Богдан Хмельницкий. Книга первая Перед бурей - Михаил Старицкий

— Верно, — согласился более пожилой запорожец, — только, по-моему, все-таки нужно сказать наказному, так водится... А то без его воли как будто не того, тем более, что я сам слыхал, как он говорил, что Грабину нужно оста-вить на попечение Небабы, и тот тоже... что-то про ноги сумнительно.

— Да это он из ласки, из жалости ко мне, братцы, — заволновался Грабина, видя, что последнее замечание может повредить в его деле, — вот чтобы я отлежался, как баба, пока не залечатся эти клятые ноги! Панове товарыство! Да разве ж пристало казаку обращать внимание на такую рану? Да нешто я баба? Не знаю, чем я заслужил такую обиду!

— Нет, ты не баба! Это брехня! Зачем зневажать козака? — загудела толпа.

— Так и возьмите меня, братцы, припрячьте, — взмолился, наконец, Грабина, — пока выйдем в море, а там уж пусть батько меня хоть утопить велит, не поперечу и словом!

— Иди, Грабина, в нашу атаманскую чайку, — сказал решительно Олекса, — там я тебя спрячу в каюте, и концы в воду.

— Молодец, Морозенко! Любо! — крикнули весело казаки кругом, а Грабина со слезами на глазах бросился и обнял Олексу.

Тот с помощью еще одного казака бережно свел его на чайку и уложил на устроенной канапе, прикрыв еще на всякий случай кереей.

Вдруг раздались частые удары большого колокола, а за ними зазвенел в воздухе радостный перезвон и заставил правильнее сомкнуться казачьи ряды. Говор сразу утих, и в наступившей, величественной тишине послышалось со стороны майдана стройное пение святого псалма: «Помощник и покровитель бысть мне во спасение». Вскоре показалась на отлогом берегу и торжественная процессия. Впереди козаки несли большие кресты и хоругви, за ними следовал главный хорунжий, держа в руке запорожское знамя, малиновый полог которого, украшенный золотой бахромой и кистями, тихо развевался на древке; за ним несли бунчуки — на длинных ратищах прикрепленные вверху под золотым яблоком конские гривы; за бунчуками следовали еще прапоры и значки; далее шел клир; за клиром непосредственно кошевой и наказной атаманы несли две большие иконы, а за ними уже шествовал в полном облачении и с крестом, в руке священник отец Михаил; шествие замыкала запорожская старшина.

Процессия прошла между лавами запорожского войска и остановилась посредине на выстроганной площадке. Началось водосвятие и напутственный молебен. Благоговейно, с обнаженными чупринами, широко крестясь, слушали молитвословие и пение запорожцы. Закаленные в боях их сердца умилялись теперь и воодушевлялись глубокой верой в святость предстоящего подвига; души их проникались поэтическим восторгом, что они несут головы за святую веру, обнажают меч на гонителей благочестия. Когда клир запел: «Взбранной воеводе победительная», то десять тысяч голосов подхватило эту песнь богородице, а с батарей загрохотали орудия. Могучий, величественный хор, аккомпанируемый грохотом орудий, всколыхнул потрясающе воздух, и понеслись колоссальные звуки во все стороны, и откликнулись на них и луга, и гай, и далекие скалы порогов. Тогда отец Михаил начал обходить ряды войск и кропить их святою водой, а за ними и флотилию чаек; в заключение он окропил знамена и всю старшину, подходившую поочередно к кресту; а клир в это время пел: «Тебе бога хвалим, тебе господа исповедуем!» И трубили медные трубы хвалу, и гудели стоном котлы между взрывами артиллерийских громов.

Кончилось служение; разоблачился священник; все атаманы разместились у своих частей; знамена заняли свои места.

Вышел кошевой Пивторакожуха и, поклонившись на все четыре стороны, сказал зычным голосом:

— Панове товарыство, славные рыцари, казаки-запорожцы! Вчера мы перед походом бенкетовали и пили за здравье друг друга, и за нашу несчастную, разоренную Украйну, и за униженную врагами благочестную веру; сегодня же, после службы святой и нашей молитвы, наступило строгое, походное время, время воздержания и поста, а потому бражничать уже будет: обнимитесь на прощанье, — господь единый ведает, встретитесь ли снова друг с другом?..

Торжественно и чинно двинулись друг к другу стоявшие по бокам лавы; строй, обнявшись со строем, проникал к следующему, пока не переместились два войска в различные стороны; тогда третья часть, остающаяся в Запорожье, выстроенная в глубине, фронтом к Днепру, подошла по очереди к походным войскам и, продефилировав, возвратилась на прежнее место. Во время этих эволюций сошедшиеся вожди — Пивторакожуха, Хмельницкий и остающийся в Сечи с частью Казаков наказной атаман Небаба — держали последнюю раду.

— Когда же вас ждать со славным товарыством назад, мои друзи? — спрашивал Небаба.

— Моя задача, — ответил Богдан, — налететь молнией на тот или другой побережный город турецкий, раскурить с их полымя люльку, поживиться добром, освободить пленных невольников и, не давши очнуться басурманам, возвратиться мигом домой. Так если господь нам поможет в святом деле и пофортунит доля, то я надеюсь за три недели управиться и быть тут.

— Добре, — одобрил наклонением головы сивоусый Небаба.

— А куда решил, брате, ударить? — полюбопытствовал кошевой.

— Да думка побывать в гостях в Трапезонте: давно не были там, — ответил Богдан, — по дороге, конечно, пошарпать встречные галеры да завернуть еще, назад либо туда едучи, — запнулся он и вспыхнул невольно, — и в Кафу: там ведь наших невольников сила!

— Что сила, то правда! Только стой, брате! — почесал затылок Пивторакожуха. — Как же это выйдет? Я иду к татарам на згоду, как союзник, а ты будешь разорять их, как враг?

— Да, — покачал головою Небаба, — оно выходит с одной стороны добре, а с другой как будто и не горазд.

— Успокойтесь, товарищи, — усмехнулся Богдан, овладев собою, — нападать на Кафу я и не думаю, сам ведь политику понимаю, а пошлю чайки две-три в сумерки к набережной, где работают в цепях наши братья, выхвачу сколько удастся невольников — да и гайда в море назад: тут не будет ни грабежа, ни обиды, а просто выйдет частная удаль либо родичей, либо друзей.

— Да, так хорошо! — мотнул кошевой шапкой.

— Так совсем добре! — усмехнулся Небаба.

— А я, братцы, не знаю заранее, где и очутиться смогу и когда принесет бог назад, — рассуждал кошевой, — отправлюсь на Буджацкие степи к Карай-бею, а оттуда куда двинемся — неизвестно; если вот удастся и твоего приятеля, пане Богдане, Перекопского бея уговорить, то рушим на Каменец, а если нет, то посмычем соседних магнатов, погладим ксендзов и жидов, погуляем в панских маетностях и добре в конце концов напьемся горилки, — заключил кошевой.

— Прийми в резон, пане кошевой, вот что, — закуривая люльку, говорил Небаба, — ведь нас тут, на Запорожье, остается одна только горсть; если прибудет даже сюда сотня-другая беглецов от панской ласки, то ведь, сам здоров знаешь, что этот народ, пока не окурится добре пороховым дымом, мало надежен... А тут того и гляди — по половодью через пороги нагрянет либо собака Потоцкий, либо Иеремия... Ведь обещались навестить, так мне самому с горстью, — хотя, спасибо Хмелю, и важно обсажена валами да гарматами Сечь, — как-то будет несподручно.

— Не беспокойся, — сплюнул в сторону кошевой, насунувши шапку, — тьфу! Как горилка запахла!.. Слушай, у меня расставлена сторожа до самого Кодака; сразу, коли что заметят войска, зажгут друг за другом вехи, и нам будет здесь того же дня известно про ворога; а отсюда я расставлю таким же порядком сторожу вплоть до Буджака. В Кодаке нет готовых байдар или дубов, способных переправить через пороги войска, так прежде, чем вздумают ляхи что-либо, хотя бы плоты снарядить, — я со всеми силами буду дома.

— Оно-то горазд, — затянулся дымом Небаба, притаптывая пальцем золу и подавая кусок зажженного трута Богдану, набившему себе тоже походную люльку, — коли тебя, батьку, застанут еще в Буджаке, а коли ты уйдешь отсюда, так тогда и ищи ветра в поле!

— Что ж бы я запил, что ли, в походе, чтоб выкинул такую штуку? — обиделся даже Пивторакожуха. — Я стоять буду в Буджаке и с места не тронусь до тех пор, пока Богдан не вернется назад к вам с похода; а с его силами да с твоими можно отстоять Запорожье не то что от Потоцкого, а и от куцого черта!

— А коли так, то расчудесно, совсем-таки добре, — обрадовался Небаба. — Однако уже солнце подбилось высоко, греет... и казаки твои, пане кошевой, садятся на коней. Ну, обнимемся ж, друзи, и дай бог каждому удачи, и славы, и счастливого поворота в родное гнездо!

Все обнялись, подошли еще раз под благословение отца Михаила и возвратились к своим частям войска.

Богдан подошел к своей части и увидел стоящего в своих рядах дида Нетудыхату.

— Диду! — удивился он. — И вы с нами?

— А что же, сынку, с вами, с вами, — улыбнулся он, прищурив слезящиеся с красными веками глаза. — Еще под твоей рукой послужить хочу, расправить старые кости да и по морю соскучился, стосковался... Ведь мы с ним жили, как рыба с водой, а сколько лет, так и начала не увидишь за далью.