Деньги дороже крови - Владимир Гурвич

— Вы замечательно готовите, — искренне оценил ее труды я.

— Для женщины это всегда очень приятный комплимент. Даже для такой, как я.

— Что означает для такой, как я?

— Пройдемте в комнату, — предложила Царегородцева. — Там приятней беседовать.

Я не возражал.

Мы уселись, Я на диване, где так недавно сладко спал, моя прекрасная собеседница напротив меня — в кресле. Из кармана халата она достала сигареты и закурила.

Довольно долго мы оба молчали.

— Вам известно, что наши руководители начали процесс вывода активов? — вдруг проговорила она, одновременно пуская изо рта дым.

— Нет.

— Я вам говорю: это началось.

— Откуда вам известно?

— Я все же финансовый директор. Хотя я контролирую далеко не все денежные потоки, а только легальные, но они настолько переплетены с нелегальными, что полностью провести их мимо меня крайне трудно. С недавних пор я стала замечать странные вещи, вдруг начали обмеляться весьма крупные счета, проводиться сделки с ценными бумагами. Их усиленно продают нерезидентам. А точнее, каким-то никому неизвестным фирмам, расположенным в оффшорах.

— Что это означает?

— Обычно это означает, что перекачивают ликвидные активы отсюда туда. Чаще всего это делают, когда намерены свернуть здесь работу. А затем и самим податься вслед за своими активами.

— То есть вы хотите сказать, что эти ребята готовят плацдарм для бегства?

— А для чего тогда они это делают? У вас есть другие объяснения?

— Нет, — после короткой паузой, вызванной усиленным раздумьем, произнес я. — Но почему именно сейчас?

— По итогам года мы прогнозируем серьезные убытки. У нас есть несколько крупных кредитов, возвращать которые предстоит в ближайшее время. А из каких средств? И если Дума примет закон этого депутата, забыла фамилию…

— Неплюев, — подсказал я.

— Неплюева, то речь можно уже вести о банкротстве. Боюсь, нам даже нечем будет выплачивать зарплату.

— Так все плохо?

— Ну не так уж плохо, если бы счета не обмельчались, может быть и выкрутились бы. Договорились бы о реструктуризации кредитной задолженности, взяли бы новые ссуды, продали бы какое-то имущество, может быть, даже бы уволили часть персонала. В общем, если проводить разумную финансовую политику, то спасти концерн можно.

— Вы говорили им об этом?

— Да, говорила, Не прямо, конечно, приходиться делать вид, что мне ничего не известно об их махинациях.

— И что?

— Понимаете в чем дело. В качестве одной из мер нужно сократить личные расходы этих господ, привлечь их личный капитал для погашения кредитов. Кириков был согласен, но Фрадков ни в какую. Он даже и слышать о таком варианте не желает. Видели бы вы в тот момент его лицо. Казалось, что ему сообщили о том, что через десять минут земля взлетит на воздух, такой ужас отразился на нем, когда я высказала эту крамольную мысль.

— Лица его в тот момент не видел, но вполне представляю. Я полагаю, что Фрадков заставляет Кирикова так поступить, хотя тот не слишком этому рад. Это все?

Царегородцева достала новую сигарету.

— Если бы. Те другие наши с вами друзья переходят к активным действиям. Они требуют от меня переводить средства концерна на их счета. А чтобы это как-то замаскировать, учредили компанию с таким же названием, открыли счет в том же банке. Попробуй, разберись. По крайней мере на какое-то время вполне можно запутаться. Как будто один владелец счета переводит деньги на другой. Вполне законная и безобидная операция. Не правда ли остроумно?

— Да, действительно, остроумно, — согласился я. — Этот Галанов оказался знающим человеком.

Царегородцева покачала головой.

— Это не Галанов, за ним кто-то стоит. Тому такое не зубам. Вернее, не по мозгам. Добавьте к этому то, что началась скупка акций. А чтобы сбить на них цену, распускаются плохие слухи про ситуацию в концерне. И акции уже упали. Тут чувствуется стратегический ум. А Галанов всего лишь бандит с большой дороги. Он правда пытается строить из себя бизнесмена, даже вроде бы какой-то диплом прикупил. Но в голове-то от этого ничего не прибавилось, Как был он в таких делах профанам, так и остался. Это я вам, как уже профессионал, говорю.

— Тогда кто же?

— Хотела бы знать. Но что делать мне в такой ситуации? Выполнять их приказы?

— А собственно, почему бы и нет. По крайней мере в тех случаях, когда невозможно отвертеться. Если Фрадков и Кириков куда-то намылились, то какой смысл противиться захвату концерна. Может, новые хозяева окажутся более хваткими и не дадут ему обанкротиться.

— Вы так считаете? Признаться честно, я не ожидала услышать от вас такое предложение.

— А я бы его и не дал, если бы только что не услышал от вас про действия наших двух друзей. Но коли так, то ситуация кардинально меняется. Как по вашему, сколько времени им понадобится, чтобы перевести все за границу?

— Сложно сказать, все зависит от их жадности. В принципе они могут улизнуть в любой момент. То, что они перевели, хватит им на безбедное существование до конца жизни. Тут другой момент, — Царегородцева задумчиво замолчала.

— Что за момент? — спросил я нетерпеливо.

— Мне кажется, что пока все бросить и уйти Фрадкову не позволяет Кириков. Он еще колеблется. По крайней мере когда я разговариваю с ним, меня не покидает ощущение какой-то двойственности всего того, что он говорит и делает.

— Я тоже заметил, что он в последнее время не похож сам на себя. А если перетянуть его на нашу сторону? — внезапно возникла у меня мысль.

Царегородцева покачала головой.

— Поздно, он слишком увяз. Я даже полагаю, что Фрадков ему просто это не позволит. Это чересчур опасно для него, Кириков много знает. Если все это выплывет наружу, того арестуют в любой стране.

— Пожалуй, вы правы, — согласился я.

Царегородцева снова достала из пачки сигарету. Не слишком ли много она сегодня курит, подумал я.

— Могу я обратиться вам с просьбой? — вдруг произнесла она.

— Ну, разумеется, — горячо сказал я.

Она быстро взглянула на меня, и едва заметно улыбнулась. Я же почувствовал, что краснею, как школьник. Уж больно заметно выказываю свои к ней чувства. А вот дверь в ее сердце по-прежнему закрыта на замок.

— Я хочу вас попросить, как можно больше наблюдать, но ни во что не вмешиваться. По крайней мере, без моей просьбой, либо вмешиваться после консультацией со мной. Я понимаю, что прошу очень много, но положение очень опасное, мы сильно рискуем. Любой неверный шаг — и о последствиях даже страшно подумать. Этот Костомаров рыщет повсюду, у меня возникло ощущение, что он и меня в чем-то подозревает.

— А не он ли стоит за всем этим?

— Я думала об этом, но никаких указаний на его участие в этом деле у меня нет. Хотя это ни о чем не говорит, вернее, может говорить о том, что он хорошо замаскировался и действует только через подставных лиц. Впрочем, гадать можно очень долго. Но если нет фактов…

— Да, если нет фактов, приходится только гадать.

— Вот, собственно, и все, что я вам хотела сказать.

Я понял ее слова, как сигнал о том, что мне пора и честь знать и что никто не собирается оставлять меня тут ночевать. Тем более положить рядом с собой. Невольно мой взгляд уперлся в то место, где не плотно запахнутый халат позволял увидеть небольшую полоску кожи. Мне оставалось лишь глубоко вздохнуть.

— Поеду домой, — сказал я.

— Я вас провожу.

Я ехал по ночному городу в не самом радужном настроении. Никак не пойму, что происходит у нас с Царегородцевой. Вроде бы начинаем сближаться и вот-вот упадем друг другу в объятия, как тут же словно бы натыкаешься на стену. И кажется. что через нее уже никогда не перескочить, потому что она вырастает всякий раз, как только возникает такая возможность. Странная, в чем-то непонятная женщина.

Затем мои мысли вдруг сами собой перескочили к Семеняке. Это было почти невероятно, что за все то время, что я провел в квартире своей возлюбленной, ни разу не вспомнил о нем. Теперь же голос совести громко напоминал мне о грозящей ему опасности, и о том, что я ничего пока не сделал, дабы ее отвести. Позвоню я ему прямо сейчас — и будь что будет.

Я достал телефон и стал набирать номер. Мне долго не отвечали, что, учитывая поздний час, было вполне закономерно, затем раздался женский голос. Я сразу же узнал его, он принадлежал жене Семеняке. Я представил эту женщину такой, какой видел в первый и последний раз.

— Простите за поздний звонок, но очень срочное дело, Могу я поговорить с Александром Тихоновичем?

— Александра Тихоновича нет.

— А где же он?

— В морге?

Я похолодел от ужасно предчувствия.

— Что случилось?

— Его сегодня вечером застрелили. Возле самого подъезда. Сашеньки больше нет! — Ее до сего момента спокойный, даже бесстрастный голос вдруг сорвался в крик.