Дивные пещеры - Евгений Дубровин

– Там Старик, – говорила она серьезно. – Он хочет меня увидеть.

– Он слишком стар для тебя, – шутил Рудаков.

Но Нина пропускала его шутку мимо ушей.

– Он мудр. Он все знает. Он хочет научить меня не бояться смерти. Я очень боюсь и не знаю, как себя держать… Чтобы достойно… Смерть – это ведь очень интимно, а тут будут стоять, смотреть, ахать, сочувствовать. А потом какая-то старуха начнет снимать одежду, лапать твое тело… Потом надо лежать среди запаха водки и жареного мяса, слушать дурацкие пьяные разговоры…

– Слушать-то не придется, – опять мрачно пошутил Семен Петрович.

– Все равно противно… Потом потащат на это мерзкое старое кладбище, где лежат старики и старухи еще с семнадцатого века. Представляешь, лежать среди стариков семнадцатого века!

– Старина сейчас в моде.

– Как ты пошло шутишь.

– Извини. Но что поделаешь? Крематория у нас нет. Впрочем, ты еще будешь жить сто лет и, возможно, дождешься крематория, а вот мне придется лежать рядом с какой-нибудь графиней. Аристократическое знакомство.

– Я, знаешь, как хотела бы умирать? Одна. Совсем одна.

– Не дадут.

– В том-то и дело… Но я бы хотела. И чтобы потом никто не прикасался… Ведь на кладбище все равно побеспокоят. Начнут что-нибудь строить. Хорошо, если не найдут и соорудят над тобой пивной ларек, а если зацепят экскаватором? Отвезут ведь с землей на свалку.

– Вполне может быть, – согласился главный бухгалтер.

– Вот… Поэтому я и хочу лежать в таком месте, чтобы меня не тронули века.

– Такого места нет.

– Есть.

– Где же оно?

– Пещеры.

– Да. В Пещерах можно лежать хоть сколько… Это точно… Только ведь скучно. То ли дело на кладбище. То корова пройдет, то парочка целоваться начнет.

– Я скуки не боюсь… Идти день или два, пока хватит сил, а потом лечь на камни… Надо только точно определить, когда… Чтобы долго не идти…

– Тебе еще рано думать о смерти. Пусть Старик научит меня. Только я его сам научу.

– Ты должен жить до ста лет.

– Зачем?

– Чтобы хоть кто-то помнил обо мне. Это так страшно, когда человек ушел из жизни, а его никто не помнит. Никто, никто. Получается так, что вроде бы он и не жил, никогда не рождался. У меня никого нет, кроме тебя. Будешь жить ты – буду жить я. Так что в моих интересах, чтобы ты дожил до ста лет. Видишь, какая я эгоистка?

– Что ты сегодня все время говоришь о смерти? Ты молодая, ты переживешь меня. А может быть, мы умрем вместе. Так даже будет лучше.

– Нет, ты не умрешь. Ты дуб, могучий дуб. За это я тебя и полюбила. Стою на танцах, хворая, малокровная, еле на ногах держусь, и вдруг появляется дуб. Здоровенный, краснощекий дубище. Могучий, уверенный в себе дуб.

– Я так трусил тогда…

– Не заметила. По-моему, ты вел себя даже нахально. Ну я и влюбилась сразу в тебя. Я еще никогда не встречала таких здоровяков-боровиков. Ну, может быть, не совсем влюбилась. Это уж потом… Я тогда подумала: дотронусь до этого дуба, прижмусь к нему, и часть его силы ко мне перейдет. Я так загадала… Я в детстве немного ворожила… Меня бабушка научила. Только у меня ничего не получалось. Даже наоборот. Что загадывала – все наоборот выходило. Пророчила себе большую судьбу, мечтала стать великой художницей, а стала лаборанткой на элеваторе. Колдовала себе здоровье, а наколдовала болезнь. Но с тобой вроде бы получилось. Я ведь тебя присушила?

– Присушила…

– И силы немного от тебя взяла?

– Взяла.

– И еще я, знаешь, насчет чего колдовала?

– Насчет чего?

– Насчет ребенка… Сразу же… Как только мы танцевали первый танец… Я смотрела на тебя и колдовала, колдовала, колдовала… Мне так хотелось, чтобы после меня остался сын, похожий на тебя: здоровый, крепкий, уверенный, чтобы он не боялся ничего, ни одной болезни. Знаешь, сколько всего болезней?

– Нет.

– Двадцать пять тысяч. И всех я боялась. Потому что если есть одна болезнь, то боишься и остальных. Теперь, конечно, я не боюсь. И сына уже не хочу… Слишком поздно… Жаль только, что я не успела почувствовать, что это такое – быть матерью… Ну хоть любовницей побыла, и на том спасибо.

– На следующее лето мы поедем с тобой в Крым. В Крыму самый лучший в мире климат. Он любых больных излечивает. Я один раз был в Крыму. Полгода позвоночник болел – ни сесть, ни лечь, а там как рукой сняло… Мы купим себе домик в Крыму. Пусть даже не на берегу моря. Там везде автобусы ходят. Сел – и через час у моря. Я тебя в школу художественную устрою – наверняка там есть художественные школы. И ты начнешь учиться и станешь великой художницей. А я поступлю на работу в виноградный совхоз и каждый день буду приносить тебе виноград, пока не вырастет свой. У нас будет и огород, и дворик с виноградом… Там я тебе поставлю раскладушку – загорай, ешь виноград, рисуй… А по воскресеньям мы будем путешествовать. На теплоходе. И в Сочи съездим, и в Одессу. А когда появится сын, мы втроем везде станем ездить. И твоя болезнь пройдет.

Нина слушала не перебивая. Рудаков чувствовал в темноте, какое внимательное у нее лицо. О чем она думала? Может быть, мчалась на автобусе по жарким крымским дорогам к морю, бережно прижимая к себе ребенка? Или, сидя в садике под виноградными лозами, рисовала картину, которая потрясет всех? Или, стоя на палубе белого теплохода, вглядывалась в приближающуюся солнечную Одессу?

– Сеня, – послышался нерешительный голос. – Я давно хотела тебе сказать, да боялась… Но ведь когда-то надо…

– Что ты хотела сказать? Говори.

– Сеня, я ведь не верю, что твоя жена ушла.

Наступило молчание. Нина затаилась как мышь, даже не было слышно ее дыхания.

– Я же тебе рассказывал… Она как-то догадалась о наших отношениях… И ушла. Она была очень гордым человеком и любила меня. Она не хотела мешать мне.

– Я не верю, Сеня…

– Что ж, дело твое…

– Она не могла уйти из-за этого. Она бы боролась за тебя. Так сделала бы я и любая другая женщина. Ты хороший, Сеня. За тебя стоило бороться. Она скорее нашла бы меня и набила бы мне морду или поговорила по-бабьи, с глазу на глаз, или пожаловалась в местком.

– Она была гордая. Ты не представляешь, какая она была гордая. И она очень любила меня.

– А кровь на скобе? – выдохнула Нина. – Откуда взялась кровь на скобе?

– Выдумки. Бабья болтовня. – Рудаков повысил голос. – Какая-то баба слышала звон, да не знает, где он. Когда-то давно я чистил на скобе ноги, башмак был рваный, и я поранил палец. Вот откуда могла быть. Поняла? И группа совпала. Совпала. И башмак тот нашли.

– Почему же они тогда копают?

– Дураки, вот и копают. Делать им нечего. Хотят показать видимость работы.

Они опять замолчали.

– И все-таки я не верю, Сеня, – прошептала Нина. – И поэтому я никогда не войду в твой дом.

Семен Петрович нащупал руку Нины, сжал ее. Она не ответила на пожатие.

– Ну хорошо, – сказал он. – Я расскажу, как было дело. Мы красили крышу… Можешь спросить у соседей… Они подтвердят, что мы действительно красили крышу… Дело было рано утром… после дождика. Крыша была скользкой… Она заскользила и протянула мне руку… Я тоже протянул, но не успел… Она упала и ударилась боком о скобу… Пока я спустился, ее уже не было во дворе. Я подумал, что она пошла в больницу сделать укол или еще что, ждал, а она так и не пришла. Куда-то уехала… Я потом догадался, почему она уехала. Она подумала, что я не подал ей руки нарочно, желал ей смерти… Она уже тогда знала… о наших с тобой отношениях… И ушла… От обиды… Я уверен, она уехала в деревню. Есть у нее какие-то родственники. Когда-то она говорила, да я не придал значения. Видишь ли, у нее был комплекс. Она считала, что невольно загубила мою жизнь. Ей казалось, что я способен на большее, чем всю жизнь проработать бухгалтером в этом городишке. Но я, дескать, связался с домом, садом, с обыкновенной бабой, и это погубило меня. Как-то она мне сказала, что если бы можно было начать жить сначала, то она не вышла бы за меня замуж, чтобы я не остался в Петровске, а уехал в большой город и там выбился бы в люди. А она продала бы дом и ушла бы с геологами путешествовать. Жена нигде не была, и ей очень хотелось поездить по миру. Она любила смотреть «Клуб кинопутешествий». Когда она догадалась, что у меня появилась женщина, то замкнулась в себе и все время о чем-то думала. Наверно, она уже тогда задумала уехать. Ну а потом… когда ей показалось, что я специально не подал ей руки, она ушла сразу. Из гордости, из самолюбия. И чтобы помучить меня. Но я уверен, скоро все это разъяснится.

– Ты говорил все это… там?

– Нет. Я не хочу, чтобы ее нашли. Пусть и у нее и у меня начнется новая жизнь. Если уж так получилось. Но я, честно, протянул ей руку. Протянул, но не успел. Ты мне веришь?

– Верю. Давай спать.

Нина отвернулась к стене. Он долго прислушивался, надеясь услышать ее обычное сонное посапывание, но посапывания не было. Девушка не спала. И Рудаков тоже не спал. Ему не нравился тон, которым было произнесено слово «верю».