Дарвин - Максим Чертанов

Один из постулатов генетики первой половины XX века: и рекомбинации, и мутации происходят случайно. Никакие «эффекты внешних условий, действующих на родителей», в наследовании играть роли не могут. Но Дарвин всегда подчеркивал, что случайное — это «то, что мы в своем неведении называем случайным». Когда мы подбрасываем монету, «орел» или «решка» выпадают непредсказуемо, вне зависимости от нашего желания, но это не значит, что результат не имел причин: сила и направление броска, дуновение ветра привели к тому, что монета упала так или эдак. Чаще всего мутации случаются из-за ошибок, возникающих при копировании родительского гена для передачи ребенку — как в невнимательно переписанном тексте. Но почему в каждом конкретном случае возникла та, а не иная ошибка — об этом мы знаем ненамного больше Дарвина. Некоторые мутации явно провоцируются «внешними условиями», радиацией, например; какими-то причинами вызваны и другие. Беременная пила или ее морили голодом — может родиться больной ребенок, хотя мать с отцом здоровы. В этом случае речь о наследовании, строго говоря, не идет: воздействие оказывается на уже зародившийся организм. Но современная наука не исключает и того, что действие на ребенка может оказать образ жизни, который родители вели до зачатия. Это называется эпигенетической наследственностью (мы о ней еще будем говорить), и, быть может, она сыграла роль при зачатии Чарлза Уоринга: отец был в ту пору сильно нездоров, мать уже немолода.

В январе 1857 года вышла замуж мисс Торли. Новая гувернантка, мисс Пью, интереса к ботанике не проявила, но теперь в опытах помогала Генриетта. Ее отец писал пятую главу, назвав ее сперва «Война в природе», потом «Борьба в природе» и, наконец, «Борьба за существование». Он повторил, что «климат — пища», может, немножко и влияют на то, одинаковыми или разными вырастут два животных, но их главная роль — делать организмы «пластичными». Эта «пластичность» приводит к тому, что одна мать рождает двух разноокрашенных щенков, но не может объяснить, как один древний предок породил собаку и слона, как формировались язык муравьеда, клюв и лапки дятла, как появились твари, откладывающие яйца в живую плоть жертвы, — ведь нельзя допустить, что их нарочно придумал Бог (из автобиографии: «Существо столь могущественное и столь исполненное знания, как Бог, который мог создать Вселенную, представляется нам всемогущим, и предположение, что благожелательность Бога не безгранична, отталкивает наше сознание»); единственное объяснение всех этих явлений — «борьба за существование, которой подвластны все живые существа, которая дает индивидууму с малейшим отличием в определенном направлении лучший шанс на выживание и которая почти гарантирует вымирание индивидуума, отличающегося в противоположном направлении».

К формулировкам Дарвин относился ответственно и, как красавица, примеряющая драгоценности, ни на чем не мог остановиться, доставив этим массу хлопот современникам и потомкам. То, что он назвал «борьбой за существование», тут же определил как «естественный отбор», потом написал, что это «сила», потом — что никакой силы нет, а есть закон природы, и так беспрестанно. «Борьбу за существование» он заимствовал у Герберта Спенсера, с которым завел переписку летом 1855 года, и теперь пытался ее разжевать: «Термин включает несколько разных принципов, взаимосвязанных, как связаны друг с другом живые существа, — фактор, который можно назвать случайным, как распространение семян или яиц, и который в конце концов выражается в борьбе, намеренной у животных и ненамеренной у растений». Ничего не поняли? Ну и ладно. Зато само явление он в «Естественном отборе» описал куда интереснее и толковее, чем в «Происхождении видов».

«Когда семена сеются так плотно, что все не могут прорасти, они, как говорится, борются, хотя и не добровольно, друг с другом. Множество животных зависит от других животных и растений, а растения — от местности; взаимозависимость кажется совершенно отличной от борьбы. Но растение в пустыне, как говорится, борется за существование; эта борьба заключается в том, что какое-то семечко случайно упало на такое место, где чуть повлажнее и у него больше вероятности выжить и дать потомство, а, следовательно, у пчелы, его опыляющей, тоже больше шансов, и в конце концов в этом месте выживет больше живых существ, чем в других. И также можно сказать, что идет борьба между птицами или насекомыми, которые кормятся этим растением…»

«Паразит, который является иждивенцем животного, не борется с ним, но количество паразитов зависит от того, здорово ли животное. И наоборот, паразиты могут ослабить животное, а с другой стороны, если животное очень сильное, оно лучше избавляется от паразитов — таким образом, между животным и паразитами, а также между одним паразитом и другим ведется борьба — по-другому можно сказать, что какие-то из паразитов получат лучший шанс на выживание, а какие-то худший».

«Трудность, которую мы испытываем, пытаясь осознать борьбу за существование, я думаю, частично вызвана нашими отношениями с домашними животными. Мы видим, как легко они вырастают, как долго живут и как редко гибнут от несчастного случая; мы заботимся о них, кормим и спасаем; миллионы животных мы в конце концов забиваем на бойне, и все же их остается так много — а теперь представьте, какие чудовищные потери должны нести животные в природе».

«Животные связаны с другими животными, но еще важнее, что они зависят от растений, а растения друг от друга. Животные едят растения, растения питаются выделениями животных, что это — два самостоятельных королевства или взаимодействие? Животные вытаптывают плантации; каждый слышал, как мыши съедали посевы, что растения защищаются колючками, чтобы их не так сильно поедали». Но войны на уничтожение нет: во-первых, есть пищевая специализация, разные звери едят разные растения, кроме того, животные не только уничтожают растения, но и обслуживают их. «Уничтожая одно, они дают расти другому и распространяют их семена. Пчелы едят пыльцу растений — но они же их опыляют. Черви помогают семенам расти, вскапывая для них почву…» Растения не ходят, но их отношения друг с другом так же сложны: есть паразиты, сосущие чужие соки, но они же защищают от других врагов; распад и гниение одного цветка питает соседний; и при этом они, если не хватает еды, могут вступить в прямую схватку: «Уменьшите количество торфяной подкормки и посмотрите, что станет с массой корней: каждый быстро растет туда, где может найти продовольствие, это походит на сражение между жадными животными, пожирающими одну добычу».

Связь помощи, зависимости, конкуренции и битвы невероятно сложна — вот что Дарвин хотел выразить. Мы помогли умному мальчику из бедной семьи поступить в институт, выбив для него квоту, он стал великим ученым. Но если там был конкурс, то, значит, не поступил другой мальчик, который, быть может, был еще лучше? А если этот второй мальчик с горя повесился? Мы-то никогда об этом не узнаем, и нам кажется, что мы сотворили благо… Все сложно, запутано, как коралловый куст, «бабочка Брэдбери» может повлиять на судьбы мира… Дарвин привел пример, как в Южную Америку ввезли свиней и коз, те поели растения, и погибли зависевшие от них животные: «Появление единственного млекопитающего способно изменить целую местность вплоть до микроорганизмов». Что станет, если теперь на этом месте вырастить березу? «Это изменило бы растительность, и появились бы насекомые и птицы, похожие на прежних, но не такие же». Все эти ультрасовременные экологические идеи в «Происхождении видов» не то что бы исчезли, но как-то растворились, и в итоге предвестниками экологии считают Уоллеса и кого угодно, только не Дарвина. Даже в научно-популярных статьях можно прочесть, что ученые обнаружили пример какого-нибудь взаимовыгодного содружества между живыми существами и тем «опровергли Дарвина». Это все равно что сказать: ученые открыли закон всемирного тяготения и тем опровергли Ньютона.