Определенно голодна - Челси Саммерс

скатертями в бело-голубую клетку, где можно заказать бутылку холодного чинкветерре и гигантскую тарелку средиземноморских креветок, обхватить губами их щетинистые, твердые головки и сосать, пока не высосу их досуха. Мне захотелось прогуляться по земле, где легкий бриз дует в лицо, солнце палит со смутной угрозой, а под ногами хрустит галька. Послушать, как итальянский язык шумит в ушах, точно прибой, почувствовать аромат самокруток и запах мужчин, которые пользуются биде чаще, чем душем. Мне захотелось свернуться калачиком на крахмальных простынях итальянского отеля и заплатить слишком много за чашечку эспрессо только потому, что мне приспичило посидеть за столиком на улице и чтобы меня обслуживали. Я хотела оказаться там, где с двух до четырех закрываются все двери, включая рестораны. Я хотела оказаться далеко-далеко от медного голоса детектива Вассерман и ее гадючьего ума. Я хотела быть свободной.

Но не могла. Если бы я заказала билет в Италию, уверена, детектив Вассерман хотела бы знать об этом. Я подумала, а не купить ли мне поддельный паспорт — конечно, не со своего компьютера, я не идиотка, — но наверняка получить поддельный паспорт в Венгрии, Польше или Албании значительно легче, чем в Штатах. У меня были деньги, но я не представляла, что для этого надо сделать. Я, убийца и социопат, никогда не имела дела с преступниками, пока меня не посадили в тюрьму. Куда мне пойти, чтобы купить паспорт? Как бы ни был привлекателен этот план, я не могла осуществить его.

Меня поймали, стреножили, заточили, хоть и не навсегда — пока не навсегда, — но я все равно чувствовала, как мою плоть сжимают невидимые путы. Их держала в своих руках, управляла ими детектив Вассерман. Эта довольная паучиха сидела, раскинув свои сети, и как бы я ни старалась, никак не могла разглядеть их.

Только чувствовала, как они затягиваются все туже. Через два дня после нашей с Эммой пьянки детектив Вассерман позвонила мне и назначила официальный визит в полицию Саффолка. Я подумала, какая чудовищная, должно быть, комната для допросов в полицейском участке Лонг-Айленда. Я даже не представляла, что эта Вассерман накопала на меня, но, по правде говоря, была заинтригована. Меня впечатляло ее упорство.

«Ешь то, что любишь», — говорили они, и я слушалась. Ведь это легко. Дело не только в том, что я любила Джованни, Эндрю, Джила и Марко, — дело еще и в том, что я потеряла их. И дело не только в том, что я любила их и потеряла, — дело еще и в том, что я их ненавидела. Они были не только моими любовниками, но и врагами. Это примерно все, на что можно рассчитывать в отношении человека, с которым нет общей ДНК.

Любая еда, особенно мясо, довольно сложная вещь. Даже вегетарианская очень замысловата — в конце концов, отсутствие чего-то говорит само за себя. Вегетарианское ханжество — это оживленная очередь призрачных коров, свиней, овец, кур и рыб. Вся жизнь, независимо от того, едим мы мясо или нет, и независимо от мяса, которое мы едим, настолько переполнена смертью и убийствами, что мы сами могли бы с таким же успехом попасть на скотобойню и погибнуть там. Наши тела — это склепы для бесчисленных тварей, которых мы съели, и мясная промышленность заботится о нашем соучастии своими актами забвения, завернутыми в целлофан. Подайте мне вон ту вырезку, эти бараньи отбивные, телячьи котлеты и еще куриные грудки. Плотно завернутые в целлофан, тщательно обескровленные, аккуратно расчлененные и продезинфицированные, они защищают нашу психику. Мы не слышали блеяние овец, мычание коров, не видели, как оглушают этих животных для забоя. Не чувствовали медного аромата крови, вытекающей после убоя, едкого запаха химической пены, от которой задыхаются куры свободного выгула, многосоставного зловония гор рыбьих потрохов. Мы едим мясо и ведем себя так, как будто все эти животные были мертвы всегда.

Я беззастенчивый, нераскаявшийся любитель мяса. Но поскольку я люблю его, я хочу знать, что стоит за моим идеально приготовленным стейком. Каждый кусочек этого мяса — мой выбор, и мне нравится быть информированным потребителем. Иначе это значит быть бездумным зомби-потребителем, хорошим, плохим или чудовищным — неважно. Я предпочитаю, чтобы мое мясо было от животных, которых гуманно выращивали и гуманно забивали, но правда в том, что даже с моими возможностями я не могу питаться исключительно гуманным мясом животных, выращенных и забитых в мясных бутиках. А какой у меня выбор? Жить на ферме? У меня аллергия на запах сена. Я живу с этим, как живут многие с незапамятных времен. Но это не значит, что я ничего не знаю. Не значит, что однажды я извинюсь за свои желания и стану плотоядной лишь время от времени. Зато означает, что я делаю осознанный выбор. Стараюсь, чтобы он был правильным. И ошибаюсь. Каждый день я живу, чтобы есть.

Я есть то, что я ем, и ты тоже. Как Джованни, веган. Как Эндрю, гурман. Как Джил, гедонист. И как Марко, номинально кошерный. В их смерти я им ближе, чем когда они были живы. Я повсюду ношу их с собой. Не то чтобы я представляла, будто слышу их голоса, но мне и впрямь нравится говорить с ними в своем воображении. Меня забавляет, что они всегда соглашаются со мной.

Комната для допросов в полицейском управлении округа Саффолк была именно такой, как я и ожидала: прямоугольные цементные блоки того же размера и оттенка, что и промышленное ванильное мороженое, неумолимые лампы дневного света под потолком и пластиковый стол с двумя стульями, как в больничном кафетерии. Меня встретил детектив Макдоннелл, он же Лу, мажордом при коменданте Вассерман, он махнул в сторону одного из стульев и ушел. Я ждала. Я старалась выглядеть так, будто изо всех сил сдерживаю себя, чтобы не волноваться. Человек, которого подозревают, обычно сидит спокойно и невозмутимо и тем самым проявляет признаки вины. Я это поняла, просмотрев целую прорву криминальных передач, посвященных женщинам-убийцам. Тот же, кто невиновен, волнуется по-настоящему. Я перебирала пальцы.

Десять минут ожидания — и детектив Вассерман ворвалась, как Эйзенхауэр, в командный пункт союзников. Макдоннелл следовал за ней, как плешивая собачонка. Детектив Вассерман источала властность и жажду крови. Резкий свет позволил мне получше рассмотреть ее, мою немезиду. Она оказалась невысокой и коренастой, как тягловая лошадь из Норвегии, сплошные мышцы и никакой ненужной элегантности. На каблуках я была на полметра выше нее. Вассерман встала напротив меня. Я поднялась, когда она вошла, в основном ради удовольствия посмотреть на каштановые корни ее змеевидных волос.