Лягушки - Владимир Орлов

— Расселили нас по всем комнатам и коридорам речной части дома отдыха. В Башнях же люди жили какие-то особенные, и больше — мужчины, что в ту пору вызывало недоумение, их вроде бы чему-то учили. Нас же, то есть, извините, заговорился, отца с бабушкой поселили сначала в большом зале, там были ряды коек и при каждой койке — тумбочка. Говорили, что там когда-то был крепостной театр, не хуже Останкинского или там Юсуповского в Архангельском…

— Эко хватили! — сказал Острецов. — Сравнили с театром Гонзаго! Нет, здешний был поскромнее…

— Тогда-то там и вовсе никакого театра не было, — продолжил Ковригин. — Перед войной здесь кормила гостей столовая дома отдыха.

— С хорошими поварами, — кивнул Острецов.

— И что же там будет теперь? — спросил Ковригин. — Казино, ресторан или всё же театр? И если театр, то каким он станет? Крепостным или общедоступным?

Острецов взглянул на него резко, но вроде бы лишь с укоризной — экий вы, Ковригин, бестактный и приставучий господин, да и какое вам дело до моих забот или блажей. Но глаза его были сердитые, если не злые.

— Уж господа актёры, хозяева жизни, — сказал Острецов, — сами решат, какой театр им выгоднее — крепостной или общедоступный.

— Можно будет играть и на временной сцене, и с участием московских антрепризёров, — не мог успокоиться Ковригин.

— Вы назойливы, — на этот раз Острецов был мягок. — Конечно, нынешний день оглушил вас… Вы парите в закулисьях, а я бы посоветовал вам быть осмотрительнее и благоразумнее…

"А не скинуть ли мне этого советчика с балкона? И сейчас же?" — явилось Ковригину.

— Вы лучше расскажите, — предложил Острецов, — как пошла жизнь вашего отца с бабушкой по возвращении в замок из поселковых светёлок с морозными узорами на стёклах.

— Многие семьи были отправлены в Караганду, — сказал Ковригин. — В места, уж совсем будто бы недоступные врагу. Возможно, мужчины этих семей уже тогда были на подозрении. Потом, после войны, некоторые из них были посажены, расстреляны, а один из них даже и повешен, тот — довоенный любимец Сталина, стал правой рукой Власова. Сын этого Шеленкова, Юрка, был старшим приятелем отца, он-то и затевал все приключения в замке. В Москву он уже не вернулся. А отцу с бабушкой, как и нескольким другим семьям, определили местом проживания дворцовую церковь.

— Интересно! Интересно! — вновь оживился Острецов. — Её-то будем восстанавливать в первую очередь. А не сделал ли какие открытия в ней ваш любознательный отец?

— Пожалуй, что и открыл нечто, — задумался Ковригин. — Но говорил: "Надо ещё проверить…" И ещё говорил о версии своего приятеля Шеленкова, тот куда-то пролазил. Но в разговорах со мной об этой версии умалчивал. Шеленков же, увы…

— Печально, — покачал головой Острецов. — Но интересно. А не ездил ли ваш отец, уже взрослым, в Журино?

— Не раз собирался. Но всё как-то не выходило.

— Вы всё знаете о его поездках?

— Пожалуй, не всё… Была у меня пора после студенчества, газетная горячка, любови, мотания по стране, гусарское молодечество, когда я месяцами не общался со стариками. О чём теперь, конечно, сожалею. Отец мог в ту пору съездить в Журино… Мог…

— С потребностью: "Надо ещё проверить…"?

— Вряд ли, — сказал Ковригин, — просто тянуло в страну детства. Но коли и вправду съездил, мог разочароваться и расстроиться. А потому и мне не стал ничего рассказывать… На тетради же его я наткнулся недавно. Взял с собой лишь одну тетрадку. И ту лишь пролистал…

— А остальные тетради где? — спросил Острецов, причём трубка в его руке опять стала дёргаться.

— В Москве, — сказал Ковригин. — То есть не совсем в Москве. А у сестры на даче.

— "Ага! У сестры на даче! — выругал себя Ковригин. — Ещё и сестру в приключение втягиваешь! А оно может оказаться и опасным".

Острецов молчал. Глаза закрыл. Будто придремал.

"А ведь он не хочет отпускать меня, — подумал Ковригин. — Или что-то ещё желает выведать. Или, напротив, у него есть потребность выговориться человеку случайному, заезжему на пару дней из Москвы. Но меня-то волнует то, что происходит в Рыцарском зале. А я торчу здесь…"

— Да, кстати, Мстислав Фёдорович, — будто бы спохватился Ковригин. — Летом сорок второго воды в каскадных бассейнах не было. Замечательные места для игр. Отец вспоминал, как грелись рядом с ними на бетонных полах зелёные ящерицы и зелёные же лягушки…

— О зелёных ящерках — не знаю. Не видел, — сказал Острецов. — А зелёным лягушкам, как и виноградным улиткам, — разъяснение в франкоманских увлечениях Турищевых. Бетоном, кстати, замазали мрамор, нынче очищенный.

— Меня интересуют не кулинарные привязанности Турищева, другое, — сказал Ковригин. — Отчего у него была такая тяга к водяным существам, мифологическим и из местных поверий? Что за сюжет с хороводом лягушек вызвал фонтан вот здесь, под нашим балконом?

— Для меня и самого это загадка, — сказал Острецов. — Да, графский дом и дворы, северный и южный, сотворялись долго, доделки и покупки к ним в Италии продолжались и после кончины графа. Но всё по его велению, по его росписи ролей, скажем, по его сценарию, по его наброскам и ведомостям. Сюжет же и смыслы хотений или просто блажи барина и нам неведомы. Прямо под нами с вами аркады. Место для прогулок в дождливые дни, арки, никакого отношения не имеющие к нормам северного классицизма, зимой у нас — холода и сугробы, в пору дома отдыха арки заделали, но мы их открыли. Так вот, под каждой аркой — ниша, и во всех нишах — мраморные изваяния из Италии, чаше — копии, правда, восемнадцатого века, но есть и оригиналы музейного значения, о них из скромности умолчу… Все они были заказаны по списку графа Турищева. При доме отдыха их сволокли в коридоры и подвалы здания… Кстати, сейчас одно из наших мраморных украшений по настоянию городского Головы Михеева приветствует гостей Синежтура у вокзала на площади имени Каменной Бабы. Временно мы уступили её в аренду…

— Каллипига! — обрадовался Ковригин, будто родственницу его только что упомянули с почтением.

— Какая ещё Каллипига? — насторожился Острецов.

— Потом объясню, — сказал Ковригин. — А нельзя ли на минуту спуститься к аркам?

— Пожалуйста, — сказал Острецов и чуть повернул одну из балясин каменного парапета балкона.

Сдвинулась плита балконного пола, под ней сейчас же возникла лестница, надо полагать, чугунная, из одного семейства с лестницей у Заводского пруда.

— Не моя затея, — будто оправдываясь, произнёс Острецов. — Всё это фантазии и прожекты графа Николая Борисовича Турищева. Но их пришлось оживлять. Хотя систему и смысл фантазий, повторюсь, так и не удалось разгадать… Каллипига… Каллипига… Что же это за Каллипига такая?

А Ковригин уже и не слушал хозяина. Ниш под арками устроили тридцать шесть, и персонажи, оказалось, что и не только мраморные, но и гипсовые, и деревянные, и бронзовые, проживали в них самые разнообразные. Ходил Ковригин мимо них, рот открыв, и мыслей о каких-либо смыслах или системах в нём не могло сейчас возникнуть. Своё состояние он не способен был назвать. Удивление? Недоумение? Восхищение? Нет, решил Ковригин, оценки оставим на потом… В список, составленный графом Николаем Борисовичем для подаркадных ниш, угодили и мифологические личности, причём не обязательно с высот Олимпа, но и из античного сказочного простонародья, и олицетворения стихий природы, и странные божки или зверюги, явно не европейского происхождения…

— Да-а-а… — только и смог пробормотать Ковригин. Острецов, похоже, смотрел сейчас на турищевское собрание глазами Ковригина. То есть будто бы впервые.

— А это что такое? — удивился Ковригин. — Или кто это такой?

Из ниши зло смотрел на него огненно-коричневый зверь, задние лапы расставив в борцовской стойке, передние же — разведя, явно с намерением захватить чего-либо, причём на лапах его чуть ли не шевелились метровой длины когти-крюки.

— Лягушка, — сказал Острецов. — Лягушка, кажется… От ацтеков. Была завезена в Мадрид Кортесом. Никак не вспомню наименование…

А Ковригин вспомнил. Тлальтекугли. Видел, правда, без внимательного рассмотрения, в мифологическом справочнике. Теперь придётся рассмотреть…

— В фонтане же ведут хоровод лягушки совершенно обыкновенные… — задумался Ковригин. — Ага! А вот и наша Каллипига!

К Ковригину поспешил Острецов и был чрезвычайно удивлён увиденным.

— Отчего же она стоит задом к нам?

— Она же — Каллипига! То есть — Прекраснозадая. Как же ей ещё стоять? — воскликнул Ковригин.

— Но раньше она стояла к публике лицом! — разволновался Острецов. — И есть тут несуразность…

— Возможно, лицом к публике она стояла в дневные часы, — принялся размышлять Ковригин, — а ночью, при отсутствии интереса к ней, она ради удобства могла менять позы. В чём же тут несуразность?