Последний Совершенный Лангедока - Михаил Крюков

– Это всего лишь вопрос традиций, берущих своё начало, как я полагаю, в Писании. Ведь по Библии женщина – существо нечистое и греховное. А вот в Античной Греции…

– Ты ещё мне про мавров расскажи или про нравы чёрных народов, говорят, есть и такие.

– Как будет угодно господину графу. Замечу ещё, что я недостаточно хорошо владею вашим языком, и Альда нужна мне как переводчица. Кроме того, если нужно будет осмотреть женщину или выполнить какие-либо целительные действия над ней, помощь Альды окажется бесценной.

– Ладно, уговорил, забирай. Наконец-то я понял: всё это придумала моя хитромудрая дочурка, ведь так? Надо же, угадал, ха-ха! Ну, раз так, пиши пропало, теперь её в замке не удержишь, хоть на цепь сажай. Упрямая, прямо в меня.

Сказать по совести, я бы, может, и не отпустил Альду с пришлым человеком, но Филиппа уже давно смотрит на неё косо, злится и ревнует. Боюсь, как бы не отравила девчонку или не приказала заколоть. Я ей говорю, мол, это же дочь моя, что мне, других баб мало?! А она сразу рыдать начинает. Тьфу ты, пропасть! Скажи, грек, ну почему бабы такие дуры, а? Поверишь, третий раз женат, так каждая новая баба хуже старой. В четвёртый раз ни за что не женюсь, потому что эта уж точно окажется полной идиоткой! Ты сам-то хоть был женат?

– Нет.

– А-а-а, ну, тогда, значит, у тебя все семейные радости ещё впереди.

Граф встал и отошёл к окну.

– Вот что я тебе скажу, грек, ну или попрошу – понимай как знаешь, – сказал де Фуа, не глядя на меня. – Ты вот что… Когда наиграешься, не бросай Альду просто так, пристрой куда-нибудь, чтобы с голоду не померла, всё-таки кровь не чужая. Ну, ну, не хмурься. Вижу, всё вижу, любишь ты её. Да только я на свете живу куда как дольше тебя, и знаю, как оно бывает. Это сейчас она для тебя как лик божий. А, ладно, ты всё равно меня сейчас не услышишь. Лошади у вас вроде есть? Жратву и вино возьмёте на кухне, скажи, я велел дать. И вот тебе… За исцеление моего графского сиятельства. Чтобы никто не мог сказать, что в роду Фуа скупердяи!

На стол рядом с кубком упал кошель.

– И трубадура этого с собой забери, надоел. Воет, как ветер в трубе, жрёт в три горла и уже половину кухарок перепортил. А я после него брезгую!

– Господин, прежде чем попрощаться, я должен спросить, как вы себя чувствуете?

– Да хорошо я себя чувствую! Не болит ничего! Мне сестрица уже всю макушку продолбила: того не ешь, этого не пей! А я – рыцарь! Что же мне, горохом толчёным давиться, как монаху? Мясо и вино – вот пища мужчины! А уж сколько мне суждено небо коптить, то забота Господа! Вот крестоносцев отгоним, можно будет и на тот свет собираться, меня черти уж поди заждались, нагрешил преизрядно, ни один поп не отмолит. Не будет Раймон Роже де Фуа цепляться за лишний день паскудной жизни дряхлой развалины! Всё, иди!

Следующим утром мы покинули замок. Нас никто не провожал. Всю ночь шёл сильный дождь, и я опасался, что отъезд придётся отложить, но после завтрака Юк выглянул из кухонной двери, покрутил изрядным носом, которым Создатель часто украшает лица французов, и объявил, что ехать можно.

Было сыро и промозгло, дождевые облака сливались с туманом, иногда на плащ падали крупные капли и скатывались, оставляя тёмные дорожки. Копыта лошадей скользили по мокрой траве. Отъехав от замка, я оглянулся и постарался сохранить его в памяти. Кто знает, доведётся ли мне побывать здесь ещё раз?

Я думал, что Альда будет расстроена и взволнована отъездом, но она даже не оглянулась на дом, в котором провела большую часть жизни. В штанах и рубахе она была очень похожа на юношу, хотя походка, конечно, выдавала её, как всякую женщину. На лошади Альда ездила по-мужски, в седле сидела уверенно, и мои опасения по поводу того, что девушка будет нам обузой, стали потихоньку рассеиваться. Вещей у неё было совсем немного, так что её вьючная лошадь шла налегке. Свою виеллу Альда подарила трубадуру, и теперь инструмент висел у него за спиной.

Узнав, что нам предстоит ехать втроём, Юк сморщился, как будто откусил от гнилого яблока, но ничего не сказал. Он сразу занял место во главе маленького отряда и время от времени сверялся с рисунком на куске пергамента, на котором, по его словам, был нанесён путь до Тулузы.

Через некоторое время Альда подъехала ко мне поближе и тихонько сказала:

– Павел, мне кажется, мы едем не туда, зачем-то трубадур сильно забирает на закат. Может, он заблудился в тумане?

– Я в этих краях в первый раз, да и ты, наверное, не отъезжала так далеко от замка. Допустим, ты права. Но что мы скажем Юку? Что он ошибается? А как мы это докажем? Он человек вздорный и недобрый, а если что-то затеял, станет вдвойне осторожнее. Пусть уж едет, куда хочет. Либо он со временем сам увидит свою ошибку, либо мы поймём куда ехать и бросим его. Нам надо найти римскую дорогу, она должна вывести прямо к Тулузе. Но где её найти и как она должна выглядеть, я понятия не имею. А ты?

– Простите меня, иатрос Павел, – улыбнулась Альда и заглянула мне в лицо, – я так привыкла быть одна, что пытаюсь всё решить сама. А зачем? Ведь теперь я рядом с мужчиной! Вы обещали учить меня целительству, ну так учите, чего мы ждём?

– Как, прямо сейчас, сидя на лошадях? – удивился я.

– Ну да, вы будете рассказывать, а я слушать. Всё равно дорогу выбирает трубадур.

– Ну, коли так… Ладно, тогда, пожалуй, давай начнём с «Общедоступных лекарств» Орибасия. Этот труд не требует особых знаний, а каждый целитель должен уметь составлять лекарства. Если что-то будет непонятно, спрашивай.

Вскоре оказалось, что моих знаний французского недостаточно, а поскольку Альда учила греческий с помощью местного монаха, который сам его толком не знал, мне оставалось от беспомощности только щелкать пальцами. Обратились было за помощью к трубадуру, но хоть он и знал арагонский, кастильский и язык алеманов, помочь нам не смог, так что первый урок удался не вполне. Забегая вперёд, скажу, что к осени я усовершенствовался в языке настолько, что меня нередко принимали за местного жителя, а Альда на удивление быстро выучила язык ромеев и трещала на койне, как служанка, пришедшая за утренними покупками на рынок Константинополя. Закончив с травами, мы перешли к «Синопсису», а поскольку отец заставлял меня учить нужные целителю книги наизусть, пересказывать их не составляло труда. Чтобы девушке не наскучила теория, я взялся за «Женские болезни», единственный в своём роде труд, составленный моим тёзкой, Павлом из Эгины, и Альда слушала, приоткрыв от удивления рот. Ведь книга открывала тайны её собственного тела! Она прямо-таки впитывала знания. Смотреть на Альду в это время было одно удовольствие. Господь послал мне всего лишь одну ученицу, но она стоила целой лекарской школы.

К полудню туман рассеялся, навалилась душная и влажная жара, особенно раздражали мелкие мушки, которые весьма больно кусались. На берегу шумной речки мы решили сделать привал, поскольку здесь было вдоволь чистой воды для людей и лошадей, а вдоль берега тянул ветерок, сдувающий кусачую гадость. Лошадей расседлали, Альда быстро расстелила на траве запасной плащ, и мы отдали должное припасам, прихваченным из замка.

Трубадур лежал, подложив под голову седло, пощипывая струны виеллы. Оказывается, на ней можно было играть и без смычка. Отрывки мелодий сменяли друг друга, но вскоре Юк выбрал одну и тихонько запел:

Был я молод, был я знатен,был я девушкам приятен,был силен, что твой Ахилл,а теперь я стар и хил.

Был богатым, стал я нищимстал весь мир моим жилищем,горбясь, по миру брожу,весь от холода дрожу.

Хворь в дугу меня согнула,смерть мне в очи заглянула.Плащ изодран. Голод лют.Ни черта не подают.

Зренье чахнет, дух мой слабнет,тело немощное зябнет,еле теплится душа,а в кармане — ни шиша!

До чего ж мне, братцы, худо!Скоро я уйду отсюдаи покину здешний мир,что столь злобен, глуп и сир.

Без возлюбленной бутылкитяжесть чувствую в затылке.Без любезного винцая тоскливей мертвеца.

Но когда я пьян мертвецки,веселюсь по-молодецкии, горланя во хмелю,бога истово хвалю.

Пьёт народ мужской и женский,городской и деревенский,пьют глупцы и мудрецы,пьют транжиры и скупцы,

пьют скопцы и пьют гуляки,миротворцы и вояки,бедняки и богачи,пациенты и врачи.

Пьют бродяги, пьют вельможи,люди всех оттенков кожи,слуги пьют и господа,сёла пьют и города.

Пьёт безусый, пьёт усатый,лысый пьёт и волосатый,пьёт студент, и пьёт декан,карлик пьёт и великан!

Пьёт монахиня и шлюха,пьёт столетняя старуха,пьёт столетний старый дед,словом, пьёт весь белый свет!

Всё пропьём мы без остатка.Горек хмель, а пьётся сладко.Сладко горькое питьё!Горько постное житьё.[133]

Трубадур отложил виеллу, основательно приложился к меху с вином и засмеялся: