«Если я спрошу его о Паше? Нет. Он может навредить. Он ведь все равно остается в первую очередь кавалером. Пусть и отвергнутым. Нет, Паша покажется ему соперником. И он даже может ему навредить», – подумала Щукина.

– Извините. У меня есть к вам еще одна просьба, – робко сказала Вера.

– Я вас слушаю…

– Понимаете, у меня есть знакомый. Я знаю, он работает в вашем управлении. Его фамилия Маленький. Он мой дальний родственник. Но вот он пропал. Совсем перестал меня навещать. Перестал. Я волнуюсь. Что с ним?

– Родственник? – с подозрением спросил Григорян. – А, почему вы не обратились к нему сразу?

– Я же говорю, он пропал. Понимаете. Его нет. Где его искать? Я его видела уже давно. Вот поэтому я и прошу вас, помогите мне найти его! Помогите! – Вера грустно улыбнулась.

– Пропал, говорите… – задумался Григорян. – Да это неудивительно. Наверное, он исчез после того, как арестовали вашего отца?

– Да, да… – солгала Вера.

– Ну что ж, его можно понять. Это может наложить на него кое-какие подозрения. А это в нашем деле лишнее. А что он вам за родственник? Кем приходится?

– Он, он… брат. Троюродный. Или там дальше как-то… я путаюсь в этих хитросплетениях родственных уз. У моего отца была двоюродная сестра, а он – племянник ее от первого мужа…

– А, вот как?! Пятая вода на киселе… – ухмыльнулся Григорян. – Родственник. Да… у вас, у русских, это, конечно, уже не родственник. Так, дальняя родня… почти чужой человек. А вот у нас! У армян! Это родственник! У нас так семьями живут до десятого колена! Мы маленький народ! Маленький, но гордый! И ценим каждого человека, тем более родственника! Пусть и дальнего! У нас, у армян, по сути, все родственники дальние! Во как! – Александр взметнул вверх руку и указал пальцем в потолок.

Вера печально улыбнулась.

– Ну что ж, найти человека в нашем управлении это – можно. А кем он хоть работает, вы знаете? А то штат-то у нас не малый! – спросил Григорян, подойдя к телефону, что стоял на столе.