Князь Лавин - Ольга Погодина

– Ты не получишь ее, – прорычал Илуге, – Не получишь.

В следующее мгновение он понял, что сжимает рукой воздух.

Они стояли на хрупких черных камнях под черно-багровым небом Эрлика. Янира неподвижно лежала между ними: казалось, она просто спит, раскинув руки и по-детски приоткрыв рот, – если бы не зияющая черным рана над левым ухом

Исмет, будучи созданием этого мира, двигалась совершенно беззвучно. Еще мгновение назад Илуге держал себя между ней и ее жертвой, – и вот она уже просто возникла, смеясь, по другую сторону от девушки. Звук ее смеха заставлял неудержимо дрожать.

Илуге обрушил на ее голову свой меч. Меч рассек воздух, напоенный смехом, в котором явственно звучала издевка. Взметнулись белые одежды, белые волосы, – а она, сама Смерть, уже стоит за его плечом и шепчет что-то настолько завораживающее, что Илуге сам не зная почему опускается на колени, складывает ладони лодочкой, словно доверчивый ребенок, и поднимает глаза, чтобы встретиться, наконец, с тем, чего ему в настоящий момент хочется нестерпимо, больше всех сокровищ мира…

В сумрачный мир Эрлика ударил свет. Низкое черное небо расступилось, образовав круглое, будто вырезанное отверстие, сквозь которое камнем упала вниз большая серая птица. Над самой головой Илуге, отмечавшего происходящее где-то на самом краю сознания. Он узнал серую неясыть. Птица под небом Эрлика?

Птица сделала своими большими, мягкими серыми крыльями взмах. Воздух пахнул в лицо Илуге, словно ведро ледяной воды. Пальцы над его головой, уже готовые коснуться его, дрогнули и замерли. В следующее мгновение он отбросил их своей проклятой, – левой рукой.

– Меня ты тоже пока не получишь, – прошипев это, Илуге рывком поднялся, поудобнее сжал рукоять меча. Понимал, что оружие против нее бесполезно, но прохладное прикосновение рукояти словно бы удерживало его от того, чтобы безвозвратно погрузиться в этот призрачный мир.

В этот момент безвольное тело Яниры сдвинулось с места. Не меняя позы, словно удерживаемая невидимыми веревками, девушка начала кружиться в потоке света, падающего из отверстия, в такт взмахам крыльев неясыти. И подниматься к свету, – все выше, и выше, и выше. Теперь Илуге понял, что все это не было случайностью: Онхотою удалось вызвать самого Заарин Боо! Илуге помнил свою первую встречу с самым могущественным шаманом Великой Степи, который тогда тоже появился в облике птицы.

– Что ж, – Исмет теперь описывала вокруг него плавные круги, словно прихотливо подброшенное в воздух лебединое перышко, – Я терпелива. Но за то, что вы, смертные, посмели отнять у меня, меня! – мне предназначенное, – я теперь всегда буду рядом. И поверь, смертный, сколь много случайностей, которые обрывают вашу никчемную жизнь, мне подвластны… Это так завораживает, – словно глядеть, как сражаются муравьи с течением уносящей их реки…

– Твоя сестра тоже грозилась, – буркнул Илуге. Сказать по чести, рыжей кошки Эмет он всегда боялся больше. Может, потому, что он познакомился с этим исчадием подземелий Эрлика первым, а может, просто он опасается больших кошек, особенно крылатых.

– На то она и младшая, – проворковала Исмет, а потом голос ее вдруг потек, словно патока, – неужели ты не хочешь…хотя бы взглянуть на меня… напоследок?

– Нет, – без сожаления ответил Илуге, – Блондинки меня не привлекают.

Он очень удивился, когда пришел в себя. Тому, что прошло целых три дня, которые он пролежал без дыхания и движения, словно мертвый. Тому, что каким-то немыслимым, сверхъестественным чудом Заарин Боо удалось извлечь осколок кости, поставить его на место и закрепить, и теперь Янира, хоть и продолжавшая находиться без сознания, была все еще жива. И тому, что в ноздри все еще бил острый и горький запах дыма и крови, к которому теперь подмешивался отчетливый запах падали.

Город еще горел, но теперь в нем уже не осталось живых, – даже собак. Горы трупов лежали во рву, заполнив его до краев. Убедившись, что все население города вырезано, воины Илуге, выполняя приказ своего угэрчи и обезумевшие от поступавших их военным вождям новостей, окружили город плотной стеной. Чонраг сам распоряжался хуа пао. На третий день после падения Шамдо хуа пао ударили в безжизненный скелет города, – его стены, вгрызаясь в их глинобитное тело и вырывая, словно мясо из раны, целые куски стен. Они били, и били, и били. Плотная завеса рыжей пыли повисла в воздухе, покрывая толстым слоем поверх осколков мертвых жителей некогда величайшего "Владыки Севера", превращая городской ров в гигантскую могилу.

Илуге смог встать и выйти только ближе к вечеру, и выйдя, – бессильный, с раздирающей руку леденящим холодом болью, – он увидел, что гордости Шамдо, – его тройных крепостных стен, – больше нет. Город лежал в руинах, словно огромная кровоточащая рана, растрескавшаяся и дымящая.

Увидев его, воины, несшие караул вокруг его походной юрты плотным кольцом, закричали пронзительно и ликующе. Весь лагерь пришел в движение, со всех сторон сбегались люди, присоединявшие к несмолкающему многоголосому вою свой голос. Илуге увидел, что многие пьяны, как это часто бывает после большой битвы, однако было на их лицах что-то еще, чего не было ранее. То было опьянение от убийства, ибо нельзя называть убийством открытый бой двух противоборствующих армий и можно – убийство пса, доверчиво ткнувшего голову в колени…

Илуге равнодушно смотрел в темноту, на остывающие багровые сполохи, на счастливые, восхищенные лица, в глубине которых навсегда поселилось безумие. Оно теперь поселилось и в нем, он знал. Невозможно быть девственником наполовину.

И даже теперь, спустя десять дней после взятия Шамдо, он и сам обнаружил, что не может спать без бурдюка с архой и женщины, – ему одну за другой приводили испуганных пленниц, и Илуге брал их равнодушно и наутро отсылал, – словно надеялся в соприкосновении плоти найти что-то важное, и не находил.

Похоже, воины продолжали ожидать от него прочих кровожадных указаний, и даже, возможно, предвкушали их. Но чудовищная, унесшая разум вспышка прошла, оставив Илуге на пустынном берегу наедине с кем-то, кем он раньше еще не был. И этот новый незнакомец с жестким холодным взглядом вселял в него страх.

Город, светящийся в темноте, словно огромная багровая рана, начал остывать, распространяя острый горький запах пепла. Пепел и осколки стен засыпали могилу и запах падали перестал быть отчетливым, – скорее, возникал иногда, касаясь ноздрей, как нестерпимое воспоминание.

" Я сделал это. И сделал бы снова."

Когда, наконец, Илуге снова смог, хотя и сделав над собой усилие, мыслить ясно, он собрал своих вождей. Был предельно краток. Возможно, произошедшее уже начало менять его – Илуге почувствовал, что теперь ему уже не нужно объяснять всем и каждому смысл своих планов. Он просто говорил – и все.