Танцующая с Ауте. Трилогия - Анастасия Парфенова

Через пару секунд Ллигирллин добавляет, уже гораздо тише:

– Кроме того, ты бы ничем там не помогла. Я в любом случае была бы повреждена, даже будучи мечом. Такое излучение…

В запоздалом испуге прижимаю к черепу уши. Она не ожидала, что выживет, она просто хотела отвести опасность, ценой жизни купив для меня несколько дополнительных минут. Ауте. Чувствую непреодолимое желание провести ритуал оживления Ольгрейна, благо его личность записана у меня в аакре. Просто для того, чтобы подонка можно было еще раз убить.

Ллигирллин импульсивно протягивает руку, накрывая мои впившиеся в мягкую обивку кресла пальцы.

– Тише, тише. Ничего бы со мной не случилось. Бывали переделки и похуже.

Глубокий медитативный вздох.

– Бывало и похуже. Гораздо хуже, и не только с тобой. Все. Попсиховала и хватит. Истерика закончена.

– Да нет, продолжай. У тебя неплохо получается.

Пока я обдумываю, являлось это оскорблением или комплиментом, воздух вдруг наполняется тихим, очень мелодичным звоном. Отсмеявшись, валькирия тихонько начинает напевать короткую музыкальную фразу. Даже вновь съехавшая на нос мокрая тряпка не может заглушить чарующей чистоты ее голоса. Что-то внутри меня обрывается, заставляя ставшее вдруг чужим тело неподвижно замереть на месте. Ллигирллин вдруг оказывается рядом, протягивая руки, но не решаясь без позволения коснуться. Холодно смотрю на нее, заставляя поспешно отпрянуть и бессильно поникнуть на диване. Ничье утешение мне не нужно. И ничья жалость.

– Ллигирллин. Иннеллин. Я должна была догадаться раньше. Вы из одной генетической линии.

Она осторожно кивает. Жду продолжения.

– Иннеллин был моим пра-, пра-, пра-, не помню, в каком поколении, правнуком. Это одна из особенностей нашей линии – музыкальность, прекрасный голос и запредельные способности к Чародейству. Вене линии Ллин изменяютсяне в танце, а в песне. А мужчины Ллин были одними из величайших бардов, каких видели Небеса Эль-онн. Иннеллин – он выделялся даже среди лучших. Такой талантливый, такой молодой…

Машинально встаю, иду к бассейну, смачиваю компресс. Руки сами укладывают совсем ослабевшую женщину обратно на диван, аккуратно расправляют холодную тряпицу у нее на лбу.

– Лежи. Тебе надо отдыхать.

Ничего не вижу. Перед глазами – тонкие сильные пальцы, перебирающие воздушные струны, до боли любимый голос, с легкостью взлетающий к налитым грозой облакам. Сила, древняя, как сама Ауте, отвечает на зов юного барда радостным хором. Я танцую, ведомая музыкой, силой, голосом, полностью отдавшись его пьянящим чарам. Танцую, счастливая и беспечная. Иннеллин…

Серебристые пальцы сочувствующе сжимают мои руки, глаза затуманенного льда полны боли и понимания.

– Антея…

Ни одной ночи я не проведу, жалея бедную себя. И никому другому не позволю.

– Анитти…

Если она еще раз скажет это имя таким тоном, я ее ударю.

– Ты не должна проходить через это одна.

– Прошу вас, Поющая, не двигайтесь. Вы еще не оправились полностью.

Аккуратно, педантично поправляю компресс. Совсем высох. Кожа так накалилась, что я не могу прикасаться к ней, не адаптируя рецепторы. И не рискуя заработать ожог. Это уже не просто жар, ее тело в буквальном смысле переваривает само себя, пытаясь избавиться от злокачественной гадости, проникшей внутрь организма. Плохо, плохо.

Размышляю. Был бы здесь Аррек… Но Аррек где-то там, борется за свою жизнь и за жизнь своего Дома, вряд ли до него сейчас можно докричаться. Да и не исцеление нужно, а скорее противоядие. Вакцина. Этакие костыли для иммунной системы. Будь оно все проклято.

От свернувшегося невдалеке тела веет жаром. Бредовым, нездоровым жаром, хочется отодвинуться подальше.

Решусь ли я? После Эпидемии, после моего фиаско, гибели Иннеллина? Провожу рукой по ее бледной щеке, идеальной линии шеи, расстегиваю воротник. Сейчас нарушить хрупкий гомеостаз ее организма – значит обрубить последнюю ниточку, связывающую воительницу с жизнью. После этого пути назад не будет: или я добьюсь успеха, или…

Ее жар я уже ощущаю всем телом, каждым сантиметром кожи. Чем бы ни была убивающая ее гадость, прогрессирует эта дрянь просто с фантастической скоростью.

Мои пальцы твердеют, мертвой хваткой впиваясь в серебристый подбородок. Даже в полубессознательном состоянии Ллигирллин чувствует опасность, но слабые попытки защититься разбиваются о холод моей решимости. Запрокидываю светловолосую голову, прижимаю к дивану извивающееся тело. Последний момент колебания, еще не поздно остановиться…

На серебристой шее чуть трепещет тонкая жилка, горящее жаром тело сотрясается дрожью, не столько от лихорадки, сколько от животного, подсознательного страха.

Змеиный удар: стремительный, жесткий и почти безболезненный. Тонкие клыки впиваются в шею, вкус солоноватой, невероятно горячей крови наполняет все мое существо, унося разумные мысли в невозвратную даль. Музыка. Тихий шепот тысячи тысяч голосов, тысяч лет и поколений – генетическая память Ллигирллин врывается в меня. Биение ее сердца громовыми барабанами звучит в ушах. Песня. Звон атомов в кристаллических решетках, четкая структура меча, личность и воспоминания, слишком великие, чтобы я могла хотя бы приблизиться к ним. Серое на черном, сталь в темноте. Жадная гнилостность боли. Вот оно.

Невероятным усилием вынимаю клыки из раны, отталкиваю себя от ее тела, откатываюсь, почти минуту лежу на полу, свернувшись жалким калачиком. Ауте. Ллигирллин кажется почти прозрачной от потери крови, в ней вдруг появляется уязвимость, которой раньше и в помине не было.

Так. Взять себя в руки. Времени мало, времени, считай, что нет. Если она умрет, пока я тут рефлексирую над собственными ощущениями…

Встать. Выпрямиться. Нет, не шататься, не падать, выпрямиться. Стой прямо, Антея, мать твою! Так. Теперь танцевать. И поскорее, пока вся эта гадость не свалила меня замертво.

Медитативный вздох. Крылья расправить, расслабиться. Слушай.

Музыка приходит тенью воспоминания, дрожью на кончиках пальцев, запахом грозового неба в волосах. Иннеллин, даже в смерти ты со мной… ты жив… пока я живу и помню.

Тело начинает двигаться само собой, в такт древнему гимну, звучащему в глубинах моего подсознания. Время исчезает, комната исчезает в резких, отчаянных движениях, во всепоглощающем изменении.Танец – это… это слишком сложно, чтобы передать даже сен-образом. Танец – это я.

Вряд ли прошло больше минуты, когда я останавливаюсь. По моим внутренним ощущениям это мог быть и год, но в теле Ллигирллин все еще бьется жизнь, значит, не больше минуты.