Рим. Книга 1. Последний Легат - Шимун Врочек

– Что? Я не понимаю. – Судья раздраженно оглядывается. Переводчика нет. И, как назло, в зале нет ни одного германца.

Я наклоняюсь к центуриону, сидящему на ряд впереди меня.

– Тит, переведите, пожалуйста.

Старший центурион прислушивается. Морщится.

– Что-то не так, Тит?

Центурион виновато разводит руками.

– Он откуда-то из других мест. Не отсюда. Половину слов я вообще не понимаю. Да и говорит гем слишком быстро… Простите, легат.

То, что германец не знает латыни, понятно. Но то, что переводчика в зале нет, тоже наводит на определенные мысли. Видимо, рассчитано было, что хватит показаний под пыткой.

Новость вносит смятение в ряды поборников римского правосудия. В зале слышны смешки, хохот. Суд стремительно превращается в фарс.

– И как нам его понять? – спрашивает Ликий Пизон. Брови его изгибаются – жалобно.

– Как-как, – повышаю я голос. Гул стихает. Головы присутствующих поворачиваются ко мне. Я говорю: – Надо решить это так, как делают в Риме.

Ликий Пизон откашливается.

– Кхм. Что вы имеете в виду, легат?

Некоторые чиновники смотрят на меня, словно я прямым ходом из Рима, из покоев Августа, сам глас божественного принцепса… Мне становится смешно. Да уж, привкуса комедии в этой драме все больше.

– Очень просто, – говорю я. Обвожу зал взглядом. – Позовите иудея.

– К-какого иудея? – Ликий Пизон запинается от волнения.

Я пожимаю плечами.

– Любого, какой найдется в этой дыре. Хотя я сильно удивлюсь, если в какой-нибудь дыре не найдется своего любителя «субботы». Старший центурион, прошу вас, распорядитесь.

Тит Волтумий резко кивает. Встает и спускается к выходу. Уходит, клацая железом калиг по мраморным полам. Бух, клац… Клац, бух…

Калиги стучат по мрамору. Ликий Пизон, префект Цейоний и остальные в атриуме провожают центуриона взглядами. Я усмехаюсь невольно: ну вот такой он! Что поделаешь.

Не проходит и получаса, как центурион возвращается. И не один.

Ну, что я говорил? Иудей найден.

Ему лет сорок. Он высокий и тощий, с горбатым носом и черными маслянистыми глазами. На нем обычная одежда купцов из Иудеи – полувосточная-полугреческая. Вдобавок обычная для иудеев круглая шапочка. Черные глаза сверкают живо и слегка лукаво.

– Игемон? – Он кланяется.

– Как твое имя? – спрашивает Ликий Пизон.

– Левий Ицхак, я учитель грамматики и торговец стеклом, игемон.

Что еще за «игемон»?

– Почему ты называешь меня этим странным словом? – поднимает брови судья. – Что оно означает?

– Прости, господин. Оно означает – тот, кто выше, повелитель всего. Здесь повелители римляне.

– В Иудее – тоже, – замечает Ликий Пизон. – Обращайся ко мне «господин». Единственный повелитель всего здесь, – судья показывает пухлой рукой наверх, в небеса, – Божественный Август!

Все делают вид, что принимают это высказывание за чистую монету.

– Простите, господин. – Иудей снова кланяется.

– Переведи ему вот это. – Ликий Пизон кивает, и распорядитель передает иудею свиток с записью допроса. – И спроси, что он может сказать в свое оправдание.

Иудей переводит. Свет факелов падает на изуродованное лицо узника. Мы ждем реакции варвара.

И – дожидаемся. Я дергаю щекой. «Всего лишь раб».

Германец кричит. Черно-лиловое лицо и так не слишком красиво, а сейчас еще и перекошено от ярости. Зубы, что забыли выбить преторианцы, обнажаются в оскале. Летит слюна.

Германец кричит, ревет и пытается вырваться из кандалов. Легионеры вдвоем едва могут удержать его на месте. «Зверюга», – говорит кто-то почти с восхищением.

Все это время иудей молчит и слушает. Мы ждем. Тит Волтумий, старший центурион, морщится – я вижу сверху, он сидит в самом низу теперь. Видимо, кое-что центурион из речи варвара все-таки понял.

Наконец, варвара затыкают. Действительно. А стало слишком скучно…

– Что он сказал? – спрашивает Ликий Пизон. – Почему ты молчишь?

– Он… хм-м… не выбирает выражений, господин, – говорит иудей Левий Ицхак. – Простите.

Иудей склоняется низко – я вижу, как качаются черные завитки волос около его лица. Взгляд покорный. Мол, простите, я стараюсь.

Ликий Пизон поднимает пухлую руку, украшенную перстнями.

– Не бойся и переведи точно.

– Слушаюсь, господин, – говорит иудей.

Мы готовимся получить удовольствие.

– Римляне, вы жирные уродливые собаки, – негромко говорит иудей. По залу прокатывается общий вздох. Потом раздаются смешки. Хорошее представление, все довольны. – Вы лгуны, воры и дураки. Вы все неправильно написали. Я ничего этого не делал и не говорил. Я не убивал какого-то вшивого раба, про которого вы говорите. Я ничего не украл. Это ложь. Вы нанесли мне смертельное оскорбление…

Иудей на мгновение замолкает. В зале – гробовая тишина. Почему-то без сопровождения воплей, ярости и бешеного сверкания глаз это производит впечатление. Я дергаю щекой. В исполнении негромкого спокойного голоса иудея речь германца звучит гораздо весомее.

– Дальше, – говорит Ликий Пизон.

– Сила человека – в его копье, – переводит иудей. – В его мече. А не в ваших лживых речах и бумагах, проклятые римляне. Из того, что змея громко шипит, еще не значит, что она сильнее зубра.

Надменные квириты слушают. Цивилизованные, утонченные, образованные – куда там этим варварам. Я слышу реплики в зале:

– Образно выражается.

– Ну варвары и задвигают. Куда там Цицерону.

Они смеются. Я бы тоже посмеялся, но мне сейчас совсем не смешно.

– Хватит. Чего он хочет? – спрашивает судья со вздохом. Толстый, вальяжный распорядитель жизни и смерти. Иудей переводит.

Германец взрывается водопадом слов. Тит Волтумий морщится, слушая.

Иудей начинает переводить слова германца:

– Он просит суда богов.

Я поднимаю брови. Все озадачены.

– То есть? – спрашивает Ликий Пизон.

– Поединок. Он требует поединка с обвинителем.

Интересный поворот. Я с интересом смотрю на толстого судью. С ним поединок?

Германец показывает в сторону толстяка.

– С этим? – спрашивает иудей. Слушает варвара, поворачивается и говорит всему залу: – С этим.

Германец кивает. Да, да, да.

Божий суд против римского права. Смешно.

Все уставились на судью. Ликий Пизон на глазах бледнеет. Бедняга. Щеки становятся пергаментными, словно из толстяка всю кровь выпустили.

– Со м-мной?

Разве можно быть таким недоверчивым? Я встаю. В зале – шум и смешки. На меня оглядываются.

– Что же вы, Ликий Пизон? – говорю я насмешливо. – Вам выпала великая честь выступить в защиту цивилизации и римской культуры – против, скажем прямо, воплощения варварства. Вы же об этом так горячо говорили? Каким оружием предпочитаете биться?