Рим. Книга 1. Последний Легат - Шимун Врочек

Трудно оставаться равнодушным к богам, когда так хочется поверить. Кто из обитателей Олимпа благословил меня? А сначала – Луция? А потом, видимо, – германца Стира?

Забавно быть любимцем богов. Особенно если эти боги – подземные. У греков Воробей – птица Плутона. Душеводитель. Я смотрю на фигурку. О Плутон! Я принесу тебе в жертву черного ягненка… Знать бы еще – зачем?

– Господин, – занавесь поднимается, там ленивый раб. – Они сказали, что лошади сейчас будут готовы.

Я киваю. Хорошо. Пора ехать.

Я натягиваю повод, лошадь идет шагом. Преторианцы Квинтилия Вара следуют за мной вереницей, зевают, негромко переговариваются. Деревья шумят. Зелень вокруг – северная, особый оттенок зеленого, очень светлый – на грани с желтым.

Туман уже улегся. Воздух прозрачный. Поворачиваю голову и вижу, как мимо, покачиваясь, проплывает огромное дерево – древнее, вылепленное из местной толстой коры. Листья резные, видны до мельчайших деталей. Красиво.

Германия. Я что, начинаю привыкать?

Через несколько часов мы оказываемся у города. Ализон изначально строился как зимний лагерь легионов, так что он в точности повторяет лагерь Семнадцатого – те же рвы, окружающие город по периметру, те же стены и сторожевые башенки, те же улицы и расположение главных зданий. Только все немного крупнее – Ализон рассчитан на три-четыре легиона разом.

На въезде в город я замечаю у входа в казарму знакомую фигуру. Очень знакомую. Человек стоит, задумавшись, облокотив руки на перила. Я приказываю преторианцам подождать, сам подъезжаю к казарме. Он смотрит на меня снизу, подняв брови. Удивлен?

– Легат? – в голосе легкое замешательство.

– Доброе утро, центурион.

У Тита Волтумия покрасневшие опухшие глаза. Он что, вообще не ложился?

– Вам надо больше спать, старший центурион, – говорю я.

– Да, легат. Вы правы, легат. Конечно, легат.

Старший центурион выпрямляется, смотрит на меня с прищуром. Насмешливый. Непрост центурион, ох, непрост… Но, кажется, я хотел узнать мнение человека, которому можно доверять?

– Центурион… какого цвета у меня глаза? – смотрю на него сверху вниз.

Волтумий щурится, моргает.

– Э… что вы имеете в виду, легат?

– Не волнуйтесь, центурион, я не собираюсь за вами ухаживать. Я не по этой части. Мне нужно знать… в общем, отвечайте на вопрос.

Он смотрит озадаченно.

– Карие, кажется, – говорит он неуверенно. – С серым, нет?

– А если внимательнее?

Центурион задирает голову, смотрит мне в лицо. Глаза его расширяются. Понял, похоже.

– Как это? – говорит Тит Волтумий. – То есть они… ну, разноцветные, как у вашего…

– Как у моего брата, – заканчиваю я фразу. – Что я и хотел узнать. Спасибо, Тит. Да! И еще, центурион…

Тит поднимает голову.

– Легат?

– Вы понимаете германский?

Центурион окончательно сбит с толку. Лицо его странное.

– Немного. То есть я вполне могу объясниться с местными, но понять германца из дальнего племени мне будет сложновато… Но, – добавляет он, видимо, чтобы совсем меня не разочаровать, – если понадобится, я могу допросить пленного. И, клянусь задницей Волчицы, он заговорит на латыни.

– На латыни?

– На чистейшей, легат.

Я поднимаю брови, смотрю на центуриона. Человек-загадка. Какие еще бездны откроются мне в нем?

Конечно, варвар заговорит. Уж в этом я ни капли не сомневаюсь.

Обычно допросом пленных занимаются спекулаторы – особые люди принцепса, «мулы» их не слишком любят. Разведка, дознаватели и шпионы. И пыточных дел мастера, если надо. Но любой солдат должен уметь выведать у пленного, где находятся спрятанные ценности.

Рассказывают: когда у одного «мула» украли ночью сумку с деньгами, он так расстроился, что в следующей атаке первым вошел в неприятельскую крепость. Получил крепостной венок и денежную награду. Когда полководец, впечатленный его подвигом, предложил герою так же войти в следующую крепость, то храбрец в ответ похлопал по туго набитой сумке с золотом. «Зачем, когда мошна полна?» – спросил он по легенде. Полководцу осталось только развести руками.

Храбрость и алчность – две основные добродетели римского солдата.

– Понятно, – говорю я, чтобы что-то сказать. – Хорошо, Тит. Не уезжайте пока из города. Я вас найду.

Центурион кивает.

Все будет хорошо, думаю я, поворачиваю коня. Даже если не будет.

На улицах блестят лужи. На пороге храма Марса – раскрашенные охрой колонны, каменные ступени – сидит воробей. Пока я проезжаю мимо, он смотрит на меня крошечным черным глазом. Чвирк! – и улетает.

Мол, Плутон не спит, Гай. Смешно.

Дворец Вара.

Я отдаю коня рабу, лохматому молчаливому фракийцу. Киваю преторианцам, спасибо, и вхожу в дом Квинтилия Вара. По привычке читаю на полу вестибула надпись, выложенную черной мозаикой: «Пещера собаки». Рядом мозаичное изображение черного пса, больше похожего на Цербера родом из Преисподней. Язык его – длинный, как змея, – торчит из оскаленной пасти. Морда зверская.

Что-то вроде «добро пожаловать».

Гул голосов. Прохожу в атриум. Здесь сегодня много народу. Несколько германцев громко спорят между собой – шумные, волосатые варвары. Некоторые в шкурах. От них пахнет зверьем. По другую сторону, стараясь не замечать гемов, беседуют несколько римлян и италийцев. Это торговцы и местные чиновники. Они все – клиенты Вара.

Я киваю знакомому преторианцу. Проход в таблиний, кабинет хозяина дома, занавешен плотной красной тканью. Там Вар принимает посетителей. Если, конечно, он уже проснулся…

Подхожу к занавеси, что закрывает проход в глубину дома. Преторианец узнает меня и отступает в сторону.

– Легат, – кивает он. Вот, меня уже здесь все знают.

Я оказываюсь в крытой галерее – колонны из местного камня, туфа, светлые. Слева малый перистиль – садик с фонтаном, скульптурами и живыми кустами. Ярко-оранжевые цветы, красные, желтые. Здесь я тогда встретил Туснельду с нянькой… Но сейчас их нет.

Жаль. Я был бы рад увидеть даже ту черную крошечную бестию с ножом.

Моя комната в глубине дома, в левом крыле. Солнце (все-таки оно здесь бывает!) сегодня разошлось по-летнему, внутренний дворик залит светом. Даже жарко. У меня вся спина взмокла. Иду.

На скамейке около фонтана – бронзовый мальчик с крыльями – дремлет одна из вольноотпущенниц Вара. Красивая. Жена пропретора, племянница Августа, осталась в Риме – что ей делать в Германии? А у пропретора как у мужчины есть свои потребности…

Я усмехаюсь. Верно.

Почему-то вспоминаю рыжую «волчицу» в окне лупанария. Бесстыдная. Кто-то у нее там был в комнате, точно.