Ущелье дьявола - Александр Дюма

— А мне куда поместить свет очей моих, розу моей весны, возлюбленную моего сердца?

Фрессванст сказал Трихтеру:

— Знаешь, я пить хочу.

Все запели погребальным тоном второй веселый куплет знаменитой латинской песенки:

Vivat omnes virgines,Faccles, formosae.Vivat membrum quodlibet!Vivat membra quaelibet!

Некоторые стали ворчать, раздались недовольные голоса. Радость, высказанная ими вначале, мало-помалу стала переходить в озлобление. Там и сям слышалась перебранка.

— Послушай-ка, Мейер, — говорил своему соседу высокого роста широкоплечий фукс, — ты мне здорово ударил по локтю своей спиной, свинья!

— Идиот! — ответил Мейер.

— Ах, идиот? Так хорошо же!.. Через четверть часа извольте быть у Кайзерштуля! Э! Черт возьми! А где же тут будет у нас Кейзерштуль?

— Это уж из рук вон! Не знаешь даже, где здесь и подраться хорошенько!

Вдруг раздался оклик парня:

— Эй, господин студент, смотрите-ка! Ваша собака… Студент строго воззрился на него.

— Ты должен был сказать: «госпожа ваша собака»…

— Ну так госпожа ваша сейчас укусила меня.

— Ах, ты негодяй этакий, ты вывел мою собаку из терпения, так что она укусила тебя? Вот тебе, вот тебе!

И он тотчас же вздул олуха.

— Браво! — неистово орали студенты.

А хор подхватил, как бы в виде философского одобрения:

Vita nostra brevis est:Brevi finietur.Venit mors velociter;Rapit nos atrociter.

Трихтер и Фрессванст сказали в один голос:

— Выпить бы хорошенько теперь!

— Кой черт! — отозвался какой-то студент. — Неужто мы пустим корни в этой скверной деревушке, да так и будем стоять пнями, как дорожные столбы?

— Ведь Самуил должен был вести нас.

— Самуил, Самуил! Где же Самуил?

— Эй, Самуил, иди сюда, мы не знаем, куда деваться, какая-то полнейшая анархия, идет возмущение в смуте, весь беспорядок нарушен.

— Кориолан, скажи-ка, неужели у Вольсков никто так-таки и не ест, и не спит, и не пьет?

Самуил спокойно подошел вместе с Юлиусом.

— Что у вас тут такое? — спросил он.

— А то, что нет здесь ни черта, — огрызнулся Мейер.

— Да что же вам надо?

— Самое главное, что необходимо каждому человеку: гостиницу.

— Дети вы, дети! Нет у вас ни капли соображения! — с упреком заметил Самуил. — Дайте мне подумать минут пять, и у вас явится все необходимое. Мы с Юлиусом сходим на минутку к бургомистру в дом, и, вернувшись, я займусь программой нашего бунта. А куда девался Трихтер?

— Он что-то все говорил, что хочет пить.

— Поищите его где-нибудь в можжевельнике и пришлите ко мне, мне нужен секретарь. И прошу вас не очень галдеть, пока ваш король будет заниматься.

— Будь покоен, Самуил! — прогремела толпа. Самуил и Юлиус вошли в тот дом, который был указан им как жилище бургомистра, и куда, вслед за ними, явился и Трихтер.

Едва за Трихтером захлопнулась дверь, как, верные своему данному слову вести себя тихо, эмигранты неистово заорали хором:

Pereat tristitia!Pereant osores!Pereat diabolus,Quivis antiburschius !

Глава сорок седьмая Бургомистр Пфаффендорф

Дверь дома господина бургомистра открылась. Самуил, Юлиус и Трихтер очутились перед очень крупным, полным человеком, видимо, весьма смущенным.

— Бургомистр? — спросил Самуил.

— Зачем он вам? — пробормотал тучный человек.

— Затем, чтобы объясниться с ним.

— А вы ничего худого ему не сделаете? — робко осведомился Фальстаф.

— Напротив.

— Если так, я — бургомистр.

— Имею честь вас приветствовать! — сказал Самуил. — Но полагаю, что у вас в доме, кроме этого крыльца, имеются другие помещения поудобнее. Так не лучше ли нам там устроиться?

Бургомистр, которого проняла дрожь, провел их к себе в кабинет. Самуил сел.

— Так вот, — сказал он. — Мы принимаем Ландек в свое заведывание. Надеемся, что вы не окажете нам сопротивление и избавите нас от суровой необходимости брать дома приступом. Университет оказывает честь вашему местечку — располагается здесь на некоторое время. Вы сами понимаете, что нам желательно быть здесь до некоторой степени хозяевами, и что у нас могут быть разные капризы, которым вам лучше было бы не противиться. Я и пришел уговориться с вами. Вы бургомистр Ландека, а я король университета. Чиноначалие требует, чтобы вы уступили мне свою власть. Я ее принимаю. Благодарю.

— Но ради самого господа скажите, что вы намерены делать? — спросил толстый бургомистр.

— О, будьте спокойны, достопочтеннейший… Виноват, как прикажете именовать вас?

— Пфаффендорф.

— Будьте спокойны, достопочтеннейший Пфаффендорф. Мы явились сюда только учиться и развлекаться. Мы будем развлекать и вашу деревню, будем задавать вам праздники. Вы против этого ничего не имеете?

— Но вы не будете посягать на личность и имущества?

— Ручаюсь вам за это своим королевским словом.

— Ну что-ж! — сказал Пфаффендорф с тяжким вздохом.

— Значит, решено? — сказал Юлиус.

— Решено.

— Вашу руку, благороднейший бургомистр! И пожалуйста не бойтесь, что я намерен каким бы то ни было образом унизить или затмить вашу почетную должность. Я оставлю за вами достойное вас место, которое вы и будете занимать во всех предстоящих развлечениях и церемониях.

— Вы очень добры, — ответил тронутый Пфаффендорф. — Но мне пришло в голову, что вам, быть может, понадобится иметь под рукой нашу деревенскую милицию? Так я ее предоставлю в ваше распоряжение.

— А велика она у вас?

— Только один человек.

— Давайте его нам, — со смехом сказал Самуил. — Она будет под нашим покровительством.

— Уж вы его не обижайте. Я сейчас кликну его. Бургомистр вышел, совершенно очарованный Самуилом. В кабинете был стол и на нем письменные принадлежности.

— Садись сюда, — сказал Самуил Трихтеру.

— Но послушай, — сказал Юлиус Самуилу, — как ты ухитришься разместить Гейдельберг в Ландеке? Правда, я могу отдать в твое распоряжение весь свой замок, но ведь и его далеко не хватит.

— Прежде всего, — сказал Самуил, — к замку будет запрещено кому бы то ни было приближаться. Мы здесь не для того, чтобы стеснять графиню Гермелинфельд, а для того, чтобы служить ей. Мы будем счастливы, если она удостоит своим присутствием некоторые из тех праздников, какие я намерен устроить. Полагаю, что она победит свою робость и решится на это. Но это будет предоставлено вполне на ее добрую волю, и мы никоим образом не будем ее беспокоить своим соседством.