Клиника: анатомия жизни - Артур Хейли

То же самое Люси быстро сделала с другими артериями и венами.

Рассекая мышцы, Люси наконец обнажила идущий вниз толстый нервный ствол. Тело Вивьен дернулось, когда затянутая в перчатку рука Люси прошлась по нерву. Все посмотрели на анестезиолога, но тот ободряюще сказал:

— С больной все в порядке. — С этими словами он коснулся рукой щеки Вивьен. Лицо девушки было бледным, но дышала она глубоко и ровно. Невидящие глаза были широко открыты и наполнены подсознательно пролитыми слезами.

— С нервом мы сделаем то же самое, что делали с артериями и венами. Мы оттянем его книзу, перевяжем и пересечем. Потом он сократится и уйдет вверх. — Люси говорила почти машинально, за словами следовали действия. Сказывалась многолетняя привычка к преподаванию. Она продолжила: — Среди хирургов до сих пор идет оживленная дискуссия относительно того, как обрабатывать концы пересеченных во время ампутации нервов. Цель — предотвратить возникновение болей в культе. — Она ловко перевязала нерв и кивнула интерну, который ножницами срезал свободные концы ниток. — Было предложено несколько методов — алкоголизация, электроприжигание. Мы сегодня воспользуемся самым простым и наиболее широко применяющимся методом.

Люси взглянула на часы. Девять пятнадцать. Прошло сорок пять минут с начала операции. Она посмотрела на анестезиолога:

— Все нормально?

Анестезиолог кивнул:

— Все идет как нельзя лучше, Люси. Она по-настоящему здоровая девочка. Ты, случайно, не перепутала больных? — игриво спросил он.

— Нет, не перепутала.

Люси не любила подобных шуток в операционной, хотя и знала хирургов, которые острили во время операции — от разреза до наложения швов. Возможно, этими остротами хирурги прикрывали свои чувства. Как бы то ни было, она решила сменить тему. Начав рассекать мышцы задней части бедра, она спросила анестезиолога:

— Как твоя семья? — Люси замолчала, устанавливая на место второй крючок, чтобы зафиксировать задний лоскут.

— Все прекрасно. На следующей неделе переезжаем в новый дом.

— Правда? И где он находится? — Она обратилась к интерну: — Немного повыше, пожалуйста. Старайся держать его так, чтобы он мне не мешал.

— В Сомерсет-Хайтсе. Это новый квартал на севере.

Почти все мышцы задней части бедра были пересечены.

— Да, я о нем слышала, — сказала анестезиологу Люси. — Думаю, твоя жена довольна.

Теперь на дне глубокой разверстой красной раны была видна кость.

— Она на седьмом небе, — ответил анестезиолог. — Покупает коврики, занавески и прочие штучки. Есть только одна проблема.

Люси начала руками отделять от бедренной кости мягкие ткани.

— Вы видите, что я освобождаю кость как можно выше по протяжению. Тогда мы сможем отпилить ее высоко и прикрыть мышечной тканью, — объяснила она студентам.

Интерн с трудом удерживал лоскуты двумя крючками. Люси помогла ему, переставив инструменты.

— В следующий раз я захвачу с собой третью руку, — проворчал он.

— Пилу, пожалуйста! — попросила Люси.

Операционная сестра была уже наготове и вложила рукоятку пилы в ее протянутую ладонь.

— Какая же это проблема? — спросила Люси у анестезиолога.

Расположив пилу как можно выше, Люси начала перепиливать кость короткими ровными движениями. Раздался скрежещущий звук зубьев, вгрызающихся в кость.

— За все это приходится платить, — ответил анестезиолог.

Люси пошутила:

— Придется нам планировать больше операций, чтобы занять тебя работой.

Она пропилила кость до половины. Ткань оказалась очень твердой, но это естественно — молодые кости крепкие. Внезапно ее поразила одна мысль: «Здесь, в операционной, происходит трагедия, а мы непринужденно болтаем и даже шутим. Через пару секунд нога будет окончательно отделена от туловища, и молоденькая девушка, почти ребенок, никогда больше не сможет бегать, танцевать, плавать, ездить верхом. Она не сможет радостно отдаваться любимому человеку. Со временем она, конечно, научится делать многое — самостоятельно или с помощью механических приспособлений, но ничто не станет прежним, не будет больше беззаботности, свободы и радости, переполняющих юное тело. В этом суть трагедии: она случилась слишком рано.

Люси остановилась — она почувствовала, что кость почти отпилена. И вдруг раздался тихий хруст, за которым последовал сильный треск. Кость не выдержала тяжести конечности и сломалась, а нога упала на стол. Впервые повысив голос, Люси крикнула:

— Держите ее, скорее!

Но было уже поздно. Интерн попытался перехватить ногу, но не смог, и она, соскользнув с операционного стола, грохнулась на пол.

— Оставь ее на месте! — крикнула Люси интерну, который машинально наклонился за конечностью, забыв о том, что он стерилен. Интерн смущенно выпрямился.

В операционную вошла операционная санитарка, подняла ногу с пола и упаковала ее в марлю и плотную бумагу.

— Подними культю от стола, — сказала Люси интерну, и он, встав с ней рядом, приподнял обрубок ноги.

Операционная сестра подала Люси напильник, и она, ощупав острые отломки, принялась их обтачивать. Обращаясь к студентам, она сказала:

— Нельзя оставлять острых торчащих концов кости — впоследствии они разрастутся и будут причинять пациенту сильную боль. — Потом, не поднимая головы, обратилась к анестезиологу: — Как у нас со временем!

— Прошло семьдесят минут, — ответил он.

Люси вернула напильник операционной сестре.

— Все в порядке, теперь будем ушивать рану.

Завершение операции было уже близко, и Люси с вожделением подумала о чашке кофе, которая ждет ее в ординаторской хирургического отделения.

Майк Седдонс в буквальном смысле слова потел все то время, пока шла операция. Вместе с Лоубартонами — родители Вивьен остались в Берлингтоне и собирались провести с дочерью послеоперационный период — он находился в небольшой комнатке, в которой родственники больных ждали, когда к ним выйдет оперировавший хирург. Рано утром, до того как клиника начала просыпаться, Майк встретил чету Лоубартонов у главного входа и провел их в палату Вивьен. Говорить было, собственно, не о чем. К тому же Вивьен была очень сонлива после успокаивающей инъекции и едва ли сознавала, кто к ней пришел. Через несколько минут ее на каталке увезли в операционную.

Здесь, в неуютной, скудно обставленной комнате с неудобными стульями и небрежно лакированными столами, они были втроем. Все молчали. Высокий, массивный Генри Лоубартон стоял у окна и безучастно смотрел на улицу. У него были редкие, седые, со стальным оттенком, волосы, жесткое, морщинистое, обветренное за годы ежедневного пребывания на открытом воздухе лицо. Майк Седдонс уже знал, что сделает отец Вивьен дальше. Сейчас он отойдет от окна и вернется к стулу. Потом, посидев, снова встанет и подойдет к окну. Это продолжалось уже около часа. Седдонс страшно нервничал и желал только одного — чтобы Лоубартон перестал действовать как заведенный. Пусть бы начал быстрее ходить или изменил интервалы между перемещениями.

Напротив, мать Вивьен пребывала в неподвижности. Она выбрала самый неудобный стул с прямой спинкой — видимо, из привычки к самодисциплине — и застыла на нем с неестественно выпрямленной спиной. Анджела Лоубартон сидела, устремив взгляд в бесконечность и сложив руки на коленях. Сегодня она была бледнее, чем обычно, но высокие скулы по-прежнему говорили о врожденном чувстве собственного достоинства и самообладании.

С момента их первой встречи Майк с интересом присматривался к миссис Лоубартон. Она более скупо по сравнению с мужем выражала свои эмоции и опасения относительно Вивьен, но теперь Седдонс понимал, что она испытывает не меньшее горе, чем Генри. Седдонс догадывался: несмотря на внешнюю мужественность мистера Лоубартона, мать Вивьен обладает более сильным характером, и именно она была скалой, на которую все время их брака опирался ее муж.

А как сложатся в будущем его отношения с Вивьен? Кто из них в итоге окажется более решительным и упорным? Он понимал, что в мире не существует двух одинаковых людей, все они разнятся по силе характера, по склонности к лидерству и даже по способности любить. Понимал он также, что разница полов не имеет к этому никакого отношения — женщины часто превосходят мужчин и умом, и характером, а внешняя мужественность нередко прикрывает внутреннюю слабость.

Неужели и Вивьен сильнее его, превосходит мужеством и характером? Этот вопрос встал вчера, и Седдонс до сих пор не мог найти на него ответ. Он пришел к Вивьен, когда она уже знала об ампутации. Но Вивьен не плакала, она улыбалась!

— Заходи, Майк, дорогой, — сказала она, — и не будь таким мрачным. Доктор Грейнджер заглядывала ко мне, я уже поплакала — теперь со слезами покончено, по крайней мере до утра.