За нами Москва. Записки офицера. - Баурджан Момыш-улы

Мы на рекогносцировке. Бесшумно залегаем на опушке леса. Да, мы не ошиблись. Перед нами Трошково. Но что за населенные пункты подковой окружают Трошково? Смотрим на карту: на ней находим только безымянные сараи и отдельные дома. Кроме Трошкова, никаких деревень не обозначено. А здесь вместо одного — шесть населенных пунктов, расположенных клещами вокруг Трошкова. Откуда они взялись? Особых укреплений не заметно, видимо, части недавно подошли и еще не успели их подготовить.

За деревнями, как серые нити паутины, поблескивают шесть расчищенных дорог. Они переплетаются между собой и завязываются в крепкий узел в одной из деревень, к которой сходятся все пути. Она будто держит на длинной привязи остальные пять дорог.

Мы перед Трошковым, но Трошково не одиноко, и дорога, которую приказано отрезать, оказывается разветвленной на пять.

На войне всякое случается. Много раз на своем боевом пути от реки Рузы до Подмосковья с этим встречались: за годы советской власти колхозные деревни, совхозы, рабочие и дачные поселки разрослись, опередив наши топографические карты. И нам часто приходилось сверять, несколько раз ориентироваться на местности, чтобы сличить карту с местностью, с нашим сегодняшним днем.

«Маловато у вас народу», — сказал генерал. Не маловато, а совсем мало. Немцев тут не менее тысячи, а у нас полтора батальона. На подмогу рассчитывать не приходится. Времени мало. Обстановка сложная.

Перед нами не только деревня Трошково, но и пять ее соседок.

«Противник держит Соколово неспроста. Это плацдарм для нанесения контратаки под корень прорвавшихся главных сил нашего корпуса...» Генерал прав, безусловно прав.

Передовая группа в Соколове — форпост, охрана тех сил, что будут сосредоточены здесь. Эти шесть дорог приведут сюда резервы для маневра. Шесть артерий, шесть путей — широкие возможности! Неспроста враг здесь пассивен. Он ждет, когда все наши силы втянутся в бой, ждет подходящего момента...

Мы посланы овладеть Трошковым, но Трошково лишь приманка в этой мышеловке. Возьмем его... а что тогда? Взяв Трошково, мы попадем в капкан. Из остальных деревень, что подковой окружают нашу цель, посыплются мины, нас будут хлестать пулеметные очереди. Не смея поднять головы, мы будем лежать, обороняться, и час за часом будут редеть наши ряды! Надолго ли нас хватит? Ну, хорошо, будем держаться, а дальше что? Выведем из строя одну дорогу. Чего мы достигнем? Вертясь волчком, как лошадь, запутавшаяся у привязи, какой серьезный вред мы нанесем противнику и какую пользу принесем частям, держащимся за Соколово? Формально выполнив приказ генерала «овладеть Трошковым», погубим полк, не достигнув цели, не повлияв на общую обстановку. Если так, то что делать? К какому выводу прийти? Какой завязать узел?

Я оглядываюсь по сторонам. Рядом со мной комиссар Мухаммедьяров. Он лежит, облокотившись на снег и уставясь в одну точку. Вот другой — комиссар батальона Трофимов, его брови тяжело нахмурены. За ним — капитан Гундилович. От его доброй улыбки нет и следа. За ними, в сугробах, другие командиры, скрытые за пнями и стволами сосен. Я чувствую, как все они насторожены, сосредоточены. Впереди, наискосок от меня, лежит начальник штаба Мамонов. Он смотрит сквозь ветки кустарника вдаль и то и дело бросает в мою сторону вопрошающий взгляд.

У них те же мысли, те же опасения, та же боль, что и у меня — командира.

— Товарищи командиры, — начал я. — Вам ясна обстановка? Мы здесь больше часу. Скоро стемнеет. Первое: основа опорного пункта, что перед нами, — это Бородино. Остальные деревни — лишь подпорки у главного столба. Второе: к этим шести деревням с разных сторон узлом сходятся пять дорог, пять путей подхода противника, пять каналов его снабжения. Третье: враг многочислен и силен. Превосходством над ним в силах и средствах мы не располагаем. Наши подразделения малочисленны и без артиллерии. У нас два пути. Первый из них близкий, но зато дальний — согласно приказу, овладеть только Трошковым, но этим цели мы не достигнем. Второй путь далекий, но близкий — овладеть всеми шестью деревнями, оседлать все дороги.

— Для этого нужны большие силы, которых мы не имеем, — вырвалось у кого-то.

Я посмотрел в сторону сказавшего и продолжал.

— Я решил выбрать дальний путь, как самый короткий для достижения цели. Итак, ровно в четыре часа ночи во время самого сладкого сна застигнуть противника врасплох, к рассвету овладеть этим узлом и закрепиться. Наличные силы разбить на шесть групп, по количеству объектов. Способ действий групп — внезапный налет. Начало действий всех групп одновременное. Конкретные задачи: группе, возглавляемой лейтенантом Соловьевым и политруком Габдуллиным, обойти деревни справа, выйти в тыл Бородина и овладеть им. После захвата Бородин на оседлать большак, идущий от Старикова, и закрепиться. Группе под командованием старшего политрука Трофимова обойти деревни слева, выйти в тыл Коншина и к рассвету овладеть им, закрепиться и организовать оборону во взаимодействии с группой Соловьева, фронтом на запад, имея локтевые связи с соседними группами... Третий батальон под командованием капитана Клименко скоро должен подойти — он в моем резерве. Боевая задача ему будет поставлена по обстановке дополнительно.

Так были распределены силы нашего полка. Командиров я предупредил, что основа успеха — внезапность, что даже один залаявший пулемет может разбудить и поднять врага на ноги. Поэтому должны быть приняты все меры к тому, чтобы сначала бесшумно снять вражеских постовых. Было приказано использовать оставшееся светлое время на изучение местности, маршрутов движения, на организацию взаимодействия. Решение было принято, приказ отдан.

В лесу темно, тихо. Крепчает мороз. Одетые снежным пухом, сосны не шелохнутся. Под каждым деревом, прислонясь к стволу, сидят солдаты.. Даже не слышно их перешептывания. Кони, всегда весело фыркающие и с шумным выдохом испускавшие на сильном морозе струя пара, понуря головы, стоят у привязей. Мы ждем назначенного часа, а он не идет, а ползет.

В импровизированном из веток шалаше — я, комиссар и начальник штаба.

— А Клименко все еще нет? — говорит молчавший до сих пор комиссар.

— Да, — отвечаю я. — Клименко еще не прибыл...

— Как же быть теперь товарищ капитан? — взволнованно спрашивает меня Мамонов. — Ведь у нас никакого резерва нет! Может быть, хотя бы взвод за счет какой-нибудь роты зарезервировать?

— Теперь поздно, капитан Мамонов, — отвечает ему комиссар. — Люди пошли, многие лежат на снегу и ждут сигнала.

— Без вторых эшелонов, без резерва придется вести бой, — говорю я, — это не совсем грамотно и неприятно…

— Нет, что ты, Баурджан, — встревоженно перебивает меня комиссар, — я считаю, что у нас по крайней мере два резерва: темная зимняя ночь и инициатива наших солдат, сержантов и офицеров.

— Да, ты прав, Мадьяр, я в наших глубоко верю.

— Пошли к нам. Надо нам управлять боем своим личным участием. — Не дожидаясь моего ответа, он бросает на ходу: — Я пошел к Трофимову...

— Да сбудутся ваши дороги, — говорю я им по-казахски.

— Да сбудется сказанное тобою. Да придет добро к нам, — отвечает по-народному Мухаммедьяров.

— До счастливой встречи, товарищ командир, — жмет мне крепко руку Мамонов, — разрешите я с Гундиловичем пойду.

— Будь жив, Мамонов.

Сделав два шага, они исчезли, растаяв в темноте.

Я остался один. Как описать то состояние, которое охватывает командира, когда приказ уже отдан, а замысел командира через час-другой становится личным и кровным делом каждого солдата...

Мой адъютант, посланный к начальнику штаба, еще не возвратился. Не дождавшись его, я пошел. Синченко ведет в поводу наших верховых лошадей. Мороз крепчает, снег хрустит под ногами. Да и лошади нет-нет да и фыркнут.

Я делаю знак Николаю, тот придерживает коней, замедляет шаг.

Тьма-тьмущая. Я иду, прислушиваясь к каждому шороху. Бесшумно осыпается с деревьев снежок, изредка хрустнет тонкая ветка.

Вдруг я замечаю, что потерял своего спутника. Видно, Николай отстал. Ругаю себя за то, что отпустил всех с боевыми группами. Командир полка один-одинешенек в дремучем лесу! Недоставало еще, чтобы из-за какого-нибудь куста выскочила парочка немцев!

Верно, что, кто боится — у того двоится! Я слишком насторожен. Я ловлю себя на том, что явно трушу. Я сержусь на себя. Иду в Трошково. У меня одно желание — встретить хотя бы одного из наших солдат. Но в темноте не отличишь, где свой, а где враг. Если по ошибке приму врага за друга, пойду к нему навстречу и он крикнет «хальт!», я выстрелю в ответ. Но тогда мой выстрел возвестит противнику, что мы здесь, что мы подкрадываемся к нему. Тревога — и он ощетинится. Эти мысли заставляют меня вложить пистолет в кобуру. Лучше приколоть или зарубить — решаю я и вынимаю из ножен клинок. Так, держа клинок наготове, я продвигаюсь вперед. Но как осторожно я ни ступаю, а все-таки снег то скрипнет, то пискнет, выдавая меня.