Избранное - Роже Вайян

Потом двумя группами вошли несколько молоденьких девушек и старух, они сели в последнем ряду у стены.

Наконец явилась группа работниц из цеха Пьеретты, и в их числе Маргарита. Эти прошли прямо в первый ряд и приветливо помахали Пьеретте. Среди них уволенных не было.

Пьеретта не ответила на дружеский жест товарок. Она стояла у стола и смотрела в зал. В ее глазах светилась огромная печаль.

— Прошу вас, товарищи, — начала она, — прошу вас, займите места поближе. Нам же нужно поговорить.

Никто не пошевельнулся.

В зал вошел делегат.

— Никого больше нет? — спросила Пьеретта.

— Никого, — крикнул с порога делегат.

— Прошу, товарищи, сесть ближе, — повторила Пьеретта. — Нас не так-то уж много!

— Подвигайтесь, товарищи, — сказал делегат.

Никто не пошевельнулся.

— Прошу вас, товарищи, — настаивал делегат. — Ведь нас мало. К чему же нам надрывать горло…

— И верно, почему не идете в первый ряд? — крикнула пьяная работница, тяжело подымаясь с места с помощью своей подруги. Обе торжественно проследовали по главному проходу. Никто не засмеялся.

Остальные постепенно приблизились к столу, за исключением молодого человека с галстуком бабочкой, который не тронулся с места и не произнес ни слова за все время собрания.

— АПТО официально заверило нас, — сказала Пьеретта, — что реорганизация Сотенного цеха не повлечет за собой ни одного увольнения. Многие рабочие поверили этим обещаниям. Кое-кто даже позволил себя убедить, что «Рационализаторская операция» будет выгодна трудящимся Клюзо. Однако тридцать три рабочих только что получили расчет, и это лишь первая партия.

Затем Пьеретта зачитала список уволенных, в числе которых было несколько чернорабочих, две уборщицы, ночной сторож, старичок, в обязанности которого входила в зимнее время топка печей в конторе, а в летнее время поливка палисадника перед зданием конторы, кое-кто из обслуживающего персонала, стекольщик, который целыми днями ходил по цехам в поисках разбитой форточки, — это и был тот самый старик, что, усевшись, снял очки и протер их; был среди увольняемых и один мастер, но он не пожелал явиться на собрание, боясь скомпрометировать себя общением с рабочими, — он еще надеялся выкрутиться из беды. Нобле был его школьным товарищем, и мастер решил попросить начальника личного стола замолвить за него словечко; наконец, несколько молодых девушек, которые еще вчера были ученицами, и несколько пожилых женщин, почти достигших пенсионного возраста.

На сей раз дирекция АПТО нанесла удар по наиболее слабым, наиболее робким, наиболее неловким, наиболее беззащитным — словом, выбрала таких, чтобы при случае можно было сослаться на то, что их держали до сих пор только из милости или просто терпели. Дирекция одним взмахом вымела «двор чудес», ибо при каждом крупном предприятии где-нибудь в закоулках всегда ютится свой «двор чудес». Большинство уволенных были «неорганизованные». Только один был членом ВКТ. Короче, дирекцию АПТО нельзя было сейчас упрекнуть в политическом пристрастии.

— АПТО, — продолжала Пьеретта, — утверждает, что оно сдержало свое слово и никто из работниц, работающих на станках, не уволен. На первый взгляд это кажется правдоподобным, но это ложь, так как известное число работниц ткацкого цеха переведено на подсобные должности для замены увольняемых товарищей.

Пьеретта разоблачила маневр дирекции; время от времени она, как обычно, останавливалась, подыскивала нужное слово и возвращалась к уже сказанному, чтобы уточнить факты. Как и большинство активистов из рабочих, она не боялась длинных фраз; «период» начинался с короткого и ясного предложения: «Дирекция нанесла удар преимущественно по неорганизованным», затем следовала целая серия «служебных слов» — ибо… так как… вы знаете, что… ввиду того что… Предложения развертывались медленно-медленно, как будто следовали за переживаниями аудитории, которые во всех оттенках улавливала Пьеретта. Если ей казалось, что ее недостаточно хорошо поняли, она старалась еще раз уточнить, добавить, повторить фразу почти в тех же самых выражениях. При этом она ни на минуту не забывала основную мысль, и после многочисленных поворотов «период» возвращался к первоначальному предложению, и затем уж следовало заключение: «Дирекция нанесла удар преимущественно по неорганизованным, но мы будем защищать их так же, как и всех наших товарищей».

Такого рода ораторское искусство, надо сказать, искусство своеобразное, рассчитанное на близость с аудиторией; изучать его весьма трудно, так как оно характерно для «низовых собраний», которые только в редчайших случаях стенографируются или записываются; красноречие это с величайшей тонкостью отражает в самом построении фраз, в самой расстановке слов пробуждение сознания и строгое целомудрие сердца, познавшего слишком много унижений.

После вступительного слова Пьеретты Амабль был намечен ряд мер, в большинстве классических для подобных случаев. Например, посылка делегации в мэрию, в префектуру, в генеральный совет; в принципе все были согласны, но никто из уволенных не желал быть в числе делегатов, даже в окружении своих товарищей, которых они знали как испытанных бойцов; побежденные всячески старались уклониться от непосредственной встречи с представителями класса победителей. Потом делегат внес предложение: пусть уволенные явятся на фабрику и займут свои места. Если дирекция все-таки удалит их, тогда все цеха бросят работу, рабочие выступят, помогут, не допустят, чтобы их выгнали из цеха.

Слово попросил старик стекольщик.

— Ради нас ни один рабочий палец о палец не ударит, — сказал он.

— Верно, — крикнула с места женщина.

— Верно, верно, — подхватили разом несколько голосов.

— Небось еще радуются, что не их увольняют, — крикнула другая женщина.

Затем воцарилось молчание, оживившиеся было взгляды вновь потухли.

Рабочие, сидевшие в первом ряду, в основном активисты, из которых никто не попал под увольнение, возражали, но довольно вяло.

Пьеретта молчала. Она, по-видимому, не верила, что в данных обстоятельствах предложения делегата вызовут подъем рабочей солидарности.

А делегат тем временем рассказал собранию о том, что произошло на заводе, расположенном в соседней долине. Там тоже уволили рабочих, но они против воли администрации вернулись к станкам, и в конце концов дирекции пришлось уступить. Спор в зале продолжался.

Делегация, отправившаяся к мэру, пересекла площадь и тотчас вернулась обратно: мэра не оказалось на месте; решили его подождать. Из соседнего зала доносился оглушительный и заунывный рев трубы: трубач репетировал свою партию перед балом. Служитель развешивал трехцветные гирлянды.

Я ушел, не дождавшись конца собрания. В Гранж-о-Ван я доехал на такси. В лучах заходящего солнца я заметил старика Амабля — он стоял на пригорке посреди своих двадцати гектаров и в сотый раз озирал свои владения, которые он округлял целых тридцать лет. Я подумал, что старик Амабль наверняка одобрил бы действия АПТО, решившего избавиться от «лишнего хлама». Но он еще не понимал, что с помощью таких же махинаций свекловоды из Уазы, владельцы зерновых хозяйств Боса и виноградари Алжира вот-вот избавятся от него самого.

5

Секретарь департаментского Объединения профсоюзов ВКТ явился на собрание после моего ухода, уже перед самым закрытием. Несмотря на свою молодость, он успел проявить себя с самой лучшей стороны на постройке гидроэлектростанции, где ему поручено было организовать и объединить несколько тысяч рабочих различных национальностей, расселенных по отдельным баракам и настроенных весьма воинственно. Узнав о предложении делегата, он весь загорелся, ведь именно он добился победы в деле рабочих, уволенных с завода электроприборов в соседней долине. Он рассказывал о всех перипетиях борьбы с такой горячностью, что увольняемые обещали вернуться на фабрику — будь то мирным путем, будь то силой — 15 октября, то есть в тот самый день, когда истекал срок, указанный в извещениях. Пьеретте Амабль поручили связаться с профсоюзом «Форс увриер» и христианскими профсоюзами, а также и с неорганизованными, добиться их поддержки и сотрудничества.

Но как только секретарь ушел, воодушевление разом упало. Рабочий Кювро, Пьеретта, Маргарита и несколько товарищей пошли в кафе. «В текстильной промышленности условия борьбы совсем другие, — твердил старик Кювро, — у нас нужно подождать, чтобы возмущение созрело». Пьеретта вернулась домой с твердым убеждением, что профсоюзы отвергнут ее предложения, что если уволенные и явятся в цех 15 октября, то, стоит только горбатому вахтеру грозно нахмурить брови, они, опустив головы, робко поплетутся прочь и что даже у себя в цехе она в лучшем случае добьется пятнадцатиминутной приостановки работы — другими словами, чисто внешней демонстрации солидарности.