Избранное - Роже Вайян

Не слишком ли много рассуждений по поводу какой-то улыбки? — возразят мне. Если мы уподобим борьбу классов известной игре, заключающейся в перетягивании каната, и вообразим себе две партии игроков, которые, крепко упершись ногами в землю, стоят друг против друга, и стоят долго, то победу подчас решает минутная заминка в рядах противника — кто-то чуть-чуть расслабил мускулы, кто-то не вовремя перевел дыхание. А это, согласитесь, куда меньше, чем улыбка. Борьба между представителями рабочих и хозяев идет именно на этом предельном уровне напряженности.

Нортмер не преминул воспользоваться своим преимуществом.

— Вы неудачно начали борьбу, — сказал он. — Может увенчаться успехом стачка, начатая, скажем, за увеличение заработной платы. Может увенчаться успехом стачка, начатая для защиты рабочих делегатов. Если бы, к примеру, я уволил вас, стачка за восстановление вас на работе, возможно, увенчалась бы успехом. И политические стачки бывают для вас удачны. Но никто еще не слыхал, чтобы стачка в защиту уборщиц, ночного сторожа, учеников и стариков, которые достигли предельного возраста, могла бы принять такой размах, чтобы привести к победе. Признайтесь же, что вы согласны со мной…

Пьеретта молчала.

— Ваша стачка или любое другое ваше выступление, — продолжал Нортмер, обречены на провал, и вы это прекрасно знаете сами. Разве не так?

Пьеретта молчала.

— Эта стачка, — говорил Нортмер, — поставит меня в затруднительное положение, так как я хочу, чтобы открытие цеха «РО» прошло без сучка без задоринки. Да и вы тоже поставлены в затруднительное положение, так как стачка, не приведшая к победе, во всех отношениях невыгодна для рабочих. Так давайте же вместе поищем какого-нибудь выхода…

Пьеретта по-прежнему молчала.

— В кои-то веки наши интересы совпадают, — продолжал Нортмер, — давайте же воспользуемся этим. Случай, согласитесь, из ряда вон выходящий…

Он улыбнулся в третий раз. И его улыбка, столь недвусмысленная, говорила: «Вы слишком умны, и мне незачем играть перед вами комедию сотрудничества классов. Нам с вами бесполезно пытаться обмануть друг друга». Пьеретта в третий раз ответила на его улыбку.

— Могу вас заверить, — говорил Нортмер, — что каждый случай увольнения будет рассмотрен нами особо и мы постараемся возместить каждому с лихвой то жалкое место и ту небольшую заработную плату, которую он получал. На этой неделе Нобле возвращается из отпуска, он сообщит вам наши предложения.

Нортмер поднялся и чуть заметно наклонил голову, давая понять, что аудиенция окончена. Пьеретта тоже поднялась.

— Я передам своим товарищам наш разговор, — сказала она.

— Разумеется, — подхватил Нортмер. — До свидания, мадам Амабль.

6

На следующий день, выходя с фабрики, Пьеретта окликнула делегатку профсоюза «Форс увриер»:

— Луиза, подожди, мне нужно с тобой поговорить.

— А ты все такая же тощая, — ответила Луиза. — Смотри, помрешь скоро со своей политикой.

Луиза Гюгонне (возраст — сорок пять лет, рост — метр восемьдесят) работала старшим мастером в Сотенном цехе. На ней была кофточка с коротенькими рукавчиками, и над тесной резинкой, стягивающей у плеча толстую руку, вздулся багровый валик. И зиму и лето Луиза делала на велосипеде три километра на фабрику и обратно. «Чтобы не толстеть», заявляла она.

— Ну-с, — спросила она Пьеретту, — мы по-прежнему ничего не признаем, кроме кофе и сигарет?

— Мне нужно с тобой поговорить, — повторила Пьеретта.

— Что ж, пойдем, я, так и быть, поставлю тебе стаканчик.

— Если тебе так хочется, пожалуйста, — ответила Пьеретта.

Без сомнения, именно из-за этих стаканчиков на щеках Луизы вечно пылал завидный румянец. Но пьяной ее никогда не видели. Она пила так, как пьет благоразумный мужчина. В кафе гостиницы для проезжающих Луиза уселась, усадила Пьеретту и заказала по своему обыкновению бутылку красного вина.

— Почему ты не зайдешь ко мне как-нибудь в воскресенье? — спросила она Пьеретту. — Можешь привести с собой своего обожаемого макаронщика. Я сварю курочку, для начала закусим горяченькими сосисками. Небось любишь горячие сосиски? А может быть, и мой Жан-Пьер поймает на наше счастье форель. Тебе бы неплохо раздобреть. Но скажи-ка ты мне, что это у тебя такие глаза странные — веки набрякли. Уж не ждешь ли ты наследника?

— Жду, — призналась Пьеретта.

— Ну, я рада за тебя, — проговорила Луиза, — очень, очень рада.

— У нас это нечаянно получилось, — улыбнулась Пьеретта.

— Даже не смей так говорить. Тебе как раз это и нужно. Совсем другая станешь. Давно тебе пора подумать о себе, о муже, о мальчугане. Значит, решено, вы приходите к нам в воскресенье, такое событие надо спрыснуть.

— В воскресенье мне нужно быть в департаментском Объединении профсоюзов по поводу «Рационализаторской операции», — ответила Пьеретта, — об этом я и хотела с тобой поговорить.

— Да после, после… Вот ты ждешь сейчас малыша, а я уверена, даже не знаешь, куда его положить. И о чем ты только думаешь? Дерешься за эту пьянчужку Жермену, которая о тебе бог знает какие сплетни распускает, потому что ты живешь с макаронщиком, за Гюстава, который совсем ослеп и за день больше перебьет стекол, чем вставит, — ведь ему давно в богадельню пора; хлопочешь о каких-то девчонках, которые и на фабрику-то пошли затем, чтобы купить лишний тюбик губной помады, и строят глазки твоему же милому, когда он за тобой заходит, — что я, не вижу, что ли!.. Пора тебе, доченька, образумиться.

Луизе Гюгонне досталось по наследству пять гектаров прекрасной плодородной земли на самом берегу Желины, в трех километрах от Клюзо, как раз там, где долина расширяется; муж сам обрабатывал участок, у них было четыре коровы. На свое жалованье старшего мастера Луиза смогла приобрести необходимый сельскохозяйственный инвентарь и даже грузовичок. Пока она работала на станке, она состояла в профсоюзе ВКТ, была одной из самых рьяных активисток и обзывала прочих работниц «рохлями»; при ее богатырском здоровье после восьмичасового стояния у станка у нее еще оставалось достаточно силы для профсоюзной работы. Луиза любила поспорить с инженерами. Но жизнь обернулась к ней такой приятной, такой умиротворяющей стороной, что порой она даже дивилась, почему это нельзя, в конце концов, жить в мире с хозяевами. В момент профсоюзного раскола она, вполне естественно, возглавила фракцию «Форс увриер», где ее деятельность отныне не была стеснена «политикой». И через несколько месяцев она сочла вполне законным то, что дирекция, оценив ее организаторские способности, назначила ее старшим мастером.

Луиза и восхищалась Пьереттой, и презирала ее за непримиримость. «Хорошо еще, что есть такие, как ты», — говорила она порой. Но то обстоятельство, что Пьеретта добровольно взяла на себя всю тяжесть борьбы, казалось Луизе самым красноречивым доказательством отсутствия благоразумия, своего рода умственным изъяном. Через своего мужа она посылала Пьеретте то картошки, то свежих овощей, то цыпленка, то кусок гуся, то баранью ножку, желая таким способом выразить свое уважение перед этим беззаветным героизмом и в то же время пытаясь свернуть самое героиню с правильного пути, принизить ее до себя, привив ей вкус к основному своему пороку — чревоугодию.

На собраниях Луиза Гюгонне ополчалась на коммунистов и охотно повторяла те аргументы, которые черпала в брошюрах, получаемых от руководства «Форс увриер»; но, когда Пьеретта предлагала ее вниманию подписной лист на постройку Дома компартии в главном городе департамента, на «Народную помощь», на коммунистическую печать, Луиза подписывалась обычно на такую сумму, о которой на фабрике никто не мог и подумать. В момент ареста Жака Дюкло она отказалась подписать протест против его ареста. Но вместе с тем именно тогда, когда в Клюзо считали, что коммунистическая партия вот-вот будет объявлена нелегальной, она отозвала в сторону Пьеретту и сказала: «Если у тебя или у твоих ребят будут какие неприятности, вы прямо ко мне приходите. Уж где-где, а у меня жандармы вас искать не станут». Впрочем, подобные противоречия были более чем обычным явлением во Франции 195… года.

Но сейчас Луиза наотрез отказалась принимать участие в любом выступлении против «Рационализаторской операции» в защиту увольняемых.

— Если ты хочешь, — предложила она Пьеретте, — я тебя устрою в цех «РО». Теперь там получают премиальные, а тебе деньги нужны, не забывай, в каком ты положении… Не строй дурочку. Ничего ты, у работниц не отнимаешь, а с хозяев сорвешь.

И заключила:

— А главное, ешь! Побольше ешь! Теперь тебе за двоих есть надо.

Пятнадцатого октября никто из уволенных не явился на фабрику. Даже бюро ВКТ вопреки мнению Пьеретты высказалось за принятие компромиссных предложений, исходящих от Нобле.