Ущелье дьявола - Александр Дюма

— Странно! — подумала она.

И, вернувшись к двери, она начала звать:

— Гретхен! Ты дома? Гретхен! Никакого ответа.

В ту же минуту со стороны долины донесся какой-то неопределенный гул. Юлиус и Христина посмотрели в ту сторону.

По неккарштейнахской дороге двигалась огромная толпа. Клубы поднявшейся пыли мешали разглядеть, что это были за люди. Время от времени слышались крики, пение, возгласы, прерываемые ветром. По-видимому толпа состояла из пятисот-шестисот человек.

Все это приближалось очень быстро.

Вдруг Юлиус радостно захлопал в ладоши.

— Конечно, это Самуил! — воскликнул он. — Он держит свое слово!

— Я не понимаю, о чем ты говоришь, — промолвила Христина.

— Я хочу сказать, — повторил Юлиус, — что Гейдельберг идет в Ландек. Самуил же обещал тебе это, а он что пообещает, так непременно исполнит. Но ведь как быстро! Разумеется, это мои товарищи! Вот, когда они подошли поближе, я начинаю различать студентов университета. Слышишь: Виваллера? О! Какой сюрприз!

И за минуту перед тем сонные глаза Юлиуса оживились и заблестели. Христина задумалась.

Дорога шла ниже той скалы, где стояли Христина и Юлиус, шагах в тысяче, приблизительно. Веселая толпа быстро продвигалась. Вскоре Юлиус узнал Самуила, ехавшего верхом впереди всех. Он имел строгий вид главнокомандующего армией.

Позади него несли академическое знамя.

Студенты подходили, вскоре все их лица стали ясно видны Юлиусу и Христине.

Проезжая мимо них, Самуил поднял кверху голову, заметил их и раскланялся с ними.

Студенты узнали Юлиуса. Все фуражки замелькали в воздухе, и все глотки заорали самый оглушительный привет, который когда-либо сотрясал барабанную перепонку.

— Дорогая моя Христиночка, — сказал Юлиус, — товарищи видели меня, и я думаю следует мне пойти встретить их, как подобает хозяину встретить своих гостей. Мы недалеко от замка, поэтому ты можешь и одна вернуться домой, а меня, по правде сказать, разбирает нетерпение увидеться снова со своими товарищами и узнать, в чем дело. Я скоро вернусь к тебе.

— Ступай, — ответила Христина. Она и сама не могла дать себе отчета в том, почему ей вдруг сделалось так грустно.

Юлиус обрадовался. Он поцеловал Христину в лоб и пошел притворно-спокойным шагом до поворота тропинки, когда же он обогнул скалу и убедился, что отсюда Христине его не видно, он пустился изо всех сил и через две минуты догнал толпу.

А Христина все-таки видела.

Как только является Самуил, — сказала она про себя, — Юлиус сейчас же бежит к нему.

Она смахнула слезу и собралась идти домой, как вдруг ей послышалось, что позади нее захрустел под чьими-то ногами песок.

Она обернулась и увидела Гретхен.

— Гретхен! — сказала она. — Но, боже мой, что с тобой случилось?

Со вчерашней ночи маленькая козья пастушка очень изменилась. Она была какая-то бледная, разбитая, со спутанными волосами, с синевой вокруг глаз. Казалось, она постарела сразу на девять лет. Куда девалась быстрота ее движений? Она стала мрачная и апатичная, словно какая-то роковая скорбь лежала у нее на сердце.

— Что с тобой? — снова заговорила Христина. — Откуда ты явилась?

— Я пришла из хижины.

— Мы же окликали тебя. Отчего ты тогда не вышла к нам?

— Потому, что с вами был г-н граф, а я не хочу, чтобы меня видели. Нет, я теперь никому больше не стану показываться на глаза и ни с кем не буду говорить, кроме вас. Мне стыдно! Вы — другое дело: я люблю вас, и мне еще, кроме того, надо предупредить вас, берегитесь! Самуил Гельб никогда не лжет, это правда! Если он что-нибудь сказал, так непременно исполнит. Он никогда не говорит даром. Вам это непонятно, может быть, но это верно. Знаете ли, мне очень тяжело говорить, но я расскажу все, чтобы попытаться спасти хоть вас. Отвернитесь в сторону, не смотрите на меня, вот так. А теперь слушайте: помните, Самуил Гельб сказал, что я буду принадлежать ему? Ну так он опоил меня каким-то зельем, которое он сам приготовил у себя в аду из моих же цветов… Одним словом, я отдалась ему… Берегитесь же! Прощайте!

И она бегом пустилась в свою хижину и заперлась на ключ.

Христина оцепенела от ужаса.

— Гретхен! Гретхен! — закричала она.

Но она напрасно звала. Гретхен не пришла.

— О! — думала Христина, дрожа от страха. — Правда, правда, он исполняет все, что сказал. Вот привел и Гейдельберг в Ландек! Вот погубил и Гретхен! А меня, как раз, теперь все оставили: и она, и муж! Я одна! Боже, как мне страшно! Я сейчас пойду, напишу барону, пускай хоть он приедет спасти меня.

Глава сорок шестая Gaudeamus igitur

Студенты орали изо всех сил:

Gaudeamus igitur Juvenes dum sumus; Ubi sunt qui ante nos In mundofuere?

На повороте дороги показалась деревня. Все ее обитатели, мужчины, женщины и дети, привлеченные шумом, высыпали на улицу и смотрели с недоумением на вторжение в их пределы какой-то невиданной толпы людей.

Самуила не было уже впереди. Он ехал позади всех, разговаривая с Юлиусом.

Шедший впереди толпы студент обратился к первому попавшемуся крестьянину.

— Эй ты, любезный! Какая это деревня?

— Ландек.

И сейчас же поднялся общий галдеж:

— Ура! Господа! Ура! Фуксы, финки, сто-о-ой! Это Ландек!

Сотни глоток кричали:

— Привет Ландеку!

— Привет Авентинскому холму нашего университетского Рима!

— Привет тебе, ужасная куча кривых лачужек!

— Привет тебе, отныне историческая деревушка, прославленное место, бессмертная яма!

Трихтер сказал Фрессвансту:

— Знаешь, я пить хочу!

Финк подошел к парню, шедшему за плугом.

— Эй вы, филистеры, мужичье, туземцы здешних мест, род людской с рыбьими глазами, хватит ли у тебя настолько сообразительности, чтобы указать мне, где здесь гостиница Ворона?

— В Ландеке никакой гостиницы Ворона нет.

— В таком случае гостиница Золотого Льва?

— И гостиницы Золотого Льва также нет в Ландеке.

— Ну так скажи же, наконец, идиот этакий, где у вас самая лучшая гостиница?

— Да совсем никакой гостиницы нет в Ландеке.

При этом ответе раздались со всех сторон возгласы неудовольствия и возмущения.

— Вы слышали, господа, что говорит эта образина? — воскликнул один из финков. — В Ландеке совсем нет гостиниц.

— Куда же я теперь денусь со своими шляпными картонками, — жалобно пищал какой-то студент.

— А я куда денусь с собакой? — вопил какой-то фукс.

— А мне куда девать трубку? — бешено рычал великовозрастный бородач.

— А мне куда поместить свет очей моих, розу моей весны, возлюбленную моего сердца?